Внезапный выброс

Глава XIV. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ КОМИССИИ

На знакомство с оперативной обстановкой и ходом горноспасательных работ Стеблюку потребовалось около сорока минут, столько же оставалось до совещания, которое он назначил на двенадцать.

— Может, немного отдохнете с дороги? — предложил Богаткин.

— Пожалуй, — согласился Опанас Юрьевич.

Богаткин проводил Стеблюка в комнату отдыха при своем кабинете и оставил его одного. Откинувшись на спинку кресла-дивана, Стеблюк закрыл глаза и начал равномерно, неторопливо втягивать в себя, как бы пить воздух, и еще медленнее, почти незаметно выдыхать его. Дыхательная гимнастика по системе йогов всегда помогала ему обрести форму, но на этот раз заметного облегчения не принесла и она. Опанас Юрьевич поднял набрякшие веки. Сухая, побитая крупными порами кожа его лица отсвечивала нездоровой бледностью. И бессонная ночь, и затянувшийся в связи с непогодой перелет, и возраст, бесспорно, давали знать о себе, но все это, взятое вместе, отняло у него сил меньше, чем изнуряющие мысли о внезапном выбросе на «Первомайке». У Стеблюка было такое ощущение, словно в том, что случилось на ней, есть и его личная вина…

Он родился и вырос в Донбассе. Работал лампоносом, коногоном, рубал уголь. После рабфака руководил шахтным комитетом профсоюза. Затем был направлен в Московскую горную академию. Стал горным инженером. Побывал и заведующим шахтой, и управляющим трестом, возглавлял крупнейший угольный комбинат. Потом Опанаса Юрьевича поставили на отдел в Совете Министров, а вскоре назначили заместителем председателя Совета Министров. И вот два десятилетия он занимается промышленностью республики.

Опанас Юрьевич не мог упрекнуть себя в недостаточном внимании к технике безопасности, особенно к безопасности работ в горной промышленности. Двадцать лет изо дня в день он направлял усилия тысяч и тысяч ученых, инженеров, рабочих на то, чтобы укротить красного петуха, разбойничавшего в шахтах и рудниках, приручить гремучий газ, унять коварный нрав угольной пыли. И все, что было сделано за эти годы, дало ему право, выступая на республиканском совещании горняков, заявить:

«Горная промышленность имеет надежное научно-техническое обеспечение и мы уже сегодня можем исключить подземные пожары и взрывы из числа явлений, угрожающих жизни шахтеров и сохранности горных предприятий».

Но так сказать о явлении, которое привело его на «Первомайскую», он пока что не мог. И потому, что он еще не мог сказать этого, подспудное чувство как бы личной вины саднило ему душу.

Чтобы избежать внезапных выбросов, надо «разрядить» пласт, отобрать у него избыточный метан. Ученые предложили для этого бурить короткие, по пять — семь метров, дренажные шпуры; производить сотрясательное взрывание; пронизывать пласт длинными, на всю лаву, скважинами, создавать в них высокое давление воды и тем самым разрыхлять угольный массив или смещать его, производя так называемый гидроотжим. Каждый из этих способов имеет свои преимущества и недостатки, дает хорошие результаты на той или иной шахте, но полной гарантии… Способа, который предупреждал бы выбросы наверняка, — пока нет. А порой случается и так, что работы по предупреждению внезапных выбросов сами вызывают их.

Опанас Юрьевич был недоволен результатами исследований в этой области и сейчас, откинувшись на спинку кресла-дивана, мысленно вел откровенный разговор с отдельными учеными.

«Вы сбрасываете со счетов, — обиженно оправдывались доктора и кандидаты наук, — что благодаря применению мер, предложенных нами, плотность выбросов — их число на один миллион тонн добытого угля — уменьшилось более чем в пять раз!»

