Вегетация

30 Гора Малиновая

От Белорецка они двинулись на северо-запад — на недальнюю гору, чья туша вздымалась над лесами, бесплотно истаивая в жарком мареве полдня. Гора называлась Малиновой, хотя сейчас была голубой, с белёсой щетиной скал на трёх своих макушках. Егор Лексеич первым перевёл мопед по броду через бурливый ручей, и потом начался матёрый, дикий, буреломный лес.

Просека почти заросла. Они пробивались в мелкой хвойной поросли, упрямой и колючей. Ветки хлестали по плечам, по лицам, совались в колёса и в рамы мопедов. Порой приходилось перетаскиваться через упавшие деревья. Дорога вела наверх, из земли вылезали камни с острыми изломами. Липла паутина. Жалили комары. Во всю мощь с безоблачного неба жарило бешеное солнце. В конце концов Егор Лексеич не выдержал и отбросил мопед.

— Пешком, блядь, и быстрее, и легче! — решил он.

Дальше они пробирались уже без мопедов — и вправду стало полегче.

За густым пихтарником внезапно открылась каменная река. Длинный поток валунов, изгибаясь, стекал со склона. Казалось, что это искусственное сооружение, какая-то насыпь, но каменная река родилась сама, без участия людей, и она действительно текла вниз — только бесконечно медленно. По пути она сдирала всю растительность, и даже селератный лес не мог тут укрепиться и остановить движение глыб. А глыбы по размеру были разными: и совсем небольшие, и крупные, и даже огромные — величиной с машину. Митя впервые увидел в этом мире силу, которая превосходила зыбкую мощь вегетации.

Маринка ловко и рискованно прыгала по камням, словно белка, и Митя любовался её гибкостью. А Егор Лексеич отставал. Он пробирался с трудом, цеплялся за всё, за что получалось, и часто останавливался передохнуть — сгибался, упираясь руками в колени, и тяжело отдувался.

— Всё, последний мой визит к Петру на эти ебеня… — прохрипел он. — Или я сам больше не потяну, или Пётр в лешака превратится…

Митя уже понял, что они идут к убежищу Маринкиного отца. Тот был конченым Бродягой — но ещё пока не совсем лешаком. Набрав дозу облучения, он почти прекратил общаться с людьми, не выполнял никаких заданий для бригадира, ничего не делал вообще, и Егор Лексеич увёл его жить сюда, под гору Малиновую. Места здесь были совершенно безлюдные, и лесозаготовок тут не затевали: слишком неудобный рельеф для комбайнов.

— Давно ты отца не видела? — осторожно спросил Митя у Маринки, когда они оказались на одном камне.

— Ну, года три, — поколебавшись, ответила Маринка.

— Скучаешь?

— Я и раньше-то его видела шиш да маленько. Когда мелкая была, он то вкалывал, то бухал. Потом на зоне сидел. Когда сбежал, вернулся и у дядь Горы Бродягой работал, его как и не было. Ни фига я не скучаю!

Митя догадался, что Маринка врёт. Может, она и не скучала по человеку, который считался её отцом, но скучала по отцу вообще. А как иначе? Потому она и такая дерзкая — безотцовщина. Не на кого надеяться.

— А как он облучился? — спросил Митя.

— Говорю же — сбежал! — Маринка перепрыгнула на другой валун.

— Не понял, — сказал Митя, перепрыгнув к Маринке.

— Он решил бабла срубить по-быстрому на городских, у них и так всего много. Поехал на Челябу, угнал тачку, чтобы продать, а его загребли. Дали трёшку. Он мотал срок на зоне вроде Белорецка, но где-то под Омском. Сидел-сидел, и надоело. Ушёл. Три месяца пешком пёр домой до Магнитки через леса, ну и облучился с дороги. Припёрся уже Бродягой.

— Он что, не знал о радиации? — удивился Митя.

— Кто про неё не знает? Всё он знал.

— А почему же сбежал?

— По кочану, блядь! — огрызнулась Маринка. — Чё там на зоне делать? Он же не лошара — горбатиться под вертухаями на бризоловой установке!

Митя уже сталкивался с абсурдной самоуверенностью, иррациональным фатализмом и слепой надеждой людей на авось и потому не стал углубляться в эту тему. Маринка перескочила на следующий валун, и Митя за ней.

— А как твой отец с Егором Алексеичем связался?

