Вдова Клико

Глава восемнадцатая НАЧИНАНИЯ

Сентябрь 1811 года

Услышав взрывы, Николь подумала, что это продолжение кошмаров. Но нет — она уже проснулась, свет бил сквозь шторы, принося утреннее облегчение. Может, это раскаты грома? Она выглянула наружу: чистое синее небо. Откуда же, черт побери, этот грохот?! Из-под земли? Боже, только не это!

— Жозетта! — крикнула Николь.

Вбежала горничная.

— Найдите Луи, где бы он ни был! — велела Николь и, накинув шаль на ноющие плечи, поспешила к давильне.

Работники выбегали из погребов, закрывая лица платками, мешками, чем под руку попалось, откашливаясь и отплевываясь. Значит, не читали в городе объявлений, раз они до сих пор с нею.

Примчался Ксавье.

— Рванула вся партия десятого года, загубленное шампанское течет рекой, стекло повсюду! Погибло все! — бухнул он.

— Это те бутылки, которые мы заказывали у поставщика Моэта?

Ксавье кивнул. Николь протолкалась через толпу работников, вылезающих, пошатываясь, из погребов.

— Куда ты? Там смертельно! — крикнул Ксавье.

Она спустилась, насколько посмела. Свечи зажигать тут было бы слишком опасно, и Николь подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Ее душили испарения, а бутылки все рвались и рвались, разбрызгивая желтую жидкость, и осколки стекла пронзали воздух.

Она могла только остолбенело смотреть на этот оживший ад. Погибло не меньше десяти тысяч бутылок.

— Вот и снова несчастье. Когда уже она поймет?..

Николь резко раскрыла глаза. Возле нее суетились две женщины.

Синее небо. Гравий. Стебли травы. Она поняла, что лежит возле двери погреба.

— Тише, тише, она приходит в себя.

Она попыталась сесть.

— Не шевелись, Бабушетта.

Слава богу, Луи пришел.

Николь зажмурилась, борясь со жгучей болью.

— Сбегайте кто-нибудь за доктором и дайте что-нибудь, чем кровь остановить! — крикнул он.

Луи положил ее голову к себе на колени, зажал рану, отбросил на землю пропитанную кровью тряпку, и Жозетта протянула ему другую. Когда Николь попыталась что-то сказать, голос прозвучал хриплым карканьем, а пальцы, отнятые от лба, были залиты кровью.

— Ты упала прямо к подножию лестницы. О чем ты только думала? Хотела побыть героиней? В одиночку бросилась спасать бутылки все до единой? Тебя там убить могло, — добавил он ласково. Гнев его схлынул. — Давай теперь занесем тебя в дом.

Ксавье помог ее поднять, и они вдвоем осторожно внесли Николь в дом.

— Положите у окна, — едва сумела прохрипеть она. — Хочу видеть давильню и виноградник.

Николь то впадала в беспамятство, то приходила в себя, теряя счет дням. Часто, когда она просыпалась, в комнате сидел Луи, рядом с ним — бутылка бургундского, а на коленях — «Дон Кихот». Эту книгу она дала ему пять лет назад, и он все никак не мог ее дочитать. Когда Николь открыла глаза, он притворился, что поглощен приключениями идальго.

— Луи, принесешь мне зеркало?

— Зачем?

— Хочу посмотреться. Сколько времени я здесь?

Он присел возле ее кровати.

— Ты заговорила впервые за три дня. Как себя чувствуешь?

— Те бутылки, что взорвались, были от поставщика Моэта, — прошептала она.

Луи помрачнел.

— Ты только это к своим беспокойствам не добавляй. Такое рано или поздно случалось с каждым виноделом Шампани. Моэт — скользкая и жадная сволочь, но даже ему было бы не под силу организовать такой взрыв. Твоя ошибка лишь в том, что сунулась в погреба, когда они еще рвались. Теперь тебе нужно отдыхать.

— Помоги мне встать. Я должна увидеть, насколько пострадали мои погреба.

Николь с мучительным трудом села, и комната завертелась у нее перед глазами. Похоже, что никуда идти не придется.

— Доктор сказал: неделя как минимум, — сказал Луи. — Я тут временно буду распоряжаться, до тех пор, пока тебе не станет лучше. Ментина находится у подруги. За ней там хорошо присматривают, так что волноваться тебе не о чем. Доверься мне.

