Вдова Клико

Глава семнадцатая УДАЧА С НЕБЕС

Март 1811 года

Все знали, что первое мартовское полнолуние порождает неистовый прилив пузырьков, и потому все виноделы бежали к своим погребам, в том числе и Николь. У императора и его австрийской жены Марии-Луизы наконец-то родился мальчик, но Наполеон продолжал строить планы, как добиться господства в Европе. Новорожденного сына ожидало восшествие на королевский трон Рима, и по всей Франции лесным пожаром распространялись слухи о союзах к выгоде или невыгоде страны. Война отравляла жизнь всем. В Реймсе продажи вина, зависимые от европейской и русской торговли, застыли на точке замерзания.

Прошло пять месяцев с тех пор, как урожай был успешно собран, разлит в оплаченные Моэтом бутылки и уложен в погреба в октябре — винтаж 1810 года. По крайней мере на него Николь возлагала большие надежды. Урожай оказался идеальным. За прошедшие четыре года мадам Оливье и мадемуазель Вар стали неоценимыми. Они составили собственный женский дегустационный комитет Николь. Когда мужской дегустационный комитет уверенно год за годом ставил бленды Клико последними в своих списках, предоставляя всем прочим виноделам региона конкурентные преимущества, она лишь улыбалась и желала им всем здоровья.

Одним из любимых развлечений Николь было рассказывать коллегам-виноделам о своем женском дегустационном комитете и видеть, как мужчины с трудом воздерживаются от презрительного фырканья и безнадежного пожатия плечами в ее адрес, вежливо интересуясь, кто же именно эти женщины. Оттого, что их личности не разглашались, презрение становилось еще сильнее, но Николь никогда бы не выдала мадам Оливье ее скорому на руку мужу.

Какая разница, что они там себе думают, важен лишь тот неоспоримый факт, что ее вина намного превосходят вина любого из ее конкурентов. Это знали все, и иногда на рынках или на празднике Сен-Реми, когда мсье Моэт и мсье Оливье были чем-нибудь заняты, члены комитета подобрее искали ее и говорили это вслух, а то и спрашивали ее совета по тонким вопросам блендирования или брожения.

Рвение женского дегустационного комитета в изучении ремесла было неудержимо. Участницы устраивали дегустации вслепую, изучали сорта в тишине собственного дома, чтобы не вызвать подозрений, и ежедневно обменивались заметками и открытиями в булочной у Наташи. Так им удалось отточить собственную интуицию и сделать ее своим надежным союзником. Николь по-прежнему оставалась у них «сверхносом». Но если она в чем-то сомневалась, у них уже был наготове продуманный вердикт в виде с удовольствием составленной цветистой фразы вроде: «Есть в этой верхней ноте определенная мрачность северного склона», «Эти танины[48] горькие, как опивки кофе моей бабушки», «Светлый и воздушный, как прогулка по пляжу».

Еще они приносили Николь неоценимые сведения от конкурентов. Мадам Оливье была замужем за одним из столпов каббалы реймсских виноделов, а мадемуазель Вар — так стеснительна и незаметна, что никому и в голову не приходило заподозрить ее в шпионаже, когда она со смущенной улыбкой спрашивала о последних новостях.

Проблеск света. Зима была суровой, но черные лозы храбро отбили атаку холодов, и теперь, в марте, Николь тряслась над свежими маленькими побегами и прикидывала, сколько осталось времени до срока сделки с Моэ-том. От Луи все еще не было никаких известий. Почти пять лет прошло со времени его ареста, и приходилось поверить, что его нет в живых. Чтобы об этом не думать, Николь с головой ушла в работу. Если Луи больше нет, то все, что осталось от ее сердца, ушло вместе с ним, и исчезли все ее надежды законно отделаться от Моэта, когда осенью наступит срок договора.

Ей оставалось только одно — продолжать работать.

Она достала бутылку прошлого года, которую отметила при закладке. Николь попросила свой комитет оценить этот бленд, и все согласились, что да, он хорош и это молодое шампанское будет иметь аромат белых цветов, вкус хрустящего белого хлеба и мяты. Она поднесла его к свече и, глядя на пену, улыбнулась:

— Луна свою работу сделала.