— Дядь Гора давно хотел бригаду завести, а Бродяги у него не было. Дядь Гора предложил папке пошабашить на него, папка согласился, и дядь Гора стал бригадиром. Лет пять они вместе ездили. Папка хорошо зарабатывал, деньги мамке отдавал. Потом, когда понял, что скоро с катушек слетит, привёл заместо себя Харлея. А дядь Гора нашёл ему здесь, под Малиновой, берлогу.

— Вы куда усвистали? — издалека окликнул Егор Лексеич. — Подождите!..

Маринка и Митя остановились.

— Грустно тебе, что так с отцом получилось? — спросил Митя.

— Нормально. У других и хуже бывает.

— Но я тебе сочувствую, Марина.

Маринка внимательно оглядела Митю с головы до ног. Странный он. И ведь правда сочувствует. Просто так, без всякого подката. Странный.

На их глыбу, пыхтя, перебрался Егор Лексеич.

— Там у ёлок река раздваивается, надо в левый рукав, — сообщил он.

Маринка опять упрыгала вперёд. Непрочные камни качались под ногами у Мити, стукали друг в друга со звуком «клок! клок!». Пахло пылью.

Поток валунов был рассечён островком — уцелевшей возвышенностью с ободранными берегами, и на этой гриве теснился плотный еловый клин. А за его косматыми лапами Митя увидел лежащий среди глыб вертолёт. Старый. Замшелый. С разбитыми окнами и отломанным шасси. Изогнутые длинные лопасти несущего винта растопырились над камнями, как усы огромного жука. Остов погибшей машины и служил жилищем Бродяги. Сам Бродяга — хозяин этого места — молча сидел на валуне и глядел на незваных гостей.

Это был очень худой, но жилистый человек, почерневший от загара. Ботинки без шнуровки. Рваные камуфляжные штаны. Заскорузлая куртка на голое тело. Кудлатая борода и грива спутанных седых волос. Неподвижное лицо. И впалые глаза — будто два пустых и тёмных дупла.

Митя пропустил Егора Лексеича перед собой.

Егор Лексеич и Маринка встали напротив Бродяги, словно он был неким агрегатом, который требовалось привести в действие голосовой командой.

— Здорово, Пётр! — почти крикнул Егор Лексеич.

Бродяга молчал.

— Здорово, Пётр! — повторил Егор Лексеич. — Скажи: «Привет, Егор!»

— Привет, Егор, — помедлив, произнёс Бродяга.

— Папка, это я, Марина! — подключилась и Маринка.

— М-муха… З-з… здравствуй.

Бродяга говорил точно робот — каким-то истраченным голосом. Митя вспомнил лешаков, которых встретил ночью три дня назад. До такой стадии деградации Маринкиному отцу явно оставалось недолго. Вон под курткой на груди тёмная кожа уже зачерствела складками, будто кора. Через полгода этот человек начнёт обрастать мхом и травой, а потом забудет о своём жилище и пойдёт по лесам без цели, как вечно кочующий чумоход.

— Ну что, как настроение, людоед? — преувеличенно-весело спросил Егор Лексеич, присаживаясь рядом с Бродягой.

Митя решил, что он тут лишний. Это не его семья, не его беда.

Он притулился на дальнем валуне так, чтобы его было видно, но сам он ничего не слышал. Егор Лексеич что-то рассказывал, махая руками, а Маринка достала припасённый гребень и принялась расчёсывать отца. Лицо у неё было напряжённым: она словно бы сама не знала, что ей делать с отцом, как к нему относиться. Он был чужой — и по жизни, и, похоже, по природе.

Митя подумал: а чем здесь питается Бродяга? Ловит зайцев и мышей, копает корни, глодает кору, жуёт листья и тонкие ветки? Но пища косуль и кабанов для человека не годится… Или организм Бродяги претерпевает перестройку?.. Возможно ли такое? Но Бродяга — вот он, как-то ведь живёт…

Это всё неправильно, понял Митя. Понятно, что Бродяги, чумоходы и селератный лес — мутанты. Но остальное тоже неправильно. Бризол, Китай, бригады, лесозаготовки, ненависть к городским — это неправильно от начала до конца. Само общество устроено неправильно. И оно распространяет свою ущербность на природу. Ущербными технологиями подчиняет себе и ломает экологию. Ускоренная вегетация позволяет наблюдать результат наяву — то есть в течение лет, а не десятилетий. Причина разразившейся катастрофы — не война. Война и катастрофа — только следствие базовой причины. А базовая причина — вон, у вертолёта. Один мужик решил обворовать тех, кто побогаче, а потом ушёл под радиацию, надеясь непонятно на что — на то, что на него законы физики не действуют, ведь он лучше всех. И другой мужик спокойно зарабатывает на несчастьях ближних: зятя — в лес, а не в больницу, племянницу — Бродяге в койку. Он тоже, наверное, считает себя лучше всех.

