Внезапный выброс

Глава XXV. «ФИАЛКОЙ» ЗАПАХЛО

Комарникову прибредилось, что лежал он в глубоком подземелье пыточной башни. В огромном чугунном котле неистово клокотала смола. Густая, чадная волна перекатывалась через щербатую кромку котла, устремлялась к ногам Комарникова и ударяла по ним, будто током. Испытывая нестерпимую, жгучую боль, Егор Филиппович силился отвести в сторону или хотя бы приподнять ноги, но они не повиновались. А тягучая, огненная смола уже ползла по животу, груди, обдавала жаром голову, перехлестывалась через плечи и, мгновенно остывшая, скатывалась по спине обратно к ногам. Едва она попадала в ложбинку между лопатками — Комарников содрогался: его начинал бить озноб. Собрав последние силы, Егор Филиппович сделал отчаянный рывок, чтобы уклониться от очередной, мчавшейся на него волны.

— Очнулся, Филиппыч? — донеслось до него сквозь отступавшую дрему, и он почувствовал тяжесть рук, прижимавших его к угольной постели.

— Матюша? — прошелестел Комарников, едва ворочая шершавым языком.

— Я, Филиппыч. Я. Здорово же ты напугал нас, Филиппыч. Бредил, бросался, куда попало… Придержать пришлось…

— Спасибо… Как думаешь, сколько мы тут?

— Затрудняюсь, Филиппыч…

— Сигналят?

— Перестукивались.

Сквозь монотонный шум сжатого воздуха послышалось отдаленное скрежетание, оно усиливалось. Комарников приложил ухо к шестидюймовой трубе и отчетливо услышал железный шорох, словно изнутри трубу чистили проволочным ежом.

Чепель подполз к черному жерлу трубы в тот самый момент, когда из нее показался тускло поблескивавший шарик.

— Есть! — ухватился Матвей за цепь обеими руками и стал рывками выбирать ее.

— Тише, Матюша, не латоши, Матюша, — приговаривал Егор Филиппович, едва сдерживая охватившее его возбуждение.

Следя за тем, чтобы Чепель тянул равномерно, без рывков, Комарников вдруг ощутил, как дорого ему это нехитрое, но такое нужное приспособление — цепь связи. Она соединила его и его товарищей не с Кавунком, который продолжал в это время проталкивать ее в трубу, не с горноспасателями — с самой жизнью, от которой их отторгла стихия.

Наконец, Чепель вытащил низку сосудиков. Четыре из них были теплыми, один — холодным. Вывинтив из последнего пробку, Комарников извлек записку, лист свернутой в трубочку бумаги, карандаш.

— Свети, — сказал он Хомуткову.

— Дядь Егор, — заныл Марк, — давайте откроем и остальные, там же, наверно…

— Рисовый отвар, — перебил его Комарников, успевший пробежать глазами записку.

Лицо Хомуткова передернулось жалкой гримасой:

— Мы столько дней не видели горячего…

— Разделите остатки «тормозка», пейте отвар, — скороговоркой пробормотал Егор Филиппович, разравнивая на обрезке горбыля бланк-запрос.

— А вы?

Комарников не отозвался. Карандаш, подпрыгивая на шероховатостях горбыля, порой протыкал плотную, зеленоватую бумагу. Егор Филиппович уменьшал нажим, но вскоре забывался и то же повторялось опять. «Передайте, — крупно вывел он, — кто, кроме нас, и где застигнут?» Только написав этот, не дававший ему покоя вопрос, Комарников начал всматриваться в графы бланка. Перечислив фамилии, указав место нахождения и упомянув, что водой обеспечены, а полного голодания удалось избежать, Егор Филиппович вдруг заколебался: «Сообщить о своей беде или нет? Напишешь — начнут нажимать, а в спешке… Мало ли что может произойти в спешке! Воздержусь. Авось, выдержу». И тут на него снова накатилась обжигающая смоляная волна. Став ледяной, она начала медленно сползать по спине. Вслед за нею побежал и озноб. «Может, написать?» — заметалась, забилась искушающая мысль, точно и ее знобило. Превозмогая слабость, еле вывел, снова протыкая бумагу, непослушным в дрожащих пальцах карандашом:

Опустил бланк в цилиндрик, завинтил пробку. Неохотно выпил отвар. Оба сосуда передал Чепелю. Тот включил в цепь гирлянду цилиндриков, постучал по трубе: «Тяни помалу!»

