Вкус к жизни

До нужной каюты я добралась крадучись и отчего-то босиком. Вероятно, фактическая степень волнения была заглушена дозой принятого алкоголя, и оттого казалась менее значительной, ведь об обуви я вспомнила, только ощутив холод пола. В дверь я и вовсе поскреблась вместо того, чтобы настойчиво постучать. Сомнения, скорее всего, тоже весьма неохотно пробивались сквозь «градус». Их последствия я ощущала, а вот мучительного процесса, к своей радости, не испытывала. Они пробились сквозь оборону, когда с той стороны двери послышались шаги. Слишком тяжёлые и не очень уверенные. Я осмотрелась и, подозревая неладное, втянула голову в плечи. Дверь распахнулась слишком резко, в проёме показалось успевшее опухнуть лицо, а оправдательных слов у меня, разумеется, не нашлось. «Я ошиблась каютой!» – именно эта мысль одолевала меня следующие секунд тридцать немой сцены. Макс напряжённо всматривался в моё лицо, а затем его взгляд пополз всё ниже и ниже, пока не упёрся в босые ступни, которые я поочерёдно отогревала, прижимая к тыльной стороне другой стопы. Наконец, на лице мужчины зародилась кривая ухмылка, и я выдохнула, закрыла глаза ладонью и отчаянно покачала головой:

– Ох, как неловко-то…

– Да? А мне почему-то обидно и вроде как завидно… – фыркнул он и лениво махнул рукой в сторону соседней каюты. – Следующая дверь. И имей в виду: я всё ещё надеюсь выспаться, – с очевидным подтекстом намекнул он и скрылся в темноте.

Мне же не оставалось ничего другого, как позорно отступить. Это было бы разумно и в некотором роде даже правильно. Потому что степень моей трезвости не позволяет принимать обдуманные решения, а сама двусмысленная ситуация и вовсе порочит девичью честь. А впрочем, к чему все эти реверансы?.. Не беседы же я с ним вести собралась…

Дверь каюты Астафьева распахнулась, когда я только занесла кулачок для решительного стука. Он посмотрел совершенно серьёзно, и чувство было такое, что от одного этого взгляда с меня схлынуло всё опьянение. Стало тревожно и волнительно. Стало невозможно остро и донельзя естественно. А потом Павел улыбнулся: он всё понимал. И он ждал меня, как и обещал. Ждал, чтобы я приняла «правильное» решение и явилась к нему на аудиенцию. Непременно сама. Пожалуй, скажи он хоть слово в духе этой улыбки, я бы наплевала на любые свои амбиции и желания. Вот только Астафьев очень хорошо чувствовал моё настроение и оттого промолчал. Он лишь отступился от двери, как бы приглашая шагнуть на его территорию.

В каюте царил полумрак. Тусклый свет настенной лампы создавал присущую этому мужчине атмосферу таинственности. Астафьев практически никогда не был импульсивен. Практически… И именно сегодня, сейчас, никто и ничто не заставило бы его поддаться сиюминутному желанию. Потому вместо того, чтобы высказать условия, поставить меня в рамки, он присматривался к фактам, прислушивался к интуиции, примерялся к новой реальности, которая требует внести коррективы в давно намеченные планы. Ведь я изменилась. Я стала взрослой, незнакомой ему. И нужно было всё начинать сначала. А впрочем, изменять себе Астафьев намерен не был, и оттого с царственным видом, неспешно и как-то особенно плавно передвигался по небольшому пространству, поглядывая на меня прямо и твёрдо.

– Выпьешь? – предложил он и тут же плеснул в стакан коньяка.

Павел поморщился, ведь пить благородный напиток из простого стакана – это варварство, но всё же сделал неторопливый глоток. Я же, как зачарованная смотрела за ним, пока вдруг не опомнилась и не улыбнулась. Наконец, удалось отлепиться от двери, которую я, очевидно, считала спасением, и тоже сделать несколько шагов. Взгляд притягивала довольно узкая койка, и я осторожно двинулась в её сторону. В голове крутился вариант предположить, что это сказывалась усталость, но… нет! Усталость была ни при чём. А принять горизонтальное положение показалось просто необходимым, чтобы существенно сменить тон разговора, значительно повысить его градус и наверняка изменить направленность.

– Что? Ещё выпить? – глянула я на Павла, вскинув брови.

Собственная же усмешка показалась кокетливой, и я поторопилась отвести от мужчины взгляд.

– Чтобы я упала навзничь? – полюбопытствовала я и прикусила губу, делая вид, что не позволю разгадать своё настроение. – Я не за этим пришла, – полетело в потолок дерзкое заявление.