— Тебе я готова свою жизнь доверить, — ответила Николь, опускаясь на подушку.

— Вот и хорошо. А я с тобой посижу и, если обещаешь оставаться в постели, буду тебе что-нибудь рассказывать.

Улыбаться было больно.

— Я слушаю.

День сменился ночью, солнце взошло на небо, согревая виноградники, придавая сладости ягодам. В небе парили жаворонки, между лозами горели и увядали маки, а через открытое окно аккомпанементом к рассказам Луи долетала птичья песнь. А рассказывал он о Франсуа — каким тот был до того, как Николь его узнала. Мельчайшие случаи порождали длинные байки — о норвежском хозяине гостиницы, у которого на носу была бородавка в форме Франции, о мышке, которая танцевала под скрипку Франсуа в особняке одного покупателя в Шлезвиг-Гольштейне…

Жозетта сновала туда-сюда, приносила и свежий хлеб, и невшатель — любимый сыр Луи, и фрукты. Николь с Луи подкреплялись, не прекращая разговора.

Каждое утро, проснувшись, она видела, что он сидит рядом и смотрит на нее. И каждый раз, заметив, что она открыла глаза, он поспешно хватал «Дон Кихота» и делал вид, что читает.

К пятнице Николь почувствовала, что к ней возвращаются силы, и врач под внимательным взглядом Луи снял у нее со лба повязку. За окном промелькнул Ксавье, спешащий на виноградники. Солнце уже поднялось над горизонтом, в поле идти было поздно, а дверь погреба стояла, распахнутая настежь.

— Где все работники? Что там творится? Кто за всем присматривает?

— Сегодня на восходе я был там вместе с Ксавье. Солнце, дождь и земля и без тебя постараются. Сейчас просто идеальные погодные условия для отличного урожая.

— Оставшиеся бутылки требуют ремюажа — я не могу себе позволить потерять больше ни одной. Я здорова и сегодня возвращаюсь к работе, так что можешь мне все рассказать.

Луи отложил книгу и вздохнул:

— Спасать больше нечего, Николь, и невозможно даже войти в погреб. Одна девушка пыталась, спустилась до середины и потеряла сознание. К счастью, не пострадала, но я наложил запрет на все работы. Слишком опасно.

— На какой срок?

— Невозможно сказать. Недели, Бабушетта, если не месяцы.

Вошла Жозетта со свежими круассанами, кофе и миской блестящих ягод клубники.

— Первые в этом году, мадам, — сказала она, устанавливая поднос и помогая Николь приподняться в подушках.

Николь вдохнула аромат ягод, и в голове завертелись клочья воспоминаний: измазанные пальцы, сладкий сок, белое платье сестры в красных отпечатках… Кровавые цветы на белой простыне, упрек, что ягоды кислые.

— Бабушетта?

Синие внимательные глаза Луи с тревогой смотрели на нее.

Жозетта пошевелила поленья. Неожиданно Николь заметила, какое же у той старое платье. Когда же она в последний раз платила горничной жалованье? Не вспомнить…

— Жозетта, принесите мою одежду и полевой плащ, будьте добры. Не оглядывайтесь на Луи, мне намного лучше, так что делайте, что я сказала. Обещаю ходить медленно, но я сегодня возвращаюсь к работе. Прямо сейчас.

— А я уже стал привыкать, что ты теперь только со мной и приказывать не способна, — усмехнулся Луи.

Жозетта помогла ей надеть платье и настояла, что доведет до двери дома. Оказавшись во дворе, Николь разозлилась, что так нетвердо стоит на неровных булыжниках. Но когда добралась до виноградника, лист, который она погладила, был согрет солнцем и грозди висели липкие и пахли остро. Еще неделя максимум — и они готовы. Можно будет начать заново. Все показывало, что урожай будет как никогда в жизни. И что еще лучше — комета вернулась, светилась над горизонтом, присматривая за Николь и ее лозами.

Но тут до нее дошло, что во дворе никого нет. И на виноградниках тоже.

— Эмиль! — кликнула она конюшенного мальчика. Он ей расскажет, что тут делается, раз Луи не хочет.

