Вегетация

42 Мост (I)

Управлять мотолыгой оказалось не так-то просто, и ехать по дну мелкого Инзера было нелегко. Движок ревел, руль прыгал у Серёги в руках, машина тряслась, елозила и плясала, и удары камней в стальные гусеницы ощущались увесистыми зуботычинами. Но Серёге нравилось. Это было как борьба. Серёга выискивал взглядом путь, определяя по струям воды, где ровная галечниковая россыпь в русле, где быстроток по рытвине, где затаившийся валун. Мотолыга то ползла, то спотыкалась, то соскальзывала юзом, то плыла. Перед капотом бурлил пенный бурун, порой волна доплёскивала почти до крышки моторного отделения. Слева над лесом в слепящем закате слитно темнел гребень хребта Нары, справа вздымался ярко освещённый зелёный купол Ямантау с облезлой вершиной. Серёга не жалел, что не уступил Маринке.

От поворота распахнулась длинная протяжённость створа, Серёга увидел вдали ржавый мост. Простая прямая ферма опиралась на забетонированные береговые склоны. За ёлками по дамбе к мосту подбегала железная дорога. А по рельсам неспешно катился громоздкий путеукладчик с крановой стрелой. Серёга заметил людей и на мосту, и на платформе путеукладчика.

— Эй! — крикнул Серёга бригаде через плечо. — Мы на рубеже!..

Калдей с гранатомётом, сопя, полез в заднюю часть десантного отсека — стрелять из гранатомёта следовало оттуда, чтобы никого не задеть выхлопом.

— Закрывайтесь! — скомандовал Серёга.

У борта с автоматами остались Фудин и Маринка; все прочие легли, как получилось, на дно отсека и закинулись спальными мешками, чтобы не было понятно, кто где. Мотолыга изготовилась к бою — к прорыву под мостом. Серёгу колотило от напряжения. На полу десантного отсека под спальниками Алёна всем телом навалилась на Костика, закрывая его собой, и Матушкин молча заполз на Талку сверху; Талка всё поняла и не дёрнулась.

Алабаевцы увидели мотолыгу. Фигурки на мосту и на путеукладчике мелко засуетились, и наконец грянули первые выстрелы, хотя их и заглушил рёв дизеля. Перед мотолыгой взлетел невысокий фонтан воды с камнями — взрыв гранаты. Слева быстроток вспорола цепочка белых бурунов — очередь из автомата. Потом впереди снова взметнулся фонтан, стороной просеменили ещё две очереди. И Серёга вдруг понял: алабаевцы пугают их и не желают подбить по-настоящему. Егор Лексеич был прав, пусть поначалу и казалось, что врёт. Серёгу затопила горячая симпатия к бригадиру. Это ведь бригадир дал Серёге упоительное право командовать мотолыгой, это он догадался про ложную засаду… Надо держать сторону Типалова!

— Долбай по «спортсменам»! — не оборачиваясь, закричал Серёга своим стрелкам. — Они на понт нас берут!

Всё вывернулось наоборот: ловушка, предназначенная для бригады Егора Лексеича, превратилась в ловушку для бригады Алабая. Серёга торжествовал от собственной силы и победной неуязвимости.

Калдей бабахнул из гранатомёта, и в ёлочках рядом с путеукладчиком тотчас полыхнуло. Фудин и Маринка ударили по мосту; для прицельного огня мост находился слишком далеко, но алабаевцы сразу побежали с него к берегу, чтобы укрыться за насыпью железнодорожного полотна. В пене и брызгах мотолыга упрямо ползла вперёд, хлеща противника с дальней дистанции.

Митя и Егор Лексеич, конечно, услышали пальбу на створе перед мостом. Харвер шагал неторопливо, будто на прогулке, и казалось, что глухая лесная речка безлюдна на сотни вёрст, но это было не так. В маленькой кабине Митя стоял, нависая над плечом Егора Лексеича, и цеплялся за поручень. Светились мониторы, на кронштейне покачивалась перчатка гаунтлет-пульта. Мясистое, с толстыми складками лицо бригадира Типалова оставалось брюзгливо-спокойным. Егор Лексеич рассчитывал прибыть к мосту, когда схватка уже завершится. Если мотолыга потерпит поражение, харвер успеет уйти в чащу.

— Вы их на смертельный риск отправили! — зло сказал Митя.

Егор Лексеич чуть-чуть поморщился.

— Тебе-то какое дело? — хмыкнул он.

