Вдова Клико

Глава пятая СВЕТЛЯЧОК

Август 1805 года

По республиканскому календарю: термидор, год XIII

Клементина неслась мимо освещенных солнцем роз, задевала серебристые кусты лаванды, наполнявшие воздух острым ароматом. Потом она покачнулась на неуверенных ножках и, смеясь, опустилась на землю грудой муслина и локонов. Николь подхватила ее на руки и завертела вокруг себя, подняв голову к небу, и тоже рассмеялась от радости.

Она зарылась лицом в дочкины волосы, вдыхая нежный аромат ребенка. Белокурые локоны, совсем как у сестры. Две Клементины в ее жизни, сестра и дочь, копии друг друга. Маленькая дочка — это такая радость! Даже представить себе нельзя, что можно кого-то любить так полно и так глубоко, как любит Николь свою дорогую Ментину.

Франсуа смотрел на них с террасы, помахивая каким-то письмом. Николь сорвала веточку лаванды, вспомнила день, когда мсье Моэт сделал ей предложение, и еще раз порадовалась своему выбору.

— Пойдем посмотрим, что делает папа. — Они пошли к дому, держась за руки. — Спроси его, когда же мы поедем в Россию.

— А может, мы прямо сейчас поедем?

— Нет, Ментика, не сейчас, но скоро. Ты помнишь, сколько тебе лет?

— Пять.

— Значит, прошло семь лет, как он пообещал мне это в вечер нашей свадьбы. В России мы тебя закутаем в меха и покатаем на санях, покажем тебе дворцы и башни с синими и золотыми луковками.

— Глупая, луковки не бывают золотые и синие!

— В России бывают.

Франсуа посадил Ментину на колено, взъерошил медного цвета волосы и дрожащей рукой протянул письмо Николь.

Наши дела в Москве — катастрофа. Этот город прогнил насквозь, и вероломство стало здесь обыденностью. На каждую продажу нужно подкупить не меньше трех человек, и прибыли в этой роскошной дыре не получить вообще никак. Неудивительно, что дворцы здесь из янтаря и золота: все деньги сосредоточены у привилегированного меньшинства. Избыток роскоши означает, что торговцы вроде меня после вычета всех накладных расходов остаются ни с чем. На иностранные компании смотрят как на дойных коров. Даже если я добуду заказы, вряд ли мы когда-либо получим по ним деньги. Мне грустно, друг мой, сообщать такие плохие новости, тем более сейчас, когда урожай не позволяет надеяться на следующие хорошие годы.

Луи

Николь села рядом с мужем, ссутулив плечи. Посылать Луи в Россию было ошибкой. Наполеон жадно заглатывал Европу, Британия и Россия объединились против французов, и в эту политическую паутину попал их добрый друг. И пусть солнечный сад Николь и Франсуа далеко от места событий, нескончаемая война не оставит его в покое.

— Надо, чтобы он оставался там и продолжал попытки, — наконец произнес Франсуа. — Если кто-нибудь сможет там чего-то добиться, то только он. Миллион раз он выигрывал у судьбы вопреки самым ничтожным шансам. Если у него не получится, тогда у нас остается единственная альтернатива — продать все Моэту. Ты же знаешь, тот с лихвой заплатит за все, что мы согласимся ему продать, — так отчаянно он жаждет избавиться от нашей конкуренции.

Худое лицо Франсуа стало бледным и хрупким, как стекло, даже на жарком солнце.

Николь отозвала бы Луи немедленно, даже не говоря Франсуа. Их друг, человек, обаяние которого вытаскивало его из любой тяжелой ситуации, находится в опасности, и рисковать его жизнью Николь не согласна. Англия и Россия (два крупнейших рынка) готовы препятствовать планам Франции любыми средствами. В частности, не давать экспортировать товар, которым французы более всего гордятся: шампанское. Так вино, что составляет кровь и смысл жизни Николь и Франсуа, стало жертвой войны. И она забеспокоилась, как бы Франсуа тоже не стал ею.

Они с такой надеждой собирали Луи в дорогу, на подъеме от звездных продаж в Пруссии и Австрии.

«Забудь ты про Лондон, — настаивал Франсуа, и сине-зеленые глаза его блестели, — и этих кисломордых англичан. В России нас ждет богатство, там дворцы сочатся золотом».

Луи умчался в своей волчьей шубе и с улыбкой разбойника, увозя с собой семьдесят пять тысяч бутылок лучшего шампанского Клико — почти весь их запас.

— Папа, а в России и правда есть синие и золотые луковицы? — восхищенно спросила Клементина.

