Вдова Клико

Глава двадцать четвертая ВТОРЖЕНИЕ ИЛИ ОСВОБОЖДЕНИЕ?

Март 1814 года

— Спасибо! — Николь расцеловала монахиню в обе щеки.

Сестра Айасса похлопала ладонью багаж Ментины:

— Вот твой чемодан. Удачи тебе, и всегда поступай как должно, Клементина. Молись об окончании войны и не запускай учебу. О маме заботься, дорогая моя!

Когда дочь на прощание обняла монахиню, Николь заметила у нее в глазах слезы. У девочки здесь остаются подруги, с которыми прежней дружбы уже не будет. Лицо ее слегка осунулось, под платьем начинали тесниться груди. Мягкие светлые волосы, молочной бледности кожа, в зеленых глазах светится необыкновенная страстность, которой не было раньше. И ростом догнала мать.

Николь обвела взглядом кафе, высматривая мужчин-хищников. Наверняка ведь глазеют на красавицу дочь? Но нет, все вели себя обычно: пили кофе, курили, болтали. Ничего опасного, но потребность защитить неожиданно ставшую взрослой дочь накрывала с головой.

За месяцы, прошедшие с тех пор, как Николь приезжала для встречи с Терезой, Париж изменился: в нем стало опаснее. Вставшие лагерями в окрестностях Парижа казаки, русские, пруссаки, англичане вот-вот могли хлынуть в городские ворота. Все посетители кафе взвешивали свои шансы, обменивались мнениями насчет того, что Наполеон потерял поддержку, что он стал неуправляем. Может, было бы лучше, если бы союзники его победили — хоть война кончилась бы. Ясно было одно: Ментину надо везти домой.

— Я уеду из Парижа?

— Пока что да. Волноваться не надо, опасности еще нет, но на несколько месяцев тебе лучше все же вернуться домой, пожить со мной, бабушкой и дедом.

— А мои подруги? Я же буду без них скучать!

— Главное — безопасность. Как только война закончится, ты вернешься.

Кофейник дымился, чашки с золотыми ободками были такие тонкие, что жидкость просвечивала сквозь фарфор. Ментина что-то щебетала, зал полнился успокоительным гулом голосов. Крахмальные скатерти, сверкающие под высоким потолком люстры, льющееся в окно весеннее солнце, — казалось, война за миллион миль отсюда. Николь надеялась, что Ксавье в точности выполнил ее распоряжения и заложил кирпичом погреба, чтобы избежать грабежей. Моэт уже потерял четверть своих запасов в Эперне — так писала мадам Оливье, осведомляя Николь.

— А Тереза сказала, что мне всегда нужно говорить «нет». Женщина свою силу должна использовать разумно и не проявлять ее необдуманно, да, мам? — спросила Ментина.

— Конечно, детка, — ответила Николь, не слишком вслушиваясь.

— Она мне подарила вот это платье. Ты заметила, оно точно под цвет моих глаз! Первое в моей жизни платье с высокой талией. Правда, мне повезло, что меня одевает самая модная и блестящая дама Парижа?

— Это платье подарила тебе Тереза? Когда?

— На прошлой неделе, когда я ей рассказала, что ты за мной приезжаешь, чтобы забрать меня домой. Она такая милая, сказала, что, поскольку я теперь почти взрослая, у меня должно быть платье, которое произведет на тебя впечатление. Правда, она добрая? Смотри, тебе нравится?

Перед мысленным взором Николь возникли все те вещи, которые она посылала Ментине в последний год: детские хлопчатобумажные платья, переднички… Все, что она всю жизнь носила.

— Ты невероятно красивая в новом платье! Все никак не могу поверить, что ты такая взрослая.

Гордая улыбка дочери согрела ей сердце. Совершенная, невинная, беззащитная.

— Ты часто видишься с Терезой?

— Каждую субботу. Она меня забирает к себе домой на Рю-де-Бабилон. Ее девочки — мои лучшие подруги. Она говорит, что нельзя сидеть взаперти в монастыре всю неделю безвылазно. Кормит меня пирожками, конфетами, дарит вещи и возит кататься в карете в Тюильри с подругами. Самый лучший день на неделе!

Николь вспомнила ту небрежную жестокость, с которой Тереза к ней отнеслась, но припомнила и пачку нераспечатанных писем от Терезы, которые бросала в огонь, когда бывала в Париже. Может быть, все-таки зря она осудила подругу?