«Отдавая должное вашим усилиям, нельзя уйти от неумолимого факта: выбросы все еще есть, а ни одна из предложенных вами гипотез не стала фундаментальной теорией, охватывающей всю сложность явления, позволяющей разработать на ее основе и осуществить инженерные меры, полностью исключающие внезапные выбросы».

«Согласитесь, Опанас Юрьевич: поставленная перед нами задача крайне сложна, взаимосвязана с процессами, закономерности которых науке еще неизвестны».

«Соглашаюсь. Полностью. Но и вы согласитесь, что создавать и отправлять в мировое пространство космические корабли и станции, доставлять на Луну и водить по ней луноходы, посылать на Венеру аппараты-лаборатории, проникать в тайны атома и заставлять его энергию служить человеку тоже, видимо, было нелегко и представляло немалую сложность, однако…»

Раздался бой настенных часов. Стеблюк вздрогнул, обретая бодрость, уверенно оттолкнулся от кресла-дивана и бесшумно вошел в кабинет директора шахты.

Все члены правительственной комиссии и приглашенные на ее первое заседание уже сидели вокруг длинного — чуть ли не от стены до стены — стола. Свободным оставалось лишь председательское место. Опанас Юрьевич поздоровался, неторопливо оглядел собравшихся. Слева от него расположились: заместитель министра угольной промышленности Козюренко, председатель Комитета Госгортехнадзора Окатов, секретарь обкома партии, министр гособеспечения, областной прокурор, председатель ЦК профсоюза угольщиков; справа — Килёв, Виктин, Богаткин, Колыбенко, Тригунов, начальник горноспасательных частей области Клёстик. Настроение у всех было подавленное. Стеблюк сразу заметил это и сделал над собой усилие, чтобы не выдать своего душевного состояния. Открыв заседание, он старался придать ему спокойный, деловой характер.

— Предлагается заслушать два вопроса. Первый — «Оперативный план аварийно-спасательных работ», второй — «Результаты обследования семей шахтеров, застигнутых выбросом». Какие будут дополнения? Нет? Итак, по первому вопросу…

Тригунов направился к стенду, увешанному планами горных работ, схемами, эскизами. Указка потянулась к ватману, на котором были показаны выработки горизонта 1030.

— Выброс произошел…

— Всем тут собравшимся, — остановил Тригунова Опанас Юрьевич, — уже известны место и обстоятельства выброса. С результатами разведки также, видимо, все знакомы. Начинайте с оперативного плана.

Тригунов перешел к эскизу участка «Гарный», сжато изложил порядок аварийно-спасательных работ, заключил:

— Если не возникнет непредвиденных осложнений, собственно горноспасательные работы будут завершены за пять с половиной суток.

— Вопросы? — привстал Стеблюк.

— Есть, — в полный голос отозвался Окатов, словно опасаясь, что его вопрос может задать кто-то другой. — На чертеже показано: вентиляторы, проветривающие откаточный, работают на отсасывание. Это не ошибка?

— Нет, — сказал Тригунов. — Вытяжная вентиляция — единственный в нашем случае способ избавиться от неизбежной при уборке угля запыленности.

— А вам известно, — настойчиво продолжал Окатов, — что прохождение пылевого облака по стальным трубам может привести к накоплению на них статического электричества?

— Да, — отрывисто бросил Тригунов.

— И вы знаете, — не унимался Окатов, — что его напряжение может достичь значительной величины, а разряд способен взорвать угольную пыль?

— Предусмотрено заземление, — приглушая в себе досаду, ответил командир отряда.

— Оно гарантирует безопасность? — с азартом допытывался начальник Госгортехнадзора.

— А вы что ж, — вмешался Стеблюк, — хотите предложить более совершенное техническое решение?