Митя понимал, что Егор Лексеич отвечает привычной демагогией. Гнев у Мити вызывала бессовестность ситуации, а не угроза лично ему.

— Такая уловка меня не убедит, Егор Алексеич. Я же не дурак.

— По-моему, так дурак, — уверенно возразил Типалов. — Ты же ничего не прорубаешь за нашу жизнь. Ты молодой. Городской.

— Всё я прорубаю! Вы — лжец! Корыстный и жестокий человек!

— Да без разницы, какой я. Главное — какие они.

Кабину плавно качало. Егор Лексеич вдруг улыбнулся:

— Вы, пиздуны городские, всё время рвётесь им чё-то дать, а им ни хуя не надо. Им в ломы иметь даже то, что есть. Это их давит. Им нужно, чтобы с них отнимали. Кто отнимает — тому они с охотки и подчиняются.

— Чушь несёте! Врёте про войну, которой нет, чтобы денег заработать!

Егор Лексеич возмущённо фыркнул — как фыркала Маринка:

— Война, Митрий, это способ всем пожертвовать. А они жопу рвут — ищут способ избавиться со всего. И война им за самый раз. Неважно, настоящая или нет. Побеждают они, или их бьют. Главное — скинуть, что невмоготу тащить. Волю свою, соображенье, удобства там всякие… На хуй оно им надо.

— Да они заработать пытаются, потому что бедные!

— Зашибать бабло — то же самое, что война. Ради бабла тоже можно всем пожертвовать. Получил ты бабло или нет — похуй. Лишь бы всё свалить с себя. Заебало этот груз волочить. Так устроен человек, Митрий. Дотянешь до моих лет — согласишься, что верно говорил дядя Егор.

— Не вы первый заявляете, что мечта человека — подчиниться энтропии. Так утверждают все, кому выгодно, чтобы люди деградировали!

— Ежели мне с того польза, так оно не значит, что я не прав. Смотри сам… Облучение — оно обтёсывает человека со всего лишнего. И остаётся Бродяга. Идёт куда глаза глядят, жрёт ветки. Это и есть человек по его природе.

— Почему же тогда все поголовно в лес не уходят?

— Так даже за это храбрости не хватает. Порядок — он ведь держит… А вот как объявится командир, который всё заберёт и погонит под облучение, — так и пойдут. Сопротивляться не будут.

— Не все же, наверное, в командировки ездят! — отчаянно возразил Митя.

— Тут с бригадира зависит, — самодовольно кивнул Егор Лексеич. — Кто что предложит. Денег заработать. Стране послужить. Городских наказать. Пиндосам или китаёзам подляну сделать. Муха вон по лесам скакать согласна просто за приключения. В общем, оправдание подсунуть — задача бригадира. Насколько он понимает, чего бригада хочет, настолько и хорош. А я сразу за всё предлагаю. Поэтому я лучший. Разве с меня кто-то съебался? Да никто!

А мотолыга в это время уже приближалась к мосту. Под его фермой Серёга видел сброшенную рельсово-шпальную секцию: слегка изогнувшись, она стояла поперёк пути, словно забор. Между шпал бурлила вода. Маринка и Фудин лупили по ферме очередями из автоматов — на ржавом железе полыхали искры. Калдей, грузно ворочаясь в корме, изредка бабахал из гранатомёта по громадине путеукладчика на дамбе, который уже заворачивал в сторону переезда. Но алабаевцы по мотолыге не стреляли. Они палили куда-то по лесу — Серёга не мог понять куда. Там стряслось что-то странное и неожиданное. Что-то изменилось. «Спортсменам» почему-то стало не до лесорубов.

Серёгу озарило: из леса наступали чумоходы!

Егор Лексеич тоже увидел их и тотчас бросил руки на панель управления — надо остановить комбайн. Драться Егор Лексеич не желал.

— Бля-я… — охнул он. — Ведьма не наебала!..

Егор Лексеич догадался, что зачумлённые машины уходили от той боли, которую лесу причинил взрыв бомбы на горе Нары-Мурун. Боль потекла по склону горы и по лощине к Инзеру, как и предупреждала Щука, и погнала из чащоб сумасшедшую лесную нечисть — погнала чумоходы.

— Что это? — удивился Митя.

— Долго объяснять… Рукавицу надень, будешь отбиваться!

Егор Лексеич сорвал с кронштейна гаунтлет-пульт и сунул его Мите.