— Я должна поблагодарить ее за такую заботу.

— Конечно, должна. Она со мной обращается как с собственной дочерью.

Тереза так заботится о Ментине, несмотря на историю с ожерельем?

— А можно я останусь? Тереза говорит, что опасности нет, что русские — люди благородные.

— Не сомневаюсь, что она так говорит.

— У вас не по годам разумная дочь, мадам, — вмешался в разговор посетитель из-за соседнего стола. Он сидел один, рядом с его тарелками лежала сложенная газета. — Русские солдаты действительно благородны. Но мнение матери гораздо мудрее. Если вам есть куда уехать из Парижа, на вашем месте я бы поторопился. Надеюсь, вы простите мое вмешательство?

По-французски он говорил почти идеально. Темные, едва ли не черные глаза, очень смуглая кожа, хотя сейчас и не лето. Долгие годы дружбы с Наташей научили Николь распознавать этот акцент.

— Вы русский?

— Да. Неужели и вы тоже? Мало кто сейчас может распознать тонкости моего произношения. Русские называют меня французом, но мало кто из французов сейчас назовет меня русским.

— Я из Реймса, француженка до мозга костей.

— Родина моих самых любимых вин.

— Моих тоже.

Она улыбнулась и вернулась к разговору с Ментиной.

— Еще раз прошу прощения, что вмешиваюсь, но я бы на вашем месте уехал в Реймс как можно быстрее. Русские — захватчики мирные, сами себя они называют освободителями, но не бывает войны без жертв. Вам следует как можно скорее нанять карету с лошадьми. Сейчас их уже не хватает, потому что многие хотят уехать, так что прошу вас, не теряйте ни минуты. Услышав ваш разговор, я не мог промолчать, поэтому взял на себя риск показаться нетактичным, полностью осознавая свою вину. Надеюсь, вы сможете меня простить.

— Было очень любезно с вашей стороны уделить нам время, спасибо, — ответила Николь. — Мы уезжаем завтра.

— Лучше бы сегодня.

Он взял свою газету и удалился.

Ментина хихикнула:

— Он забавный.

— Тебе еще многому предстоит научиться! Доедай пирог, пакуемся и уезжаем сегодня. Я не так боюсь оставаться в Париже, как сильно страшусь за вина. Мне нужно вернуться — защищать мои погреба.

— Девочки в школе говорили, что русские офицеры — такие лихие! Как ты думаешь, мы их встретим?

— Надеюсь, что нет. Как приятно, что ты побудешь дома со мной целых два или три месяца!

— А я как же? В Париже гораздо интереснее, чем в Реймсе, а ты будешь все время на своих виноградниках, как всегда, а мне сидеть с Жозеттой, бабушкой и дедушкой, пока ты там копаешься.

— Ментина! Я для тебя копаюсь, чтобы обеспечить твое будущее.

Девочка возвела глаза к небу:

— Не надо обо мне беспокоиться, мне и так хорошо.

Русский оказался прав. На следующий день лесным пожаром стали расходиться вести, что войска взламывают городские ворота, на Монмартре стычки, Монтрей сдается. Союзники застали французские войска врасплох. Наполеон был далеко, в Фонтенбло, до Парижа он бы никак не успел добраться вовремя. Кроме того, ходили слухи, что французские войска, полуголодные и усталые от войны, утратили веру в Наполеона. «Как и все мы», — подумала Николь. Двадцать пять лет войны без перерыва.

И в другом тот русский тоже оказался прав: кареты и лошади были нарасхват. Все виды транспорта из Парижа никак не могли справиться с заказами. Всякий обладатель скамейки на колесах мог нажиться, требуя десятикратной цены. Николь с трудом смогла найти одно место в фермерской телеге, уходящей завтра от Пон-де-Берси в сторону Реймса, отправление в поддень. Ментане придется как-то втиснуться.

Николь перевела дыхание. Сама она бежит от одной войны, но возвращается к другой — своей собственной, против Моэта, против тысячелетней традиции, суть которой в том, что дела ведут мужчины, а женщины свдят дома. За редчайшими исключениями.

На следующее утро их чемоданы были упакованы. Она положила ожерелье Терезы в кожаную сумку и перекинула ее через плечо. Придется идти до Пон-де-Берси, мальчик повезет чемоданы на тачке. Трудно найти даже мальчишек, желающих заработать пару франков, а этот заморыш казался слишком тощим для их багажа, но Николь была рада заплатить хоть бы и ему.