Окатов стушевался:

— К сожалению…

Всем стало как-то неловко. Создалось такое впечатление, будто бы председатель Комитета Госгортехнадзора республики учинил допрос Тригунову лишь затем, чтобы показать свою осведомленность в сложных физических проблемах. Но намерения щегольнуть эрудицией у Окатова не было, просто сработал профессиональный инстинкт: к любому действию применять правила безопасности и технические нормы, от которых в аварийных условиях нередко приходилось отступать. И каждый раз, когда обстоятельства вынуждали на такой шаг, в нем, помимо его воли, пробуждался дух противодействия. Так произошло и сейчас.

Наступила заминка. Ее нарушила невнятная реплика Виктина.

— Вы что-то хотели сказать, Олег Михайлович? — обратился к нему Стеблюк.

— Извините, Опанас Юрьевич, — с достоинством ответил Виктин, давая понять, что он вовсе не хотел привлекать к себе внимание заместителя председателя Совета Министров, что все, мол, как-то само собой получилось.

— Говорите, говорите, — приободрил его Стеблюк, заинтересованный не столько тем, что сказал Виктин, — он, собственно, ничего не сказал, — как тем, о чем, как показалось Опанасу Юрьевичу, тот умолчал.

— Мне хотелось только напомнить, что есть мое категорическое запрещение совмещать нарезные работы на выбросоопасных пластах с любыми другими работами. И вот…

— В какой связи находится это ваше сообщение с обсуждаемым планом? — оборвал Стеблюк технического директора, жалея, что предоставил ему слово.

— Еще раз извините…

Стеблюк уловил в голосе Виктина нотки подобострастной угодливости и отвернулся от него.

Опанас Юрьевич хорошо знал и Виктина, и Килёва, сидевших локоть к локтю за столом, но только сейчас, увидев их рядом, вдруг удивился разительной непохожести этих двух, оказавшихся в одной упряжке руководителей. Килёв был огромного роста, порывистый, басистый. Все, за что он ни брался, делал увлеченно, напористо, смело. Всюду, где он появлялся, к нему, как железные стружки к магниту, тянулись люди. Подчиненные не испытывают перед ним страха. А самые строптивые из них порой вступают с Килёвым в полемику, даже в перебранку и, войдя в раж, постукивают кулаком по столу, а покидая кабинет, демонстративно — и такое бывает — хлопают дверью. Килёв в таких случаях обычно создает видимость, что нетактичности в их поступках не заметил. Немного поостыв, они сами вспоминают о ней, своей нетактичности. И начинают выискивать причину, чтобы побыстрее попасть к Фролу Ивановичу на прием и как-то сгладить свою вину перед ним. А Килёв под разными предлогами не принимает их день, два, неделю… И такая его мера действует вернее, чем выговоры и разносы. Приказы и распоряжения Килёв подписывает всегда неохотно, да и рождаются они мучительно, десятки раз им уточняются, увязываются, согласовываются. А как подписал документ — тогда все! Тогда умри, а выполни! И каждый выполнял. И не потому, что страшно потерять работу, попасть под «сокращение штатов», — к таким приемам Килёв никогда не прибегал, — а по той простой причине, что нельзя не выполнить: не позволит контрольная служба. Она — детище и гордость Килёва.

Виктин же выглядел рядом с Килёвым не то подростком, не то болезненным юнцом. Но главное, в чем видел их отличие Опанас Юрьевич, — в методах работы одного и другого. На шахты ездить Виктин не любит, бывает на них редко, больше корпит в просторном, с кондиционированным воздухом кабинете. Поговаривают, что в верхах у него есть «рука» и потому Килёв вынужден с ним мириться. Но Опанасу Юрьевичу хорошо известно: никакой такой «руки» у Виктина нет. Есть голова на плечах, а в ней — недюжинный ум, начиненный фундаментальными знаниями горного дела и сопредельных наук. Он превосходно знает и держит в памяти сложнейшие лабиринты даже тех выработок, в которых никогда не был, изучив их по планам горных работ. Виктин рьяно следит за новинками отечественной и зарубежной отраслевой литературы, изучает опыт передовых горнодобывающих стран и с завидным рвением внедряет все стоящее на предприятиях своего объединения. Оно добилось высокой нагрузки на каждый забой, планомерной подготовки новых участков и горизонтов. Почти все шахты теперь работают ритмично, а объединение в целом имеет самые высокие по министерству технико-экономические показатели.