– Как интересно… А зачем же? – усмехнулся он и сделал ещё один глоток.

Астафьев выдохнул и на некоторое время замолчал. Уж он-то не отказывал себе в удовольствии окинуть меня неторопливым взглядом. Медленным, наверняка въедливым. Взглядом, подмечающим и малейшие детали. Я же, не стесняясь, демонстрировала себя. Плед удачно оголял плечо, часть груди, босые ступни – как знак максимального откровения… Едва ли он переваривал мои слова… Скорее, в этот момент мужчина как можно глубже закапывал свой интерес. Чтобы не сорваться и не наговорить глупостей, чтобы не спугнуть и не позволить мне сделать преждевременные выводы. Пауза показалась достаточной, и я трепетно вздохнула, игриво глянула в его сторону и азартно подмигнула.

– Чтобы тебя соблазнить.

– Едва ли тебе это удастся, – Павел покачал головой и отставил стакан с напитком в сторону. – Я давно и безнадёжно влюблён.

– Со мной ты забудешь её! – вскинулась я, перевернувшись на живот, и ни на мгновение не усомнившись в собственных силах. – Любую. Каждую. Веришь? – настойчиво процедила я, зная наверняка, что мужской взгляд вовсе не прикован к груди, что так выгодно округлилась в вырезе пижамной майки – не в правилах высокопоставленных особ признаваться в собственных слабостях…

Астафьев грустно улыбнулся и шагнул ко мне. Он опустился перед койкой, чтобы присесть на корточки и, теперь уже не таясь, очертил напряжёнными пальцами мою щёку, шею, весьма условно касаясь линии одежды.

– Не уверен, что хочу себе это как-то объяснить, но я был рад увидеть тебя сегодня, – потерянно прошептал он, как вдруг горько улыбнулся. – Тебя невозможно забыть, – сдавленно проговорил Павел, и… я узнала его… этот голос, этот шёпот, этот горящий взгляд!

Я узнала его! Я вспомнила… И на душе сразу стало до невозможного тоскливо. Закрыв глаза, я толкнулась щекой в мягкую сухую ладонь, что так и зависла перед моим лицом. И его тепло я узнала тоже! Такое бережное и ласковое…

Собравшись с силами, я моргнула. Раз, другой, третий. Дыхание восстановилось и сейчас уже не распирало стеснённую неудобной позой грудь. Астафьев по-прежнему находился передо мной. Тёмные волосы, тёмные глаза, в меру тонкие губы и довольно мягкие, правильные черты лица никак не позволяли зацепиться взглядом за вычурность деталей.

– А ты совсем не изменился… – неловко рассмеялась я, понимая, что граница… нет… стена!..

Я рассмеялась, понимая, что стена между нами разрушена. И сейчас, в попытке приблизиться, я ступала по её острым осколкам. Пока ещё осторожно, неторопливо, возможно, даже чуть опасливо. А Астафьеву в один момент стало наплевать на осторожность, и он поцеловал меня. Совсем не так как прежде. По-настоящему. Лаская губами губы, удерживая пальцами подбородок. Он целовал упрямо и властно, будто самому себе доказывая право обладать. Касания становились настойчивее, ладонь сминала затылок. Истосковался… А я самоотверженно жалась к нему, пытайся найти защиту, опору. Пытаясь найти себя настоящую… мягкую, доверчивую, податливую, какой была когда-то… с ним. Одному богу известно, сколько раз я хотела сорваться и сбежать к Астафьеву! Вернуться, объясниться, заставить его поверить… Одному богу известно, чего мне стоило не совершить этот опрометчивый шаг! Отвлекаясь от грешных мыслей о мирском, я понимала, что сожалею, ругала себя за гордость. Но эти мысли совсем скоро сменялись другими, намертво сплетёнными с сиюминутными желаниями, с хриплыми стонами, с жадными касаниями.

Я дрожала в его руках, я горела, я плавилась. Я закрывала глаза и открывала их снова, желая убедиться лишь в одном: это не сон. Я прижималась к крепкому мужскому телу так, что теснее уже невозможно, что теснее просто некуда. Водила руками по влажной коже, стягивала пальцами его чуть отросшие волосы и целовала, целовала…

А потом… я слишком поздно поняла, что всё придумала… И вся моя чувственность, вся открытость, желание подарить себя… всё это опустилось до банального секса. Такого же идеального, но совершенно лишённого эмоций. Как и весь его мир.