— А как же! А еще синяя картошка и розовый горох. А сейчас пойди скажи Жозетте, что тебе пора обедать. Мне с мамой надо поговорить. — Он помахал дочери рукой. — И я тебя люблю.

— Moi aussi, papa[27].

— Никогда не забывай об этом.

Но Ментина уже вприпрыжку бежала к двери.

— Прости, но мы в Россию не поедем, — сказал Франсуа.

— Почему?

— А ведь я обещал обеспечить тебе счастливую жизнь. Обещал, что ты горя знать не будешь, — предавался отчаянию Франсуа. — Надо было тебе принять предложение Моэта. Эти англичане буквально едят у него из рук, а сегодня гости на балу у Наполеона будут напиваться его шампанским.

Николь покачала головой:

— А Моэт мог бы меня рассмешить? Стал бы плавать со мной в озере, позволил бы совместно заниматься виноделием на своих драгоценных виноградниках? Даже не уговаривай меня принять такую муку — совместную жизнь с этим старым занудой. Тогда я выбрала тебя, и сейчас мне нужен только ты.

— На виноградниках сейчас черт знает что творится, Бабушетта, и мы ничего не можем с этим поделать. — Он посмотрел на нее взглядом, полным отчаяния. — Гроздья вянут раньше, чем появляется хоть малейшая возможность их собирать. Луи взял с собой все, что у нас есть, и половина этого запаса по прибытии оказалась мутной. Мы рискнули, а природу не обыграешь. Она обыграла нас. Не надо было мне отправлять всё сразу.

Мутное шампанское. Проклятие каждого винодела, вызываемое осадком. Месяцами работники поворачивали каждую бутылку в песке в попытке выманить вниз осадок, вызванный дрожжами — необходимыми для вторичного брожения и создания вкуса, но оставлявшими муть в созданном ими прекрасном вине. Тысячи бутылок, тысячи часов работы, в том числе освобождение от осадка трансверсажем — переливанием из бутылки в бутылку, — когда осадок осядет. Но игристость вина при этом уходит.

Николь вздрогнула, вспомнив, как купила какой-то «осветлитель» у своего поставщика бочек и чуть не убила одного из своих лучших дегустаторов этим ядовитым веществом. В этом отношении предприятие семьи Клико ничем не отличалось от прочих. Человек, который решит проблему осадка без потери игристости, сказочно разбогатеет.

Франсуа так похудел и осунулся, что теперь у него из-под куртки выпирали все позвонки. Его настроение все время колебалось согласно взлетам и падениям любимого дела, и сейчас оно было опасно низким.

И тогда Николь заключила с собой договор, вроде того обязательства, которое приняла на себя в день революции: самой создать себе богатство, обрести власть и использовать все это только ради добра. А это второе касалось Франсуа. Она не знала ни как, ни когда, но знала, что именно она решит проблему осадка. Тогда они разбогатеют и прославятся, но самое главное — преимущество перед конкурентами станет таким огромным, что Франсуа никогда больше не придется переживать за судьбу любимого дела.

— Один плохой урожай мы переживем, — сказала она жизнерадостно. — Запросто. Такое уже бывало. Взгляни на меня! — Она приложила ладонь к его щеке — та была скользкой от пота. — Опять черный колодец? Отчаяние? И дна не видно?

— Чувствую себя ужасно. — Он попытался вымучить улыбку. — Но ты не волнуйся. Хотя бы сегодня.

— Иди спать, cheri, утром тебе станет лучше.

— Нет! Поедем на бал Моэта, или он решит, что мы прокисли. Я обещал поиграть на скрипке, да и вообще люблю показывать всему миру, что ты — моя.

У нее сердце запрыгало от радости — даже после семи лет брака. Письмо Луи — еще не провал, а просто неудачный год, какие уже бывали.

Николь пошла к себе в кабинет. Она докажет Франсуа, что плохой год быстро сменяется хорошим, если не двумя, а потом возвращается снова.

Отперев ящик, она вынула бухгалтерскую книгу. С красными и черными чернилами он не поспорит. Здесь, на толстых страницах, был аккуратно записан весь круговорот надежд и неудач, случившийся после их свадьбы. Именно так Николь предпочитала относиться к плохим новостям. Не страдания и рухнувшие надежды — а чернила на бумаге.

Она отступила на пять лет назад. Бутылки, пострадавшие от жары: двадцать тысяч. Убыток: тридцать тысяч франков. Отгруженные бутылки: тридцать пять тысяч двести. Плата работникам: две тысячи франков.