Опанасу Юрьевичу не раз приходилось слушать выступления Виктина. О чем бы он ни говорил — была видна эрудиция и умение преподнести ее, а его доклад «О проблемах научно-технической революции в угольной промышленности», прочитанный на республиканском совещании горняков, произвел на Стеблюка глубокое впечатление. Особое внимание Опанаса Юрьевича обратили на себя обстоятельный анализ тенденций, наметившихся в отрасли, и скрупулезный разбор положительных и отрицательных влияний НТР. Во время перерыва он подошел к Виктину, чтобы поблагодарить его за содержательный доклад, и потом нещадно бранил себя за опрометчивый поступок: Олег Михайлович начал с таким усердием расшаркиваться, так подобострастно благодарить за оказанную ему «высокую честь», что Стеблюка взяла оторопь. «Откуда у него это? И зачем оно ему? Неужели такому толковому инженеру неведомо чувство собственного достоинства?» — недоумевал тогда Опанас Юрьевич.

Стеблюк был убежден: подхалимство, лесть, угодничество — оружие бездарей, людей никчемных, слабодушных, нечистоплотных, подлых по своей натуре, которые, чтобы подняться по служебной лестнице, не гнушаются никакими приемами. Опанас Юрьевич был также убежден: одаренность, в какой бы сфере она ни проявлялась, и низменные черты характера в одном человеке несовместимы. И вот Виктин невольно поколебал это его давнее убеждение. Он как бы вступил со Стеблюком в негласный спор. «Нет, — утверждал Виктин фактом своего существования, — способные и даже одаренные люди тоже могут быть подхалимами, льстецами и угодниками». И Опанасу Юрьевичу ничего не оставалось, как согласиться с этим. И если прежде он иногда не мог наверняка сказать, во имя чего мелким бесом рассыпается Виктин, то нынешнее его поведение особой загадки для Опанаса Юрьевича не представляло. «Знает, что и ему, как техническому директору объединения, тоже отвечать придется, вот и старается заранее оправдаться», — решил Стеблюк, возвращаясь к повестке дня.

— Какие еще есть вопросы по оперативному плану? Нет? Замечания?

— Позвольте? — робко, как неуверенный в себе ученик, поднял руку Виктин.

Опанаса Юрьевича это почему-то раздосадовало, но он сдержанно, не выказывая своей неприязни, кивнул головой:

— Пожалуйста.

— Вызывает сомнение часть плана, касающаяся спасения людей, находившихся в лаве. Продвижение к ним снизу крайне рискованно. Не лучше ли начать работы с вентиляционного? Прошу, Опанас Юрьевич, великодушно извинить меня, возможно, мнение мое ошибочное и если вы находите…

Стеблюк почуял, что предостережение Виктина предназначено не Тригунову и Колыбенко, а прежде всего ему, председателю правительственной комиссии. И если он пренебрежет этим предостережением, то в случае трагического исхода операции у Виктина появится козырь против него: «А ведь я, Опанас Юрьевич, — тогда исподволь начнет он психологическое наступление, — предвидел и — помните? — предупреждал вас о возможных последствиях»… И ему, — так рассчитывал Олег Михайлович, — чтобы уберечь свой авторитет, придется во всем, что произошло на «Первомайке», личной вины его, Виктина, не усмотреть.

По губам Стеблюка заскользила едва уловимая саркастическая усмешка. Опанас Юрьевич хорошо изучил себя, знал, что означает этот предвестник, и, давая себе отчет в том, что если сейчас, немедленно он не остановит Виктина, — сорвется, обратился к Тригунову:

— Предлагаемый вариант рассматривался?