Когда они с Ментиной вышли из отеля, авеню д’Альма казалась непривычно пустой. И тут она услышала…

По всему Парижу звенел набат. Бежали женщины с приколотыми к платью белыми розетками, мужчины в нарукавных повязках мчались к Елисейским Полям, слышался оглушительный стук сотен подков по мостовой.

— Прошу прощения, что случилось? — крикнула Николь прохожему.

— Освободители! Они уже здесь, на Елисейских Полях!

— Жди с чемоданами в отеле, — велела она мальчику. — Никуда не уходи. Я пойду посмотрю, но вернусь через полчаса.

Всюду говорили о вторжении русских, но в довольно благожелательном тоне. Кровавая революция, десятилетия войны, безраздельное владычество Наполеона, объявившего себя фактическим властелином Европы, для чего все это было? Русские помогут низложить деспота и восстановить мир — хорошо, но что же дальше? Что за этим последует?

Сегодня у нее был шанс стать свидетельницей того, как творится история. И сейчас, когда Николь и Мен-тина задыхались в толпе, в воздухе висело то же напряжение, что двадцать пять лет назад, в жаркий июльский день революции. Ментина в свои четырнадцать была на три года старше, чем Николь тогда. Дорогое суконное красное платье, что было тогда на Николь, привлекло к богатой девочке нежелательное внимание, и сегодня она снова в подозрительно красном — на этот раз шелковом дорожном плаще и бархатной пелерине для защиты от дорожной грязи. Николь крепко держала Ментину за руку, но и в этот раз, как и в день революции, не могла противостоять напору толпы.

Они протолкались в передние ряды как раз вовремя, чтобы увидеть невероятное зрелище: царь Александр на белом коне, окруженный союзными офицерами, красные мундиры казаков, синие русских солдат, мирным маршем двигались по Елисейским Полям. Толпа приветствовала их радостными криками. Белые розетки у женщин символизировали гостеприимство, повязки на рукавах мужчин — признание армией себя побежденной. В толпе даже шептались о реставрации монархии.

Глазея на этот спектакль, Николь вдруг ощутила странный трепет узнавания. Слева рядом с Александром ехал тот русский из кафе! Николь он не заметил. Не слишком от него отставая, двигалась золоченая карета, а в ней — темноволосая красавица, и ветер шевелил перья на ее шляпе. Конечно же, Тереза не могла пропустить этот парад победы, и вот она — прямо позади самого царя!

Ментина вырвалась и скользнула сквозь ряды, крича Терезе:

— Я здесь, я здесь!

Тереза остановила карету, распахнула дверцу и втащила девочку внутрь. Ментина радостно помахала оттуда рукой, и карета свернула к краю дороги. Николь рванулась к ней в отчаянной попытке вернуть дочь.

Тереза снова распахнула дверцу — теперь уже для нее.

— Как вам только пришло в голову заставить бедняжку Ментину мучиться в этой давке? А вы так миниатюрны, что вас растоптать могут! Прыгайте сюда, тут места хватит.

Николь мотнула головой. Кончились дни, когда она позволяла увлечь себя коварному дружелюбию Терезы.

— Я ни за что не допущу, чтобы вы возвращались сквозь эту толпу. Тут никогда не знаешь, когда дело обернется плохо. Быстрее садитесь!

С другой стороны, она права, и почему не воспользоваться преимуществом внезапной встречи, если только не питать никаких иллюзий о дружбе и преданности?

— Мама, пожалуйста!

Николь неохотно села в карету.

— Вы здорово выделяетесь в толпе — фигурка с клубничными волосами и в ярко-красной одежде. Весьма заметная и совершенно прекрасная. Куда вы направляетесь?

— Мы уезжаем из Парижа в полдень от Пон-де-Берси. Мне нужно вернуться к погребам, и я заказала место на последней уходящей отсюда телеге. А прямо сейчас нам срочно необходимо в отель, там я оставила мальчика с чемоданами.

— Я вас отвезу в Пон-де-Берси к полудню и пошлю солдата за вашим багажом. Нельзя же тащить бедную Ментину через это столпотворение! Адо того вы побудете со мной. Я без вас скучала!

Николь украдкой взглянула на кожаную сумку у себя на коленях.

— Как и в прошлый раз, держитесь за эту кожаную сумку, дорогая? Что на этот раз вы собираетесь с ней делать?