Эти цифры не говорили о месяцах трудов, потраченных на уход за виноградом, вскапывание земли, подвязывание побегов к жердям, смешивание, они молчали о работниках, высматривающих знамения на небе, молящихся святым покровителям урожая.

Она перевернула пару страниц: год 1802-й. Амьенский договор. Мир с Британией и открытие торговых путей. Николь, Луи и Франсуа почуяли свежий ветер, загрузили лучшие образцы своего винтажа шампанского 1800 года в сундук и послали «Луи в Лондон. И это обернулось очередной неудачей. Моэт железно держал английский рынок, окучивая все лучшие дома, скрывая, что поддерживал свержение французской аристократии, играя в карты, танцуя местные манерные танцы, стреляя влет беспечных стофунтовых фазанов и раздавая образцы своих вин направо и налево.

«Это замкнутый мир, — жаловался Луи. — Они страшно боятся революции, а на меня смотрят как на преступника».

Тем летом, как и этим, солнце не давало передышки. Пока сестра Николь лениво грелась на солнышке, катаясь с подругами по реке Вель, Николь и Франсуа смотрели, как вянут грозди на лозах, проклинали жару и закрывали ставни в доме, мечтая о туманных утрах и росе на винограде.

Николь пробежала пальцем по странице. Итак, в апреле прошлого года они снова решили рискнуть: семьдесят пять тысяч бутылок отправились в Россию. Больше всего объема продаж за 1804 год. Следующую запись Николь оставила пустой — посмотреть, как обернется дело. Может, удача еще повернется лицом к дому Клико.

В дверь заглянул Франсуа:

— Снова копаешься в своих записях, Бабушетта?

Он поцеловал ее в голову, и она прильнула к нему, поспешно закрыв рукой числа в красной колонке убытков.

— Приходи и будь готова, — сказал Франсуа. — Мы не можем ничего изменить, как ни таращи глаза на эти цифры. У меня для тебя кое-что есть. А о Ментане не тревожься, она уже в кроватке. Заснула, пока я ей рассказывал о девочке с клубничными кудрями, которая не испугалась мужчины с пистолетом — вот прямо в нашем городе на площади у собора во время революции. — Он поцеловал жену. — У Ментины всегда такой возвышенный вид, когда она мирно спит.

Эта перемена настроения наполнила Николь оптимизмом. Почему бы не начать прямо сейчас?

— Десять минут, и я поднимусь! — выдохнула она между его поцелуями.

Она выбежала наружу, к прессу, наполнила ящик песком и взяла четыре бутылки шампанского, проходящие вторичную ферментацию.

— Эти не трогай! Они почти готовы, а ты осадок взболтаешь! — укоризненно воскликнул Антуан.

— Можем себе позволить. И ручаюсь, из них две все равно будут мутными, как бы ты ни был осторожен, — возразила она.

У нее голова шла кругом, как у девчонки.

Антуан неодобрительно пощелкал языком и вернулся к работе: встряхивал бутылки по одной и укладывал их в песок.

Николь унесла свои бутылки в темный угол подвала и осторожно поместила в ящик с песком горлышком вниз. Встала, отряхнула руки от песка. Это будет ее тайна — она понятия не имела как, но знала, что добьется успеха. Не важно, что решение ускользало от производителей шампанского уже не первый век: она будет наблюдать, узнавать, экспериментировать и начинать все снова — ради Франсуа. Если она решит проблему осадка, сократит время, необходимое на медленные повороты и встряхивания бутылок, чтобы собрать осадок к горлышку (Антуан называл этот процесс словом «ре-мюаж»), и научится надежно избавлять от осадка каждую бутылку за меньшее время, Франсуа никогда больше не придется беспокоиться. Она живо представила себе, как он придет в восторг от ее умной идеи, заперла за собой дверь и взбежала наверх.

Франсуа ждал ее, улыбаясь.

— У тебя щеки горят, ты бежала. Один из твоих хитроумных планов? Сядь на минутку и закрой глаза, Ба-бушетта.

Она села на кровать, крепко зажмурилась, и ей на колени лег тяжелый сверток, шурша оберточной бумагой.

— А теперь открой.

Франсуа снова стал самим собой. Он был готов к балу: непослушные волосы приглажены, а вышитый кафтан и тонкие брюки подчеркивают необычайную длину его ног. «Еще красивее обычного», — с гордостью подумала Николь.

Подарок скрывала тонкая бумага с синим и золотым узором. Николь сорвала ее и увидела красное бархатное платье и коробочку. Первым делом она взяла платье и приложила к себе.

— Прекрасно, как тот день, когда я тебя увидел. Я тебе его купил, чтобы ты носила его в России, но с тем же успехом можешь надеть его сегодня. Надень, а потом открывай коробку.