Ей представилось, что бы сказал по этому поводу мсье Моэт: «Как раз идет вторичное брожение. Внимание к подробностям, тщательное соблюдение правил. А разговоры о луне — суеверная чушь невежественных крестьян».

Сейчас они с Франсуа закружились бы в вальсе по погребу, празднуя успех, и работники посмеивались бы, прикрываясь руками. Все лучшие вина делались с любовью.

Сестра Николь счастливо вышла замуж и стала богатой домохозяйкой. Почему же Николь не может удовлетвориться такой жизнью? Ее родители все время о ней волновались, но понимали, что не стоит и пытаться переубедить. Еще они чувствовали ее ответственность перед делом и перед работниками. И перед Ментиной, которая сейчас изо всех сил училась в школе-пансионе. Ее дочь сама просила отправить ее в это элитное заведение Парижа и проявляла огромную склонность к знаниям. Как же можно сдаться и начать поучать, что девушке нельзя мечтать о том же успехе, что и юноше? Нет, Николь просто должна продолжать делать то, что делает.

Осторожно положив бутылку на место, она поднялась по ступеням погреба, заперла дверь и вышла на вечерний воздух — заканчивать свой одинокий день. Теперь она спала беспокойно и поэтому каждый вечер обходила границы своих виноградников, пытаясь заглушить тревогу усталостью.

На виноградниках ботинки сразу отяжелели от налипшей глины и мела, роса промочила лодыжки, когда ей пришлось подобрать юбки на знакомых меловых тропинках. Николь шла, пока не скрылись огни давильни и погреба, и только лозы винограда окружали ее. Дойдя до сарая без крыши, она легла на землю — посмотреть на звезды. Почва холодила затылок, под волосами чувствовался песок. Она погладила липкую бледную землю и стала смотреть в бархатное небо.

Над самым горизонтом висела падучая звезда, и Николь, прежде чем загадать желание, хотела посмотреть, как она рассыплется и умрет. Но она не рассыпалась, не гасла. Николь смотрела, пока у нее руки и ноги не окоченели, но звезда оставалась на месте — яркий шар с хвостом, снесенным в сторону. Она проверила созвездия — все на месте. Орион, ее рыцарь, напомнивший о Франсуа, холодный и хрупкий, но незамутненный. Хвост у этой звезды был раздвоенный, а вокруг яркого шара — каскад рассыпающегося света, как искрящийся занавес. Точки света переливались в границах тонких пузырьков, устремляясь прочь от центральной сферы. Николь представила себе свое идеальное шампанское: «первый нос» — апельсиновая корка, бриошь, пшеница, персик; «второй нос» — молочная тянучка, мед, орех, ваниль.

Какое-то едва заметное движение отвлекло ее внимание от неба. Она огляделась и увидела, что мешковина в углу шевелится. Николь замерла на месте и подобралась, готовая бежать.

Мешковина сдвинулась, упала набок, и под ней оказался человек такой изможденный, что едва смог сесть.

— Интересуешься, что там за фигня на небе? — спросил он.

Взгляду него был дикий. Лицо покрыто коркой грязи и гноящимися язвами. Но этот голос она узнала бы где угодно. Легкий немецкий акцент, и выражений не выбирает. Сердце Николь взмыло к небесам.

— Луи! Ты здесь, ты вернулся! Господи, ты живой!

Он был кожа да кости, хрупкий, как цыпленок, только что вылупившийся из яйца. Она хотела его обнять, но побоялась причинить ему боль.

— Есть шанс найти тут что-нибудь пожрать и выпить? — спросил он.

— Боже мой, я думала, что ты погиб! Сейчас будет тебе пир, и винтажное шампанское, и вообще все что угодно! Где ты пропадал? Как здесь очутился?

— Я все потерял…

— Ты спас меня от Моэта уже тем, что вернулся. Все остальное мне безразлично.

— Кстати, это комета.

— Какая комета?