— Да. И отвергнут. На восстановление вентиляционного, — Тригунов провел по нему указкой, — которое, кстати, уже начато, уйдет шесть-семь дней. Принять вариант, предлагаемый товарищем Виктиным, хотя он и безопаснее, можно лишь в том случае, если признать, что торопиться нам некуда.

— А вы уверены в обратном? — проворчал Окатов.

— Известны десятки примеров, когда люди, оказавшиеся в подобных условиях, оставались живыми и их удавалось спасти.

— То, о чем вы говорите, — из области чуда. А опасность для тех, кто будет пытаться проникнуть в лаву снизу, — верная. Меня, — Окатов недоуменно пожал плечами, — удивляет легкость, с какой вы рискуете жизнью подчиненных…

Лицо Тригунова вытянулось, окаменело, на правой скуле отчетливо выступила белая заплатка:

— Мы не имеем морального права считать людей погибшими, полагаясь лишь на интуицию, а других доказательств на этот счет у нас нет.

— Ваше мнение? — неожиданно обратился Стеблюк к начальнику горноспасательных частей области. Клёстик стал по стойке «смирно»:

— Считаю, товарищ заместитель председателя Совета Министров, риск не обоснованным. Разделяю точку зрения технического директора производственного объединения товарища Виктина.

Стеблюк искоса посмотрел на Олега Михайловича. Навалившись на стол грудью, тот беззвучно барабанил нервными пальцами по раскрытому блокноту.

Опанас Юрьевич откашлялся, спросил Колыбенко:

— Вы не усомнились в правильности принятого решения?

Колыбенко порывисто встал. Стул с грохотом отлетел к стене. Опанас Юрьевич поморщился. Килёв втянул голову в плечи, Виктин вздрогнул — каждый по-своему отреагировал на неуклюжесть главного инженера, но никто не проронил ни слова.

— Вы не усомнились в правильности принятого решения? — повторил Стеблюк.

— Не-ет, — едва выдавил из себя Колыбенко.

— А если мы порекомендуем вам пересмотреть оперативный план с учетом высказанных предложений?

Колыбенко внезапно вспыхнул:

— Тогда… Тогда я прошу освободить меня от обязанностей руководителя работ по ликвидации аварии.

Та резкость, с какой эти слова были произнесены, насторожила Опанаса Юрьевича. Стеблюку показалось, что она вызвана не уверенностью главного инженера в своей правоте, а отчаянием.

— Почему вы, — неторопливо, как бы не замечая вызывающего тона Колыбенко, переспросил его Опанас Юрьевич, — считаете невозможным иное решение?

— Я не могу поставить крест на людях, не сделав попытки спасти их. Пусть и с явным риском.

Колыбенко проговорил это горячо, убежденно. И настороженность Стеблюка рассеялась. Ему пришлись по душе и горячность молодого инженера, и его твердость, отбрасывающая боязнь неудачи, которая, случись, непременно усугубила бы его вину и повлекла за собой более строгое наказание. Колыбенко в эти минуты не думал о том, что его ожидает, а Опанас Юрьевич невольно держал в уме и это. Он мысленно читал выдержку из будущего акта: «…Колыбенко Петра Евдокимовича с занимаемой должности снять, материалы на него передать следственным органам для привлечения к уголовной ответственности».

«К уголовной… — повторил про себя Стеблюк. — А парень, видать, дельный, энергичный и не трус. Такого вдвойне жаль».

Опанас Юрьевич потер висок, откинулся на спинку кресла:

— Полагаю, все мы получили полное представление о характере намеченных и осуществляемых аварийно-спасательных работ? Вы, товарищ Тригунов, и вы, товарищ Колыбенко, можете быть свободны. Желаю успеха.

Впрочем, останьтесь. Состояние семей пострадавших и вы должны знать. Непременно должны!..

Стеблюк снова склонился над столом.

— По второму вопросу нам доложит товарищ Козюренко.