Николь натянула платье. Красный бархат был одного цвета с алыми гроздьями, которые они ввдели в день своей первой встречи. Николь знала, что Франсуа подумал о том же.

— Открывай коробку.

В коробке лежала русская составная кукла, очень похожая на Франсуа. Николь удивленно подняла глаза.

— Открывай дальше.

Следующая кукла изображала Николь. Серые глаза, прямые светлые волосы и красное бархатное платье — как то, которое она сейчас надела. Следующей была Клементина с волосами того же цвета, но кудрявыми и с отцовскими сине-зелеными глазами.

— Это же мы! Какая прелесть!

— Открой маленькую, это еще не все.

Внутри самой маленькой куклы лежала золотая цепочка, а на ней — резная фигурка какого-то насекомого. Николь поднесла ее к огню. Это был светлячок, затейливо вырезанный из твердого драгоценного камня, а нижняя поверхность желтого тельца была огранена так, что рассеивала свет свечи.

— Желтый бриллиант. Такая же редкость, как и ты: светится, как светлячок, и играет, как шампанское. Если я умру первым, вспоминай меня, глядя на него. А теперь собирайся, а то опоздаем на бал, а он не должен начаться, пока нет самой блестящей пары города Реймса. — Он поцеловал ее и вышел.

Жозетта помогла Николь собрать волосы. Ожерелье на коже светилось, как медовая луна. Франсуа умел и самые темные дни сделать самыми прекрасными.

В Эперне в имении Моэта множество факелов освещало им путь к Малому Трианону — классическому особняку в греческом стиле, как у Людовика XV в Версале. Моэт построил его точную копию в честь своего друга Наполеона. Ну, и в свою честь, конечно.

— Копия здания для копии короля, — сказал Франсуа Жану-Реми.

Моэт щелкнул каблуками и поклонился — сарказм Франсуа до него не дошел. Николь тихо засмеялась.

Первые три танца принадлежали им. Больше всего Николь любила вальс. Франсуа шептал ей что-то на ухо и кружил так быстро, что у нее ноги отрывались от пола, будто она летела, забыв про весь остальной мир. А после этого Франсуа должен был отправиться развлекать и кружить в танце других дам — как всегда на балу или на вечеринке. На эти обширные сверкающие сцены Франсуа восходил один, и она оставляла его рассказывать свои истории, а сама уходила к дегустационному комитету, где рассуждали о винограде. С самого первого своего появления на заседании комитета Николь добилась для себя места в качестве модного новшества или почетного члена, потому никто и глазом не моргнул, когда она заняла место в круге мужчин, курящих толстые сигары. Она зажгла сигару потоньше для себя и с непривычки поморщилась от дыма.

— Для подвязывания лоз овес определенно лучше льна, — изрек мсье Оливье, круговым движением разгоняя бургундское по бокалу и рассматривая следы на стенках.

— Только овес, даже не стоит сомневаться, — согласилась она. — Лен слишком груб для свежих побегов.

— Совершенно верно, мадам Клико. А каково, смею спросить, ваше мнение о том, какая роза наилучшим образом выявляет тлю?

Он передал ей бокал с бургундским. Возраст не менее десяти лет, восхитительно землистое с нотками кожи, вишни и грибов.

Пока она пробовала, подошел человек в синем кафтане, отороченном золотым шнуром, и поклонился собравшимся. Его темные волосы были высоко выстрижены надо лбом, по бокам свисали ниже ушей, как tresses oreille de chien — «под собачьи уши», а на затылке собраны в хвост. Кожа у него была землисто-желтая, а проницательный взгляд глубоко посаженных глаз словно бы обжигал.

— Позвольте к вам присоединиться, господа? — Незнакомец повернулся к Николь и поклонился еще раз: — И дама?

— Oui, bien stir[28].

Мсье Оливье загасил сигару и поспешно направился за подходящим креслом для знаменитого вождя всей Франции» генерала Наполеона. Говорили, что он, может быть, придет.

Все сгрудились в одном месте. Наполеон время от времени бросал в рот сочную вишню — видимо, его любимое лакомство.

— Я слыхал, что вы, messieurs[29], лучшие виноделы в этом краю, — обратился он к собравшимся с лучезарной улыбкой победителя.

Они стали поспешно представляться. Николь сидела тихо. Иногда ей бывало на руку, что она женщина и ее не замечают: это из-за его проклятых войн и возникли все ее сегодняшние беды.