— Падающая звезда, которая не падает. Это комета. Работники прямо сейчас гладят заячьи лапки и прибивают подковы — потому что она знаменует несчастья. — Он искоса глянул на Николь. — Мне она пока что принесла удачу.

— Ты едва сидишь, я достану повозку. Милый мой, дорогой мой Луи, сейчас долго объяснять, но никто не должен знать, что ты вернулся. Пока мы не составим план.

— И почему я не удивлен? У тебя никогда ничего не бывает просто. — Он дрожал от холода, голос был едва ли громче шепота.

Она сняла с себя плащ и обернула его. Луи вздрогнул, ощутив его тяжесть.

— И пальцем не шевели, и не смей снова исчезать. Я вернусь с одеялами и повозкой, поживешь пока у Антуана и Клодины, они поставят тебя на ноги. И помни: я хочу знать всё! — Николь послала ему воздушный поцелуй и побежала домой, не замечая обжигающе холодного ветра.

Добежав до конюшни, она снова посмотрела на горизонт. Комета была на месте. То есть это значит, что Луи действительно вернулся. Ее шампанская комета, а Луи жив!

Поспешно оседлав Пино, она умчалась за помощью.

Антуан и Клодина окружили Луи вниманием и заботой. Николь предоставила им все, что было необходимо для ухода за ним. А так как он оставался в постели и никуда не выходил, то скрывать его возвращение не составило труда. Первые несколько дней он почти все время спал, но эти дни прошли, побеги лоз окрепли, и Луи начал рассказывать.

Николь приходила каждый вечер и приносила дрова, так что Антуан и Клодина могли себе позволить топить ради Луи. Сидя у огня и глядя на пламя, она на время забывалась, сбрасывала груз забот, убаюканная рассказами Луи о седых морозах, застывших озерах, трудностях, лишениях, о сладком чае из большого самовара. Невообразимая роскошь золотых залов, темно-зеленые шелка, блеск драгоценностей — когда счастье Луи взлетело высоко в небеса, и мгновенное падение — арест, обвинение в шпионаже — когда испортились отношения России и Франции.

Это был блестящий вечер, рассказывал он. Бальные залы наполнялись светом, люстры переливались тысячами огоньков. Луи разговаривал с прекрасной Таней Курочкиной, внезапно к ним тяжелым шагом подошли два солдата и что-то шепнули женщине на ухо. Она ничего не ответила, просто отвернулась от Луи, так же как и всё его друзья и знакомые на балу.

Эти двое встали по обе стороны от Луи, объявили его французским шпионом и вывели так грубо, что у него по временам ноги от земли отрывались. Их никто не останавливал. Ему не дали даже взять новую волчью шубу — а погода стояла такая, что сосульки повисали на ресницах. Его затолкали в зарешеченную карету, стукнули рукоятью сабли по засову и повезли.

Когда глаза привыкли к постоянной темноте, а вонь человеческих выделений стала жечь ноздри, только тогда его залихорадило. Голая каменная клетка, куда его бросили, кишела тараканами. Окон не было, и он совершенно потерял ощущение дня и ночи.

Луи привык ждать момента, когда откроется кормушка и в нее просунут плоскую миску серой баланды. Он пытался продлить эти моменты человеческого контакта, додумать какие-то несуществующие отношения. Тараканов он превратил в друзей, назвав их именами. Он описал одного, черного и блестящего, всегда занятого, храбро прокладывающего дорожки к капелькам баланды, которые Луи для них экономил. Этот назывался Бабушетта. Неуклюжий рыжий, отстававший от этого, был сам Луи. Упрямый, всегда идущий в другую сторону — Франсуа. И даже Моэт был здесь представлен — самый большой и блестящий, расталкивающий других, чтобы первым добраться до еды.

Луи пытался общаться с охраной, писал стражникам записки застывшей баландой. Спасибо, великолепно. Здравствуйте. Делился наблюдениями: Новая шляпа? Сбрили усы? Влюблены? Она красивая?