А Егор Лексеич в это время присматривался к Петру: совсем тот спятил или ещё на что-то годится? У Егора Лексеича не было уверенности в Мите. То, что Митяй — Бродяга, ему заявил Серёжка Башенин, и доказательств не имелось. А Серёжка мог и напиздеть, лишь бы очутиться поближе к Мухе: Егор Лексеич однажды уже застукал Серёгу с Мухой.

Планируя командировку, Егор Лексеич намеревался заменить Харлея Петром. Конечно, Бродягу никак не заставишь работать, если он не захочет, и на такой случай Егор Лексеич захватил с собой Муху. Девка должна уговорить отца, чтобы помог дяде в последний раз. Но сначала надо проверить Митяя. Говорят, Бродяги друг друга на ощупь определяют. Если Пётр подтвердит, что Митяй — Бродяга, то Мухе и не потребуется расшевеливать папку.

— Митяй, поди сюда! — подозвал Егор Лексеич.

Митя поднялся с камня и пошёл к Егору Лексеичу.

— Он тебя потрогает, — предупредил Егор Лексеич.

— Зачем? — спросил Митя с опаской.

— Да не ссы… Протяни руку. Петя, помацай его.

Егор Лексеич сам поднял руку Петра и подвёл её к руке Мити. Грязные тёмные пальцы Бродяги безжизненно легли Мите на запястье и вдруг сжались. И Митя почувствовал, что ладонь у Бродяги необычно горячая — такая же, как ствол дерева-«вожака». Окаменевшее лицо Бродяги не дрогнуло, но в глазах, запавших и тоскливых, внезапно что-то мелькнуло. Потом Пётр убрал руку.

— Ну? — с волнением поинтересовался у него Егор Лексеич.

— Он… чует… «вожаков»… — сипло произнёс Пётр.

Егор Лексеич едва не урчал от удовлетворения.

— Ну, Муха, с меня поляна твоему Башенину! — пообещал он.

Однако Пётр ещё не договорил.

— Он… не… Бродяга! — спотыкаясь, завершил Пётр.

Егор Лексеич озадаченно посмотрел на зятя, затем на Маринку и на Митю. Митя пожал плечами — он не понял, что имел в виду Пётр. Маринка тем более ничего не понимала. От жары она махала на себя козырьком бейсболки.

— Да и похер! — заявил Егор Лексеич. — Главное — чует «вожаков»!

Егор Лексеич благодарно похлопал Петра по спине.

Над каменной рекой дрожало зыбкое марево. В ельниках за валунными россыпями словно запуталась густая тишина — ни птичьего пения, ни стрёкота кузнечиков, ни шума ветерка. Вдали торчали расщеплённые макушки скал — вершина горы: на солнце она выцвела до раскалённой белизны. Дремучее безлюдье вызывало тревогу. В каменном потоке таилась энергия застывшего движения, и остов вертолёта казался скелетом гигантской древней рыбы.

Никаких дел с Петром у Егора Лексеича больше не оставалось. Сейчас он ощущал себя здоровым и полным сил, его распирало желание поскорее убраться из этого гиблого места. Он вытащил телефон и проверил время.

— А сейчас, голуби, мне нужно отлучиться на полчасика, — сообщил он.

— Ты куда? — удивилась Маринка.

— У старого дяди Горы ещё много приблуд на запасе, — лукаво ответил Егор Лексеич. — Залазийте в вертолёт, там тенёчек. Я скоро вернусь.

Егору Лексеичу приятно было представлять, как ошалеют Муха и Митяй. Пусть знают, что у бригадира Типалова везде всё схвачено.

Сюда, на каменную реку, Егор Лексеич привёл Петра не случайно. На Малиновой лес не рубили — неудобно, по той же причине и бригады сюда не заглядывали. Вот здесь, в глухомани, Егор Лексеич и обустроил стоянку для главного агрегата своей бригады. Бродяга Пётр служил сторожем — вернее, пугалом для тех, кто сдуру может заявиться на Малиновую. Под небольшой скалой, бережно закрытый срубленными ёлочками, у Егора Лексеича был спрятан огромный и хищный харвестер — исправный, излеченный от чумы, на ручном управлении. В общем, самая умелая и могучая машина лесорубов.