А комитет, ее комитет, пребывал в полном восторге. Этому человеку мало было устроить заваруху во всей Европе. Кажется, теперь он собирался поучить дегустаторов Шампани делать вино! Не было ничего такого, чего Наполеон не знал бы о виноделии. А на то, чего он не знал, могла, по его мнению, ответить брошюра, которую он заказал: «L’art defaire, gouverner et perfectionner le vin»[30] Шапталя. Один экземпляр он вручил Николь с таким видом, будто это святая Библия. Химия виноделия выросла из вековых знаний, передаваемых из поколения в поколение, из ощущения терруара, из наблюдений за небом, из умения предсказывать завтрашнюю погоду.

Николь перелистала брошюру. Кое-что показалось ей и вправду достойным внимания. Шапталь предлагал контролировать некоторые процессы, чтобы ослабить влияние случая. Для нее и Франсуа это вполне могло изменить положение к лучшему — особенно если удастся эксперимент Николь с ремюажем. Пришлось с неохотой признать: хоть Наполеон ей сильно не нравится, но подготовился он хорошо.

Ее размышление прервали: неожиданно перед глазами возникли блестящие пуговицы и пояс — Наполеон стоял прямо перед ней.

— Вы углубились в Шапталя, вместо того чтобы танцевать, мадам…

— Мадам Клико. Я не полностью с ним согласна, но кое-что тут неплохо изложено, для химика конечно.

А откуда, смею поинтересоваться, у вас такие большие познания в виноделии, мадам Клико? — спросил он с улыбкой.

— Я делаю вино вместе с мужем. Согласна, что научная система и химия могут помочь непосвященным, но ничем нельзя заменить инстинктивное понимание тер-руара, вкус ягоды на языке, ощущение почвы в пальцах.

— Вы хотите сказать, что я — непосвященный?

Члены комитета в ужасе обернулись.

— Я думаю, вы чересчур заняты своими войнами. Вино стоит оставить мастерам.

Мсье Оливье невольно хмыкнул от такой дерзости. Большинство же отвернулись, делая вид, что не имеют с ней ничего общего.

— Из которых вы — первая? — спросил Наполеон, явно поддразнивая.

— Одна из первых.

Он рассмеялся.

— Вам бы очень понравилась моя старая тетушка Гертруда. Она своими руками ухаживала за лозами и научила меня их любить. — Он взял Николь за руки: — Ай-ай-ай, такие же грубые, как у нее. А ведь вы так молоды.

— У меня рабочие руки. Глупо было бы торчать в гостиных среди раскрашенных кукол.

Наполеон подмигнул комитету:

— Она, наверное, умеет задать вам жару? Маленькие ручки, и это для женщины хорошо. Моя тетка была вынуждена работать на земле. Я так понимаю, что у вас такой нужды нет?

— Я это выбрала сама.

— Долг настоящей революционерки — рожать сильных сыновей и красивых дочерей для нашей великой республики. Вы слишком деликатны для полевой работы, мадам Клико. Оставьте ее мужу. Рад был познакомиться. — И он двинулся прочь, окруженный членами комитета, ставшими в одночасье его восторженными поклонниками.

«Когда-нибудь ты вернешься, будешь пить мое шампанское и спасибо мне говорить», — подумала Николь, глядя ему вслед.

— Не обращайте на него внимания, — шепнула ей на ухо брюнетка, сидевшая позади членов комитета. — Генерал, если хочет побеждать в битвах, должен быть полным мудаком. И он становится им в тем большей степени, чем больше завоеванная территория. Поверьте мне, я мужчин знаю лучше чем кто бы то ни было. Здесь я пытаюсь избежать назойливого внимания вот этого, — она показала на краснолицего военного. — Вы не против, если я к вам подсяду? Продолжим разговор.

Она плюхнулась в кресло и стала обмахиваться веером. Ноги у нее были босы, с кольцами на каждом пальце. Прическа очень короткая, а вокруг шеи — тонкая красная лента. Она протянула руку:

— Тереза Тальен.

Ошеломленная Николь пожала руку и назвала себя.

Тереза Тальен — легендарная женщина! Короткая стрижка и красная лента назывались coiffure^a la victime[31]. Просвистевший на волосок мимо резак гильотины свидетельствовал о высоком происхождении, и сейчас в Париже было модно этим хвалиться. Все знали жену Наполеона Жозефину Бонапарт и ее подругу Терезу — королев парижских салонов. Тереза прошла через скандальный развод со вторым мужем и имела шесть детей от четырех разных мужчин.