Николь зажала сумку крепче. На этот-раз ожерелье лежало в футляре. С последней встречи с Терезой Николь с ожерельем не расставалась — немного суеверная предосторожность.

— Сейчас вам уже вряд ли удастся меня запугать свидетельством преданности русскому императору. Вы же знаете: я всегда на стороне победителей. На этот раз победа заняла чуть больше времени, чем предполагалось. Сейчас в Париже русский царь — главная знаменитость и единственный человек, добрые отношения с которым имеют смысл.

Ментину заворожило зрелище толпы; она махала руками, наслаждаясь своим участием в спектакле.

Николь понизила голос до шепота:

— Я на горьком опыте познала, что в основе вашей дружбы никогда не бывает ни любви, ни верности.

— Дружба, преданность, честь — это роскошь для богатых, поймите вы, наконец. Но счастье, моя дорогая, переменчиво, как нам всем известно. Я слыхала, что ваше состояние испаряется вместе с войной. А мое ожерелье как раз целого состояния и стоит. Оставьте его себе и вложите в ваши виноградники. Мне больше не нужен ни Моэт, ни его приятель Наполеон — они оба люди конченые. Да не смотрите вы на меня так. Мы прежде всего друзья — просто споткнулись о небольшой деловой вопрос. Все это уже в прошлом. Ну, добавьте же капельку тепла в этот ледяной взгляд! Я знаю, что он за секунду способен переходить от зимы к весне.

— Ничего личного, просто деловой вопрос? Мне пришлось бы долго с собой бороться, чтобы со злейшими врагами обойтись так, как вы со мной.

— Можете подниматься на какие угодно высоты морали, но для вас ваше дело превыше всего остального, даже вашего собственного ребенка.

Они обе посмотрели на Ментину, посылающую из окна воздушные поцелуи.

«А ведь я и впрямь вряд ли знаю эту юную особу», — подумала Николь с уколом сожаления.

Тереза заговорила шепотом:

— И, насколько я могу судить, бедняга Моэт и есть ваш злейший враг, и вы ему выказали так мало милосердия. Я вас прошу — простите меня. Не стану притворяться, будто не знала, что делаю, но я была в отчаянном положении. Однако сейчас у нас у обеих все в порядке, не так ли?

— Насколько можно ожидать в эти странные времена. И хоть вы искажаете мои слова, но слишком многое произошло между нами, чтобы я снова испытывала к вам те же чувства, что и раньше.

— Или чтобы вы перестали рассуждать как занудная брошенная любовница! Я возьму все, что сможет подарить мне ваше большое сердце, и буду этим довольствоваться. Расскажите мне, дорогая, все свои новости. Мне так не хватает милой сельской болтовни о лозах, бутылках, сборе и дегустации терруара.

И вопреки всему, Николь не могла остановиться. Пока парад победы медленно спускался по Елисейским Полям, она рассказала Терезе о своих страхах за «Кюве де ля Комет», о своих обязательствах перед рабочими, о тяжелом одиночестве женщины, которая возглавляет свое дело в Реймсе. В присутствии Ментины они не стали обсуждать, почему так непримиримо ее соперничество с Моэтом или как горько было Николь, когда Луи по воле судьбы предпочел другую, но она чувствовала, что Тереза все понимает, и этого было достаточно. Какой же красивой и притягательной была эта женщина в час своей победы! Манящей, как бездонный обрыв.

Возле Триумфальной арки Тереза посоветовала Николь, как безопасно добраться до Пон-де-Берси.

— Я слишком хорошо вас знаю, чтобы уговаривать остаться в Париже на празднование победы. Вы хотите жужжать вокруг своих виноградников, отгоняя русских солдат, когда они притопают своими большими сапогами за veuve's vin mousseux[57], которое так обожают. Езжайте и приглядывайте за моей маленькой Ментиной, она мне как собственная дочь!

— Знаю. Она мне рассказала, что вы заботились о ней куда лучше, чем я, и за это я вам благодарна. В этом смысле вы оказались большим другом, чем я могла предполагать.

— Перестаньте, я делала это для себя. Мне вас не хватало, а она оказалась самой лучшей из всех замен, что были мне доступны. Теперь летите и ведите свою реймсскую битву. Попытайтесь не быть слишком серьезной, маленький мой светлячок, но делайте то, что любите и чем останетесь довольны.

И она скрылась в гуще парада, среди прямых рядов солдат, на миг раздвигающих строй, чтобы пропустить ее карету — блестящий ураган в естественном потоке жизни.