Несколько шустрых риперов уже преодолели дамбу и выбрались к реке. Задирая колени, они брели вброд и спотыкались на донных камнях. Одного из них свалило течение, и он, дрыгая ногами, подыхал — движок залило водой. В отдалении от путеукладчика через рельсы перелез форвер с трелёвочной рамой на заду; расчищая себе дорогу, он вытянул лапу с чокером и ломал ёлку. Чумоходы были уродливы своей технологической анатомией, опасны своим смертоносным оборудованием, и потому их нашествие вызывало суеверный страх: что могло так напугать неуязвимых роботов?

Алабаевцы выскочили из укрытий и побежали с моста по дамбе навстречу путеукладчику — решётчатая стрела его крана плыла над зелёными макушками деревьев. На площадке у кабины металась и лаяла на лес большая рыжая собака. Путеукладчик двигался медленно, и люди торопливо карабкались на платформу, будто на борт спасательного судна. С платформы они озлобленно били из автоматов и базук по шевелящимся кустам в дренажных канавах. А сквозь кусты к железной дороге упрямо продирались чумоходы.

Риперы были самыми ловкими и скоростными. Взблёскивая коленными шарнирами, они мчались за путеукладчиком по шпалам и по склонам насыпи. Это напоминало загонную охоту стаи мелких чумоходов на огромного зверя. Автоматные очереди алабаевцев с треском дырявили ситаллические корпуса преследователей; живучие твари словно бы терпели, сколько могли, а потом, исчерпав силы, замертво валились набок, дёргая ногами. Но передовой рипер, как обнаглевшая гиена, вдруг запрыгнул на платформу путеукладчика и с бессмысленной жадностью вгрызся диском циркулярной пилы в опору крана — и тотчас же выстрел из гранатомёта разорвал хищника пополам.

Егор Лексеич видел с реки, как путеукладчик отбивается от механической нечисти, и надеялся, что чумоходы одолеют алабаевцев, но, похоже, надежды были напрасны: путеукладчик уже почти добрался до моста. А харверу Егора Лексеича следовало опасаться собственных врагов. Речку вброд пересекали другие чумоходы, большие и маленькие, будто харвер попал в поток массовой панической миграции одичавших комбайнов. В небе мелькали коптеры.

Митя надел тяжёлую перчатку гаунтлет-пульта и включил манипулятор харвера. Справа за окном кабины как по волшебству начала расправляться суставчатая ручища комбайна. С лёгким запозданием она стала повторять над водой движения Митиной руки; разжался и сжался, клацнув зубцами, чокер. Митя представил, что он — харвестер и гидравлическая ручища комбайна — это его рука. Ручища, покачиваясь, потянулась вперёд и цапнула подвернувшегося внизу рипера. Митя легко поднял его в воздух; рипер, как живой, сучил ногами и размахивал пилой — разве что не верещал; Митя стиснул кулак, и могучая клешня раздавила электронную скотину, как жестяную банку; сквозь клыки чокера потёк густой бризол. Скомканную падаль Митя отшвырнул прочь.

— Сила! — ухмыльнулся Егор Лексеич, наблюдавший за ручищей.

Чумоходы, что перебирались через реку, не обратили внимания на гибель собрата. Митя подумал: Холодовский правильно объяснил логику поведения машин. Для чумохода врагом является только тот комбайн, который работает на своей делянке. Ну и человек, разумеется. Чумоход не будет нападать на другую бродячую машину, даже если машина ему чем-то угрожает. А в кабине харвера люди для чумоходов невидимы. Значит, харвер Егора Лексеича — это ещё и хорошее оружие против спятивших агрегатов: он зрячий среди слепых.

В это время Серёга, форсируя движок, вёл мотолыгу по реке на таран. Серёгу сжигал такой же электрический огонь, как и тогда, в рубке «Лю Чонга», когда Серёга сбросил самосвал с горы на чудище под канатной дорогой.

— Держись крепче! — крикнул Серёга своей бригаде.

Выбрасывая из-под гусениц фонтаны грязной воды с галькой, мотолыга мчалась к мосту. На скошенном носу подпрыгивала крышка моторного отсека, из выхлопной трубы валил бризоловый дым. Серёга высмотрел под мостом пологий валун: можно с разгона влететь на него и ударом прочного капота повалить преграду из стоячей секции железнодорожного полотна.

Наискосок к мотолыге по реке, топая ногами, шёл форвер с трелёвочной рамой. Калдей без всякого приказа высунулся за край железного короба и с плеча пальнул из гранатомёта — это было необычно для него, такого тупого и неповоротливого. На взрыв гранаты сдетонировал топливный бак форвера: из огненного шара вышибло скорлупы кожуха и кривые обломки ног.