В девяносто четвертом Тереза и Жозефина сидели вместе в грязной камере La Petite Force [32], ожидая гильотины, и даже ходят слухи, что ее любовник Жан-Ламбер Тальен заколол Робеспьера испанским кинжалом, который она ему подарила. Теперь Жан-Ламбер стал национальным героем, потому что это он сверг самого главного поборника гильотины. А Тереза после этого стала известна как Notre Dame de Thermidor[33], но даже убийства оказалось мало, чтобы удержать эту экзотическую бабочку. Тальен ей надоел, и она с ним развелась, освободилась, чтобы болтаться самым возмутительным образом в компании Жозефины и Наполеона, да еще и с кольцами на пальцах ног. Николь застыла, как завороженная.

— И вы тоже, милая? — спросила Тереза.

— Я тоже — что?

— Распоряжаетесь мужчинами, естественно, что же еще? Вы думаете, я не заметила, как действует ваше обаяние на всех этих бедняг?

Николь засмеялась:

— Моя единственная страсть — вино. А эти мужчины — дегустационный комитет. Довольно неохотно, но они все же позволяют мне вести с ними профессиональные разговоры.

— Чушь. Они все вами зачарованы. — Тереза говорила с легким испанским акцентом, и от этого казалось, что она перекатывает слова, как горячие угли, между двумя рядами белейших и ровнейших зубов. Длинным ногтем указательного пальца она показала на Наполеона: — Он любит шампанское Моэта. Все время твердит о тончайших пузырьках, о вкусе Франции. Нам с Жозефиной полагалось бы вдвоем пить его ящиками — по общему мнению, это единственный напиток, который достоин внимания дамы. Вот почему я пью виски. — Николь засмеялась так, что прыснула вином.

Рядом с ними появился Франсуа.

— Сплевывает! — с гордостью воскликнул он. — Мало тебе поучать комитет виноделов; я слыхал, что ты буквально задавила знаниями нашего блестящего вождя. Надеюсь, твои суровые слова нас не погубят.

Тереза пристально всмотрелась в него:

— А кого это вы тут прятали целый вечер? Вы знаете друг друга? Потому что если нет, я настоятельно рекомендую вам познакомиться.

— Мой муж, Франсуа.

Она представила ему свою новую знакомую.

— А, вы уже его одомашнили. Отлично, моя дорогая. Ваш безупречный вкус явно простирается и за пределы виноградников. Если так, я оставляю его вам.

— Если бы я не был так занят, прибирая за длинным языком моей жены, я наверняка нашел бы время узнать вас получше, мадам Тальен.

— В следующий раз, когда мне понадобится поставить на место мужа Жозефины, я буду знать, кто это может сделать. Кажется, Николь отлично разбирается в вашем деле, но боюсь, что Наполеон в изрядной степени препятствует ее планам.

— И моим, — сказал Франсуа. — Наши самые заманчивые рынки сейчас закрыты.

— Тогда мне придется искупить плохие манеры моего друга. Я представлю вас свету, mes amours[34]. В каждом салоне Парижа, где я бываю, выпиваются ящики шампанского. Живая сельская девочка и ее красавец муж, которые делают собственное шампанское, — в вас просто влюбятся. Обещаю, я пошлю за вами, как только смогу это устроить.

— Рынки Парижа — наша мечта. Кое-какие связи у нас есть, но если нас представите вы, это будет чудесно, — улыбнулась Николь, слегка загипнотизированная этой соблазнительницей.

Рекомендация от блестящей и скандально известной мадам Тальен положит конец всем бедам.

— Я то и дело нарушаю брачные обеты, как положено любой разумной женщине, но никогда не нарушаю обещание, данное друзьям. А сейчас я предложила бы вам повести жену танцевать, пока ее не увели прямо у вас из-под носа.

Они танцевали, и вихрем кружился вокруг них зал. Перспектива рекомендации от королевы парижского общества — это богом посланная возможность, если удастся наскрести в погребах что-нибудь на продажу. Новая надежда росла в душе Франсуа, приводя его в полнейший восторг.

Когда у Николь голова закружилась так, что танцевать она больше не могла, они с Франсуа вышли подышать на улицу. В небе висела огромная оранжевая луна поры урожая, ярко и чисто светили звезды.

— Проведем ночь в хижине, мой светлячок. Поедем на моей лошади, а за Клементиной присмотрит Жозетта.

«Да, — подумала Николь. — Обеспечив себе Париж, почему бы не забыть ненадолго о заботах и не провести ночь в тайном убежище?»

Лошадь шла галопом через сумеречные виноградники, и луна освещала путь к хижине пастуха. Комната словно ожидала их, как было в ночь свадьбы. Все фонари горели, на кровати громоздились меха, булькал самовар и горел огонь на решетке очага.