— Эмиль дома, выздоравливает от раны, Бабушетта. Не хотел тебе говорить, пока ты еще слаба, но парень ослеп. Стекло попало ему в глаза.

Николь перекрестилась:

— Господи помилуй!

Эмиль Жумель, конюшенный мальчишка, гонявший в Париж и обратно по ее поручению. Розовые щеки, пробивающийся пушок усов, гордость и радость Мари. Николь попыталась вспомнить цвет его глаз — и не смогла.

— Я позже к нему зайду. Ты не пошлешь Ксавье взять пятьсот франков с моего личного счета?

— Ты уверена? Конечно, трагедия, но убытки, которые ты уже понесла…

— Пожалуйста, сделай, как я сказала.

— Слушаюсь, мадам. Я смотрю, ты вполне уже выздоровела.

Николь улыбнулась, но ее душило отчаяние: последние деньги.

— Хватит мне мозги замыливать, Луи. Я должна знать все, начиная с того, почему никого нет в давильне и на полях в такой ключевой момент.

— Конечно, год теперь тысяча восемьсот одиннадцатый, и у нас была революция, но суеверия никуда не делись. Они убеждены, что ты приносишь несчастье.

— Это все из-за кампании Моэта, из-за того объявления на площади? — спросила она, чувствуя, как судорога сводит под ложечкой.

Луи кивнул:

— Видит бог, я бы хотел, чтобы новости были получше. Этот гад отнюдь не собирался успокаиваться.

— Я повышу плату работникам.

Но перед глазами плыли цифры, и она знала, что дело безнадежно. Что ж, она хотя бы не потеряла умения видеть перед собой свои книги. Красная колонка раздувалась, вызывая головную боль. Долги нарастали, и невозможно будет платить больше, тем более при сборе такого урожая всюду будет полно работы. Зачем работать на женщину со зловещим именем, за которой тянется шлейф неудач? Моэт победил. Пока.

— Ну, хотя бы ты вернулся, — сказала она.

— Абсолютно верно, — откликнулся Луи, оглядывая розовый куст в конце ряда — нет ли на нем вредителей — и стараясь не встречаться с Николь взглядом. — У меня кончились сбережения и я снова должен зарабатывать на жизнь, тем более, скоро появится ребенок.

У нее в голове смешались мысли. Она что-то пропустила, пока впадала в забытье и выходила из него?

— Ребенок?

— Помнишь, я тебе говорил про семью в российской гостинице, где меня оставила Тереза? Хозяйская дочь ухаживала за мной и согревала ночью мою постель. Пусть это было глупо, но бросить ее просто так я не мог. Мы обвенчались в деревенской церкви. Ее родители плакали, но я обещал позаботиться об их дочери. Ей не на кого рассчитывать, кроме меня. Сегодня я заберу ее из гостиницы в Ретеле и отвезу домой. Сейчас она изо всех сил учит французский.

— И все это время ты от меня скрывал?

— Из себялюбия, Бабушетта. Прости меня.

Настал ее черед краснеть и скрывать разочарование. Она получила обратно своего Луи лишь для того, чтобы снова его потерять. Они никогда ни слова не говорили друг другу о своих чувствах, но его взгляд, когда он сидел у ее постели, его внимание ко всем мелочам, которые, как он знал, она любит, говорили яснее всяких слов. Она привыкла, что он существует только для нее, и лишь сейчас поняла, что теряет то, на что надеялась, сама того не зная. Глупо было воображать, что ей опять повезет и она снова полюбит. Ее место здесь, на винограднике, рядом с тенью Франсуа. Николь твердо решила, что никогда не покажет своего сожаления.

Она встала, отряхнула руки и коротко произнесла:

— Ты поступил правильно.

— Но рядом с тобой мне хотелось делать вид, будто этого не было. Неделя, которую я провел, глядя на тебя, останется со мной на всю жизнь.

— Не надо даже говорить об этом, Луи, это невозможно. — Николь сморгнула предательскую слезу и зашагала к давильне. — Раз есть рты, которые ты должен кормить, лучше берись за работу. Твой первый ребенок родится в год самого лучшего урожая в нашей жизни. В год кометы, который мы никогда не забудем.

Что делать дальше, она знала. Чтобы было вино, нужно работать. Дело ждало от нее решительных действий.