Визжа траками, мотолыга под мостом выскочила на гладкую каменную плиту и в отчаянном прыжке тяжко врезалась мордой в забор из бетонных шпал с рельсами. Забор зазвенел и заскрежетал, отогнулся назад — но упруго устоял, хотя несколько шпал соскочили с креплений. Мотолыга замерла, как вздыбленный конь; она яростно скребла гусеницами, но забор не падал даже под её весом. А сверху внезапно заскрипела стальная ферма, раздался перестук колёс и посыпалась ржавчина — это на мост выкатился путеукладчик.

Он проехал бы через мост куда быстрее, чтобы покинуть долину Инзера, кишащую безумными роботами, но не мог набрать скорость: упираясь ногами, за него цеплялся харвер-чумоход — будто тигр повис на спине у буйвола. Не соображая, как бороться с путеукладчиком, харвер запустил руку с чокером в длинную клетку, предназначенную для рельсовых секций, сунул в этот капкан манипулятор с пилой — и прочно застрял. Рука харвера, изгибаясь в суставах, колотилась локтями о балки ограждения, чокер злобно кусал стойки, циркулярка визжала, стараясь разрезать сталь, и с платформы путеукладчика сыпались снопы ослепительных искр. От кабины и дизеля по харверу лупили очередями алабаевцы. Оператор крана управлял челюстным захватом — пытался оторвать чумоход от своей машины: захват падал на спину харвера, распахивая челюсти, но лишь проламывал корпус, отдирая куски ситалла.

Путеукладчик упрямо волочил чумоход за собой; с лязгом оборудования и воем двигателей путеукладчик перетащил врага через мост. Два спутанных воедино агрегата — один большой, другой гигантский — боролись прямо на ходу, калечили и раздирали друг друга с пугающей бесчувственностью автономных механизмов. Вывихнутые конструкции вряд ли уже поддались бы разъединению; их осмысленная геометрия искорёжилась и шизофренически переплелась в трёхмерной топологии рукопашной драки.

Чумоходу выворачивало ноги, но он не сдавался — просто не понимал, как это делается. В конце моста, нашарив какой-то упор, он надавил на платформу и приподнял её дальний край — стрела крана послужила сейчас противовесом. Передняя колёсная тележка путеукладчика соскочила с рельсов, а потом соскочила и задняя. Путеукладчик врылся острыми колёсами в слежавшийся гравий насыпи и вместе с гравием заскользил вбок под уклон.

Алабаевцы заорали, засуетились и начали спрыгивать с платформы — их корабль терпел крушение. Из-за крана центр тяжести у пустого путеукладчика располагался слишком высоко: неимоверная машина уже не могла устоять. Решётчатая стрела крана качнулась в прощальном взмахе, и путеукладчик бессильно повалился боком на затрещавшие под ним кусты, позорно оголив грязное днище платформы и оси колёсных тележек. А вслед за собой он увлёк и победителя: разламывая позвоночник, харвер тоже кувыркнулся с путей всеми своими корпусами, только ноги мелькнули над кромкой откоса.

«Спортсмены» убегали по рельсам прочь от моста — по склону берега к ним уже шустро карабкались риперы. Сам Алабай отступал в арьергарде: он оглядывался и стрелял из автомата; его собака охрипла от лая. Над кустами и упавшими машинами вились и кричали всполошённые птицы. За далёким синим хребтом батальной медью горел слепящий закат. Путеукладчик затих, будто покорно лёг в могилу, а харвер ещё продолжал биться в конвульсиях.

Бешеная схватка чумохода и путеукладчика длилась не больше минуты. В мотолыге, застрявшей под мостом, никто и не понял, что за битва лязгает наверху — за рёвом двигателя даже слышно ничего не было. Мотолыга всё давила капотом в преграду из рельсов и шпал, всё скребла гусеницами по камню. Серёга газовал и газовал — он был в отчаянии от неудачи прорыва. И вдруг перед ним бултыхнулся на мелководье кормовой корпус харвера.

Серёга замер, не соображая, что ему делать. А харвер задрыгал паучьими ногами, заелозил задом в агонии, повернул корпус и пнул прямо в забор, что перегородил выход из-под моста. Забор упруго сыграл, как рессора, несколько бетонных шпал отвалились, и рельсовая секция встала на ребро — а потом широким полотном с плеском опрокинулась в воду, на дно, наконец открывая мотолыге свободный путь дальше по реке.