Постоянный тюремщик был молодой паренек, совсем мальчишка. Сперва он нервничал, будто Луи мог его укусить. Потом стал держаться свободнее и даже улыбаться. Ради этой улыбки Луи и жил. Она стала лучами солнца, ложащимися на лицо, дождем, едой, восходом и закатом, звездами. Он потерял счет времени. Один Бог знает, сколько это было месяцев или лет.

И когда он полностью утратил ощущение времени, вместе с охранником явилась Тереза Тальен, и Луи оторопел. Она лучилась здоровьем, а у стражника сияли глаза, когда она обращала на него внимание. Открылась кормушка — и там стояла Тереза, щуря стальные глаза и держа свечу, чтобы осветить камеру.

«Вот ты где. Прячешься от меня в этой жалкой дыре».

Она кивнула молодому охраннику — и дверь распахнулась. Мальчик был счастлив покорно выполнять волю Терезы, участвовать в ее планах.

Луи не шевельнулся.

«Мы должны немедленно уходить. — Она протянула руку. — Держи, милый. Мы уйдем отсюда вместе. Давай быстрее».

Луи повернулся попрощаться с тараканами, и Тереза понимающе кивнула:

«Твои друзья? Понятно. Я в таком месте ждала смерти. Пойдем отсюда».

Она отвезла Луи в какую-то гостиницу всего в одном перегоне от Санкт-Петербурга, устроила там, вручила кошелек с монетами и уехала. У нее на каждом пальце сияло кольцо с драгоценным камнем.

«Остаться я не могу, дорогой. В следующий раз лучше смотри, с кем водишься», — сказала она перед отъездом.

Николь закрыла глаза, скрывая облегчение. Блистательная, невероятная Тереза освободила его.

— Ты явно вынес больше, чем рассказываешь, Луи. Ты храбрец.

Он посмотрел на нее — ей в глаза, глубже глаз, ей в душу — и буркнул:

— Я просто везучий.

Она налила себе и ему бренди и разворошила поленья в очаге. Его щеки уже не казались такими запавшими и покрылись румянцем.

«Спасибо счастливой комете, — подумала Николь. — На это уйдет время, но он оправится полностью».

— Все эти годы в тюрьме я думал о тебе. Твой груз погиб почти весь, дело развалилось. Как мы ни старались, Бабушетта, а заработали только камеру с тараканами.

Николь кивнула — тяжелые времена для них для всех. Почему Тереза ей не написала, не рассказала, что Луи в безопасности? А может, и написала, но письмо пропало, или же подруга не хотела рисковать и доверять бумаге рассказ о том, как она с помощью своих связей освободила «французского шпиона». Для Терезы умение заметать следы — дело жизни и смерти, и она всегда оказывается на стороне победителя.

Луи приходил в себя в той гостинице, где оставила его Тереза. Зима была так сурова, что надо было ждать весенней оттепели, а до того даже не думать об отъезде. Он сблизился с семьей, содержавшей гостиницу. Отец семейства имел немецкие корни, каки Луи. Тереза удачно выбрала для него убежище: старый трактирщик сочувствовал своему соплеменнику больше, чем любой другой на его месте. Постепенно поправляясь, Луи начал собирать яйца в курятнике, делать мелкий ремонт, болтать долгими зимними вечерами под булькающий самовар, за свое проживание расплачиваясь ручным трудом. Он понимал, что здесь задерживаться не стоит, но боялся вновь пускаться в неизвестность. Немногие проезжие, что останавливались в гостинице, французов не любили, кошелек с монетами, подаренный Терезой, давно кончился, и у Луи не было ни франка.

— Ты должен был послать ко мне за деньгами. Я бы никогда тебя не оставила на мели…

— Как же я мог просить у тебя денег, когда тебе самой их так не хватало? И я уже не был твоим коммивояжером. Кроме того, — он сел прямее, — у меня в той тюрьме хватало времени на раздумья. Я хотел вернуться к тебе как равный.

Наконец с весенней оттепелью он покинул гостиницу, тайком удрав на хозяйской лошади. Он решил, что заплатит за нее своим спасителям в лучшие времена.