Астафьев Павел Сергеевич. Я попыталась вспомнить свои первые впечатления от общения с ним и, увы, они в точности отражали то, что я чувствовала сейчас. Не человек – отвесная скала! Такой же холодный и неприступный. Такой же гордый и величественный. Он правильно говорил, правильно улыбался, имел безукоризненные манеры, да и вообще… воображение поражала уверенность, присущая каждому его движению, жесту. Но не было ни одной живой эмоции, ни единого человеческого порока. И даже в сексе он оказался каким-то… искусственным! Будто мне попалась восковая копия истинного короля. Мастерское исполнение, впечатляющий результат и… больше ничего. Пусто. Он словно выпил меня до капли, делая такой же «копией» настоящей Юльки Трофимовой. И это пугало. Пугало настолько, что внутри зародилось невероятно сильное желание сбежать. Немедленно, сейчас же! Голой, босой – неважно! Только бы оказаться подальше от того арктического холода, что окутывал мягким, но настолько опасным вниманием.

Вот только мне было уже не шестнадцать, и бежать я не стала. Я даже выдавила из себя улыбку. Такую же правильную, какими одаривал он. А самое жуткое заключалось в том, что Астафьеву это нравилось: покорность, безропотность и полное погружение в его реальность.

– Я надеялся, что ты вернёшься раньше, – проронил он и прижался губами к моей ключице. Поцелуй теперь казался колючим и неприятным, я поторопилась уйти от контакта и нырнула под одеяло глубже.

– Не хочу говорить… – покачала я головой и вздёрнула подбородок, давая понять, что его мнение на этот счёт неинтересно.

Астафьев сел на узкой койке, одеяло скользнуло вниз, обнажая скульптурные мышцы спины. Сейчас они были напряжены и отчётливо проступали под кожей.

– Тогда, быть может, послушаешь?

– Вот ещё! – фыркнула я, ничуть не заморачиваясь тем, что разговаривать приходится «с его спиной». – Для нотаций ты выбрал неудачное время. Хотя, как человек, имеющий отношение к сфере бизнеса, прекрасно понимаю твои мотивы. Я сейчас расслаблена и уязвима, надавить на меня не составит труда…

– Я не собираюсь на тебя давить, – ровно проговорил Астафьев. От его тона стало тоскливо и скучно. – Я хочу объясниться.

– И в этом тоже нет никакой необходимости, – напряжённо и сухо выдала я и тоже приподнялась, а затем и вовсе устроилась рядом с ним, прижав острый подбородок к мужской спине. – Я не вернулась, Паш. Ни в этот город, ни к тебе. Я не вернулась! – твёрдо проговорила я, давая понять, что подобных бесед попросту не допущу.

Астафьев пошёл на уступку. Полуобернувшись на меня, он смешливо фыркнул:

– А вот ты изменилась… – Астафьев оценивающе прищурился. – И, пожалуй, права: момент крайне неудачен!

Павел поднялся, только чтобы осушить стакан с коньяком. Он сделал один большой глоток и, не смакуя, протолкнул его в себя. Мужской взгляд не выражал ничего. И то удовлетворение, что плескалось в нём всего мгновение назад, сменилось налётом презрения. Видимо, я, как всегда, не оправдала ожиданий. А впрочем, больше я не испытывала по этому поводу ни мук совести, ни сожалений.

Астафьев вернулся в постель и собственническим жестом прижал меня к себе. Мы лежали очень близко. Я слышала, как стучит его сердце. Размеренные сокращения совсем немного выбивались из верного ритма, совершаясь чуть чаще привычного.

Павел долго не мог уснуть, но всё равно сдался первым. Нежиться в его объятиях не получилось, насладиться своеобразной победой не вышло. Я чувствовала лишь горечь обмана, в который сама же себя и затянула. Не было ни душевного тепла, ни уюта. Я будто подписала очередной договор с судьбой. Выгодный, полезный, перспективный, но всего лишь договор. А все эти деловые отношения с некоторых пор мне не по вкусу.

Выбравшись из-под тяжёлой руки, я натянула свою пижаму, подобрала с пола скучающий без внимания плед и поторопилась покинуть чужую каюту. Правда, и в свою вернуться не смогла. Было только одно желание: отдышаться. Хотелось немедленно избавиться от отравленного воздуха в груди, от обиды, от горечи, что жгла язык. Я поднялась на палубу и, плотнее стянув плед на плечах, устроилась на стылом сидении. Реку окутал густой, непроглядный туман. Он оседал на коже осязаемой влагой, проникал внутрь, овладевал мыслями. И будто из ниоткуда в голове возникло воспоминание...