— Ты это заранее задумал!

— У нас годовщина. А ты опять ничего не помнишь, Бабушетта? Слишком ушла в свои бухгалтерские книги!

Теперь понятно, откуда и в честь чего те подарки перед балом. Как она могла забыть?

— Перестань болтать и поцелуй меня. — Она закрыла глаза.

— Холодно. — Франсуа отвернулся. — Пожалуй, горячий пунш нам не помешает. Я сейчас сделаю.

Она взяла бокалы, но на душе почему-то стало тяжело.

— Что такое? У тебя руки так дрожат, что бокалы звенят. Дай-ка я тебе помогу. Залезай под одеяла.

Николь устроилась рядом с мужем, положила голову ему на грудь и стала смотреть на звезды. Франсуа замерз как ледышка даже под грудой мехов. Надо бы крышу починить в этой развалине, стало бы теплее. О чем они только думали, когда рванули сюда в такую не по сезону холодную ночь?

— Видишь вот эту, прямо над нами? Это охотник Орион. Три вертикальные звезды — его меч. Когда-то мне казалось, что, когда он в небе, мне ничего не грозит, но сейчас я уже не так уверена.

— О чем ты? — Голос Франсуа прозвучал как-то отстраненно.

Что-то было не так.

Николь повернулась его поцеловать, но он уже спал, дыша часто и неглубоко. Луну заволокло тучами, небо стало мокро-серым. Франсуа вздрагивал во сне. Николь натянула одеяло ему под подбородок и пожалела, что они сейчас не дома, где можно было бы разжечь огонь пожарче.

Сон к ней не шел. Николь встала и вышла подышать ночным воздухом, подумать. Она двигалась, осторожно ступая, пока глаза не привыкли к темноте.

Все, что у них было, они с Франсуа вложили в любимое дело. Сожаление бессмысленно, но именно оно перехватило ей горло, грузом легло на плечи. Никогда еще положение не казалось ей столь безнадежным.

Николь шла дальше. Громко жаловались в ночи совы. Водянистой полоской разгорался в сером небе рассвет, высвечивая увядшие виноградные листья и высохшие грозди.

Она вернулась в хижину и тихонько притронулась к щеке Франсуа, чтобы разбудить. Смахнула у него с глаза соринку — и ахнула: глаз был мокрым. Нагнулась ниже — кровь!

Николь схватила фонарь и поднесла к его лицу — Франсуа плакал кровавыми слезами! Она подняла егоза плечи, посадила — он завалился набок. Она встряхнула его — он замычал, но не проснулся. Николь промокнула кровь подолом платья.

— Франсуа! Милый, проснись, ради бога! — шепнула она. Потом закричала: — На помощь! Кто-нибудь, помогите!

В ветвях заверещала стайка скворцов.

Она бросилась к двери — слава богу, между радами уже шли рабочие.

— Помогите!

Кто-то прибежал, размахивая палкой. Это был Ксавье, Николь потащила его к Франсуа.

— Господи! — Ксавье пощупал пульс и перекрестился. — Господи Иисусе, пресвятая Богородица! Оставайся с ним, я бету за врачом.

— Быстрее! — хрипло бросила она вслед.

Николь пыталась согреть Франсуа своим телом, сжимала его руки в ладонях, переплеталась с ним ногами. Он не шевелился. Николь молилась, плакала. Шипели и трещали угли. Скворцы чертили зигзаги в небе.

Она знала, что его душа уходит, и прижималась к нему все крепче.

— Франсуа, не надо! Останься со мной!

И тут она увидела — на полу рядом с кроватью пустой флакон крысиного яда.

— Боже мой, Франсуа!

Она взяла себя в руки. Просто совпадение. Крысиный яд во всех домах держат.

Застучали копыта, взметнулась пыль у дверей. Николь сунула флакон под кровать.

Поспешно вошел доктор, сильные руки помогли ей встать.

— Позвольте мне взглянуть на него, мадам.

Он попытался расшевелить Франсуа, послушал его сердце, пощупал пульс на одной руке, на другой. Потом повернулся к Николь и печально покачал головой:

— Примите мои соболезнования.

Она метнулась к неподвижному телу мимо доктора, но у нее подкосились ноги.

Ксавье помог ей встать и бережно подвел к огню.

— Пусть доктор делает свое дело. — Он положил руку ей на плечо и склонил голову.

Врач убрал одеяло, расстегнул жилет и рубашку Франсуа. Николь ахнула: вся кожа была в черных пятнах.

— Брюшной тиф, мадам. Классический случай.