Увидев порт Кенигсберга и голландский фрегат, готовый отплыть, Луи единственный раз за свою взрослую жизнь заплакал. Для оплаты проезда он нанялся коком и впервые после того петербургского бала отведал шампанского при свечах. Налил себе наперсток и отрезал ломтик фуа-гра: вкус был небесный. Корабль рассекал пену, соль брызгала на пальцы, и Луи спешил домой. Когда показались наконец огни Реймса, он совершенно обессилел и свалился в первом же сарае, который ему удалось найти. Тогда-то и случилось два чуда. Первое — комета, а второе — Николь, которая приехала в этот же сарай и плюхнулась на землю смотреть на звезды. Луи, лежащий в горячке, подумал, что бредит.

Он переменился. В его улыбке исчезла былая бесшабашность, вокруг рта залегли тонкие морщинки, а глаза блестели тускло, как кремни. Пропало то мальчишеское, что всегда было в нем, меньше стала его горячность. Он стал серьезнее. И это Николь, скорее, понравилось.

К апрелю комета скрылась, и пришло время разочаровать мсье Моэта — Луи вернулся, сделка отменяется. Он не собирался вечно скрываться у Антуана и Клодины.

В полях необычно сильно светило апрельское солнце, и бутоны стали раскрываться рано. Николь каждый день ездила смотреть, как листья наливаются едкой зеленью, как лозы выпускают извивающиеся щупальца, цепляются за веревки и колья. Она присматривала за обрезкой и подвязкой растений, следя, чтобы, когда настанет время, вся сила из толстых стеблей перешла в ягоды.

Прошел еще месяц. Лозы росли так быстро, что, если постоять достаточно долго, видно было, как они растут под лучами солнца, теплого, но не слишком сильного, нежащего растения и уговаривающего их плодоносить. Николь не могла вспомнить другого года, когда условия были так хороши, будто их списали из брошюры Шапталя «Искусство выращивать вино». Она проверяла свои розы — они оставались сильными, без болезней и вредителей. К июню стало ясно, что комета, по крайней мере в этом, предвещала удачу, и Луи уже достаточно восстановился для неприятной встречи с мсье Моэтом.

Она пригласила Моэта в давильню в Бузи на его очередную любимую «инспекцию» будущей собственности. Бог знает, что он устроит, когда увидит, что Луи вернулся, а контракт аннулирован. Но это произойдет на территории Николь и в окружении ее работников.

Послышался скрип колес по гравию, отрывистый приказ конюшенному мальчику напоить лошадей, потом быстрые шаги к двери конторы.

— Велите починить ворота, они создают неверное впечатление, — распорядился Моэт, переступая порог. Увидев Луи, он не запнулся ни на секунду:

— Мсье Луи Бон!

Они пожали друг другу руки.

— Он самый, — ответил Луи, когда Моэт хлопнул его по спине и притянул к себе в дружеском объятии.

— Ах вы, старый бродяга! Вернулись как новенький! Работа с русскими, несомненно, пошла вам на пользу.

— Если вы имеете в виду, что мне пришлось полуголодным, грязным и вшивым валяться в богом забытой дыре, то да, это мне здорово пошло на пользу.

— Не сомневаюсь, мадам Клико, что вы меня пригласили, не предупредив о неожиданном возвращении вашего звездного представителя, чтобы для меня это было таким приятным сюрпризом, каким и стало. Чудесно!

Он сиял как полный месяц, пододвигая стул к ее столу и усаживаясь. Держать удар этот человек умел.

— Итак, если говорить прямо, это значит… — начала Николь.

Моэт поднял руку:

— Избавьте меня от пояснений. Ситуация совершенно недвусмысленна. Наше маленькое соглашение после чудесного возвращения многообещающего мсье Бона теряет силу и становится ничтожным. И я за вас очень рад. — Он повернулся к Луи: — Вы теперь берете вожжи вместе с мадам Клико, и я очень доволен, что она в надежных руках. Я хотел все сделать, чтобы ей помочь, а сейчас, поскольку рядом с ней есть мужчина, хорошо знающий дело, в этом нет необходимости.