Грузный, подвижный заместитель министра угольной промышленности республики зашелестел бумагами:

— Мной обследовано шесть семей. Забойщик Жур холост. Родные живут на другом руднике. К ним выехал работник министерства. С часу на час должен возвратиться. Мать насыпщика Хомуткова, после приступа стенокардии, лежит в кардиологическом отделении. Настаивает на выписке. Врачи считают: пребывание среди товарищей по несчастью может оказаться для нее более благотворным, чем нахождение в больнице, и склонны удовлетворить ее просьбу. По собственной инициативе над каждой семьей взяли шефство старые коммунисты, шахтеры-ветераны. Уход за малыми детьми и престарелыми приняли на себя женщины-общественницы, соседи. За семьями пострадавших закреплены три медицинских сестры и врач. Жены забойщика Ляскуна, проходчика Чепеля и некоторые другие потребовали вызвать близких родственников, которых оказалось сорок два человека. Двадцать шесть из них проживают на Украине, остальные — в Курской, Брянской, Орловской, Новосибирской, Сахалинской, Магаданской областях, в Казахстане, Грузии, Белоруссии. Я оказался в затруднительном положении и обещал дать ответ завтра.

Опанас Юрьевич насупился:

— И что же вы собираетесь сказать им завтра?

Козюренко пожал плечами:

— Хотел вот посоветоваться…

— А сами не могли этого решить?

— Они ведь настаивают… Особенно Ляскун.

— Позвольте, я слышал, будто бы вы обладаете редким даром общения с людьми. И можете убеждать их. Похоже, неправду мне говорили?

Козюренко как-то напрягся и на виске у него задергался живчик.

— Что же, давайте обсудим, — смягчился Опанас Юрьевич. — Какие будут мнения?

— Но ведь мы только что договорились, — вырвалось у Тригунова, — считать всех застигнутых выбросом живыми. Исходя из этого, собственно, и оперативный план разработан. А вызов родственников — негласное признание гибели шахтеров.

— Трудно не согласиться с вами, Роман Сергеевич, — взвешивая каждое слово, заговорил Виктин. — Если спасательные работы увенчаются полным успехом, ошибка, которую мы совершим, вызвав родственников, конечно, принесет им много напрасных треволнений. Но они окупятся радостью. И нам все простят. А что, как исход окажется печальным? Близкие погибших не успеют прибыть и не смогут проводить их в последний путь? Они нам этого не простят! Да и никто не простит. Более того, я предвижу поток жалоб в самые высокие инстанции. Жалоб, обвиняющих нас в чиновничьем равнодушии, скаредности и тысяче других пороков. Требование жен пострадавших необходимо удовлетворить. И немедленно.

— А вы не допускаете, Олег Михайлович, — обратился к Виктину Богаткин, — такого случая: получив телеграмму, чья-нибудь старенькая мать или отец не выдержат этого известия, в то время как их сын жив и невредим? Что тогда? Простит ли он нас? Не будут ли родственники писать те же гневные жалобы и в те же инстанции, о которых вы только что говорили, и требовать, чтобы нас наказали, — уже за жестокость?

Виктин пытался что-то возразить, но Опанас Юрьевич, предостерегающе подняв руку, предоставил слово Килёву.

— Я коснусь иного обстоятельства. Горноспасатели, пробиваясь к замурованным шахтерам, идут на любой риск, не щадят ни сил, ни своих жизней. Тут и чувство взаимовыручки, присущее, впрочем, каждому настоящему советскому человеку, и верность служебному долгу, принятой присяге. Они спа-са-те-ли! Они спа-са-ют! А мы морально разоружим их, горноспасателей.

— По-видимому, с вызовом родственников все же придется повременить, — согласился с ним Стеблюк.

— Я завтра соберу семьи, — встрепенулся Козюренко.

— Не завтра — немедленно. И не собирать, а самолично пойти по квартирам. Займемся этим все вместе.