Она уткнулась в куртку Ксавье. Ее муж не принимал яда, ей нечего было предотвращать, он не собирался ее покидать. Но какая теперь разница?

— Черные пятна, кровотечение, — продолжал врач. — Очень заразная болезнь. Бывает, в мгновение выкашивает половину военного лагеря. Быстро распространяется в тесных и людных местах. К сожалению, мадам Клико, это всегда происходит внезапно и очень быстро. Ксавье доставит вас домой, а все прочее предоставьте мне. Я вам выпишу средство, чтобы вы могли уснуть.

— Но вы же не наш обычный доктор?

Почему теперь она обращает на это внимание, когда весь ее мир рассыпался в прах?

— Доктор Моро. Ксавье меня знает, и вы можете все предоставить мне. Боюсь, ваш семейный доктор сейчас в отъезде. Теперь отправляйтесь домой и попытайтесь поспать.

Сонный порошок лишил ее сил, но заснуть Николь все равно не могла, и слезы все не кончались. Чувствуя в руке холодную ручку Клементины, она что-то бормотала о небе, о посмертном воссоединении.

— Он вернется? — спросила девочка дрожащим голосом.

— Нет, милая, он не вернется.

— А почему ты так печальна? Мне страшно, я хочу, чтобы папа пришел!

— Иди ко мне, Ментина. Обними меня.

Николь прижала дочку к сердцу, но та все не успокаивалась, и ее маленькое тельце словно одеревенело.

Сон то приходил, то уходил. И каждый раз, просыпаясь, Николь вспоминала о Франсуа, и это убивало ее снова. Когда приехали родители, они отцепили от нее пальцы Ментины, унесли девочку и уложили Николь в кровать, подоткнув одеяло туго, как крышку гроба.

Николь проснулась на заре и в рассветном полумраке увидела Франсуа. Подалась к нему, но он исчез. Тени дышали одиночеством, и посреди всего этого тревожным набатом звенел в голове один вопрос.

Дождь лупил весь день, потом хлестал по окнам всю ночь. Сонный порошок Николь выбросила в мусор — бесполезен. Никакой порошок не изменит того, что произошло. Зажженная свеча разгоняла мрак — Николь ее задула: вдруг он здесь, в темноте, и она нужна ему?

Воспоминания о бале у Моэта стали кошмаром этой ночи. Николь так увлеклась, демонстрируя перед Наполеоном свои познания в виноделии, что не заметила главного: не увидела, как страдает Франсуа.

Бог не внимал ее мольбам о сне, и ночь тянулась мучительно долго.

Наступил рассвет, вытянул наверх неохотное слабое солнце, но дождь все еще падал струйками. Прочь отсюда, из большого городского дома — в маленький солнечный домик в Бузи, где они были так счастливы! Она сможет ускользнуть незамеченной и найти ответы на все свои пылающие вопросы. Она уйдет тихо, а дом будет спать дальше.

Николь нашарила в ящике черную вуаль и бесшумно ускользнула из дома. От дождя платье примерзало к коже, сердце стучало прямо в ушах. Она пробиралась знакомыми улицами, ставшими вдруг неузнаваемыми — как было в день революции. Чужой, опасный город.

Она вышла на окраину, где ютились по канавам человеческие отбросы, и высмотрела вывеску — череп и скрещенные кости. За прилавком сидела рябая в оспинах девушка, руки у нее были покрыты шрамами.

— Бутылку крысиного яда, а то к дочери в комнату повадились.

Девушка сочувственно хмыкнула и полезла на верхнюю полку.

— Вот это должно помочь, мадам. Пара капель возле лаза и еще несколько возле их помета. — Она оторвала клочок бумаги, послюнила карандаш. — Ваш адрес, чтобы мы их потом убрали! Все за два франка сверху, работа того стоит.

— Нет нужды, мой конюх отлично справится. Меня другое волнует: дочка моя еще очень маленькая. Что будет, если она по ошибке проглотит кусочек?

— Нив коем случае не допускайте этого, мадам! Это ужасно. Я видала такое: кровь из глаз, по всему телу синяки. Мы советуем перед тем, как травить, вывести всех из комнаты, мадам.

Николь положила на прилавок монету, взяла ад и вышла. На улице ее сразу же вырвало. Она вылила на рвоту пузырек и смотрела, как все это сползает в канаву. Нашарила пакет с лавандой, подавила желчный рвотный позыв, пошла прочь, неуверенно ступая, и оказалась на площади. Торговцев сегодня не было, собор стоял на месте — день как день.

Николь никак не могла избавиться от мысли, что у Франсуа были именно те симптомы. Если бы она не оставила его ночью, могло ли все сложиться иначе?