— Раз мы так сразу перешли к делу, то у вашего соглашения с мадам Клико есть еще один аспект. Ваши угрозы распространить слухи о ее покойном муже иначе как низостью назвать нельзя, и меня печалит сама мысль, что человек вашего положения мог так поступить с вдовой моего дорогого друга. Надеюсь, что на этом вопрос исчерпан и вы будете действовать достойно.

— Дорогой мой мсье Бон, вы меня оскорбляете! — Моэт поднялся, собираясь уходить. — Я всего лишь пытался сделать все от меня зависящее, чтобы не дать ей сильнее залезть в долги и потерять репутацию.

— Мы благодарны за вашу трогательную заботу, но даете ли вы мне слово?

Луи протянул руку, и Моэт ее пожал.

— Я буду говорить лишь чистейшую правду, мой дорогой друг, — сказал он, открывая дверь наружу, — Кстати, что там случилось со всем тем запасом, с которым вы уезжали? Вы же едва ее не обанкротили, когда исчезли. До свидания, Николь. И еще, я заметил брешь в изгороди на восточном склоне. Советую ее заделать, пока не проникли звери.

Когда послышался стук колес, Николь и Луи переглянулись, потрясенные, и она с облегчением перевела дыхание.

— Что это была за чертовщина?

— Как-то подозрительно хорошо он все воспринял, — отозвался Луи.

— А ты посмотри вокруг: такого урожая не было лет тридцать. И этого Моэту у нас не отнять, какие бы карты он ни держал в рукаве, — заключила Николь.

Возвращение Луи стало темой всех городских пересудов. В булочной у Наташи Николь с удовольствием слушала сплетни.

«Луи сбежал из Сибири, но крючок у него намертво отмерз на холоде», — сценическим шепотом говорил Ксавье Этьену, погружая зубы в большой шоколадный эклер.

«Тереза загримировалась под одалиску из Индии и соблазнила царя, чтобы Луи выпустили из мерзкой московской тюрьмы. Из Индии!» — с благоговением повторяла младшая дочь мясника.

«Луи Бон подкупил сотню сторожевых казаков лучшим шампанским „Вдова Клико", чтобы его отпустили из соляных копей, и потом шел пешком до самого Реймса», — такую историю рассказывали солдаты, неравнодушные к Наташиным слоеным пирожным.

Пролетело в солнечной дымке лето. Дни Николь были посвящены уходу за лозами, надзору за работниками, планированию уборки урожая — и все это вместе с Луи. Как же чудесно, что он рядом, помогает управлять ходом вещей — доверенный советник для множества решений, которые надо принимать каждый день! Она достаточно давно занималась своим делом, понимала, что такого года никогда еще не было, и ничего не оставляла на волю случая. Это будет год фантастического винтажа, и жизнь ее переменится к лучшему. Важно было сохранить и приумножить свои преимущества. Николь не питала иллюзий, будто Моэт так легко сдался, а единственным способом противостоять его неизвестным планам было добиваться максимального успеха.

Несколько месяцев она не заглядывала в город. Ментина большую часть лета проводила со своими подругами по пансиону, и Николь не было нужды торчать в Реймсе, чтобы быть рядом. Все городские поручения выполняла Жозетта, а для Николь невыносима была мысль оставить виноградники, и поэтому она поселилась на все лето в домике в Бузи, поближе к набирающим сладость гроздьям. Не нужны ей были все эти большие комнаты, где бродил призрак Франсуа, не говоря уже о расходах на содержание огромного дома на Рю-де-ла-Ваш.

Но при всем при этом она не могла пропустить церковной службы в соборе, где собирались виноделы и работники, чтобы помолиться святым покровителям урожая. По подсчетам Резо матю, сбор начнется в течение недели, и было бы глупо не заручиться поддержкой высших сил и пропустить обряды. Пусть даже это суеверие, но кто она такая, чтобы спорить с вековыми традициями и рисковать: вдруг в последнюю минуту случится несчастье?

Возле конюшен у собора она спрыгнула с Пино, отдала поводья конюшенному мальчишке и сунула монету ему в руку.

— Нет, мадам, спасибо. — Он, не глядя ей в глаза, попятился, будто она ему руку обожгла. Монета звякнула о землю.

— Глупости, возьми! Ты работаешь как надо, а я не обеднею.

— Не могу, это принесет несчастье, — ответил мальчик, стыдясь, схватил удила Пино и повел коня в стойло.

Николь не стала подбирать монету и побежала на Рю-дю-Марше к площади перед собором. Ее внимание привлекло объявление, прикрепленное к пьедесталу Жанны д’Арк:

Преступная деятельность:

доктор Аристид Моро задержан за фальсификацию причин смерти…

Свидетельства, признанные фальсифицированными:

И первое имя в списке:

Франсуа Клико.

Дальше она читать не смогла.

Толпа владельцев и работников, собравшаяся возле собора, молча смотрела на нее. Было тихо, как на кладбище, только слышался стук каблуков редких прохожих.

Николь почувствовала, как кто-то обнял ее сильными руками.

— На меня смотри, Бабушетта, не на них!

Николь всмотрелась: Наташа.

— Плюнь на них, они того не стоят, — уговаривала подруга. — Я тебя отведу домой. Где Пино?

— В конюшне. Мальчишка не взял мою монету. Слава богу, что Ментина этого не видит.

— Крестьяне неграмотные, что они понимают? Пойдем, Николь, и выше голову! Мы уходим, а они пусть идут и рассказывают Господу в молитвах свою ложь. Тебе ни один из них не нужен.

На чем свет ругая конюшенного мальчишку, Наташа ухватила ее под руку, а потом как-то сумела взгромоздить на Пино. Николь пришпорила старого коня так, что, подъезжая к Бузи, тот уже хрипел от изнеможения. Наташа отправилась следом за ней, но осталась далеко позади.

В безопасности залитого солнцем дома Николь начала убеждать себя, что не имеет права отступать.

«Не сдавайся, — твердила она себе, — не дай ему ничего из того, что он хочет».

Существовал лишь единственный способ справиться со всем этим — продолжать работать. Неудача лишь убедит горожан, что их суеверия оправдались. «Пусть вино говорит за тебя», — шепнула себе Николь. Так всегда приговаривал Франсуа, когда учил ее на дегустациях. Он был убежден, что вино, как поэзия, рассказывает историю земли.

В эту ночь ей приснился муж, сон подарил воспоминания про их лучшие времена — хотя бы такой прок был от коварства Моэта. Николь решительно настроилась наутро взяться за работу.

Проходя по двору давильни, она высоко держала голову. Здоровалась с рабочими как ни в чем не бывало, обмениваясь вежливыми вопросами о семье, о предстоящем дне и его работе, но замечала и потаенные взгляды сочувствия или подозрения.

«Это пройдет. Очередная неприятность, вроде града или трудной уборки урожая», — сказала она себе, захлопывая дверь в контору.

Но когда она садилась за стол, рука у нее дрожала от ярости. Занеся перо над книгами, Николь углубилась в цифры. Они были надежны, аккуратны, неоспоримы — не то что окружающий мир, или Франсуа, или не знающие дисциплины лозы, так подверженные болезням, перепадам погоды, вредителям и всему вообще, что ниспошлет на них Бог. И как бы она ни сожалела о заложенном драгоценном ожерелье, эти деньги на некоторое время защитят ее от Моэта.

В этот вечер, когда работники ушли, Николь отправилась в погреба одна. Ее окутала тишина, и когда глаза стали привыкать к темноте, заблестели бутылки, внушая надежду. Каждая из них — надежда на спасение, результат ее распоряжений, вкуса, трудов. Каждая — реликвия ее брака с Франсуа, свидетельство ее любви к нему и к лозам. Николь не знала, сколько пробыла здесь — наедине с бутылками и тишиной, но когда она вышла, яркая луна уже стояла высоко. Она побрела через двор домой спать, и в тысячный раз ей приснилась смерть Франсуа.