Пробежав первые слова, Комлев еще и еще раз перечитал их. Он не то, чтобы не понял вопроса или не был подготовлен к ответу на него, — не ожидал, что человек, который несколько, суток находился да, собственно, и продолжает оставаться на черте между жизнью и смертью, прежде всего спросит о судьбе товарищей. А к ответу Комлев подготовился давно, еще в институте. И для того, чтобы дать его, ему не требовалось ни с кем советоваться. Лекцию профессора Плямочкина «О лжи как целебном факторе» он помнил наизусть. «Целебная ложь, — говорил профессор, — является порой единственным и самым сильно действующим средством, облегчающим страдания больного или даже излечивающим его. Но, — предупреждал профессор, — святая ложь врача лишь тогда становится целебной, когда больной безоговорочно поверит в нее, для чего надо солгать так, чтобы он принял вашу ложь за чистейшую правду». А Комлев считал себя в данную минуту, вот сейчас, не способным к этому. И хотя хорошо понимал, что задержка ответа может заронить сомнение в его достоверности, все-таки решил не спешить. Снова направил свет на бланк-запрос, прочитал: «Сильная лихорадка. Передайте лекарство», вернулся к началу фразы: «У меня открытый перелом…» «Открытый? — Комлеву стало жарко. — Могла попасть инфекция. Наверняка так и случилось. Нужны антибиотики? А где они у тебя, антибиотики?»

В его сумке были противошоковые, кровоостанавливающие, болеутоляющие, сосудорасширяющие и сердечные средства, но антибиотиков не было. «Чем же ты думал? Как ты не догадался захватить хотя бы несколько шприц-тюбиков», — с горечью и досадой упрекал себя Комлев. Продолжая корить себя, набросал записку:

Комарников прочитал записку вслух. И боль — не та, физическая, а неотступная душевная боль отпустила его. И Чепель одухотвореннее стал. И Хомутков повеселел. И по лицу Тихоничкина тоже прошло просветление.

Бронзовые, луженные изнутри сосуды с округлыми заглушками на торцах сперва сновали туда-сюда. Туда — наполненные, обратно — порожние. Затем начали оседать на той стороне. Комлев на всякий случай отправлял и отправлял партию за партией, постепенно увеличивая число «подвижного состава» в каждой из них.

Триста кубиков рисового отвара, две куриные котлеты и полтора стакана апельсинового сока лишь раздразнили аппетит Хомуткова. Глядя на бригадира, складывавшего возле себя сверкавшие в тусклых лучах цилиндрики, начиненные, как возвещали этикетки, диетическими сосисками, сливками, тушеным картофелем, овощным пюре, он конвульсивно глотал вязкую слюну. «Докуда вы будете измываться?!» — хотелось закричать Марку, но спазмы сдавливали горло и он лишь беззвучно шевелил почернелыми губами.

Чепель принимал продукты. Его тоже мучил голод, но от мыслей о еде Матвея отвлекала работа и Тихоничкин. «Не спускай с него глаз, Матюша», — шепнул Комарников. Да Чепель и сам видел: Максим стал вроде бы ненормальный и от него можно было ожидать любой выходки. Раскачиваясь, как ванька-встанька, вперед-назад, он с подвыванием бормотал: «Жжет, выгорает нутро», «Жжет, выгорает нутро».

После приемки очередной партии продуктов Егор Филиппович выдал второй завтрак. Сочная, еще горячая сосиска, палочка пеклеванного хлеба и стакан какао хотя полностью и не притупили голода, но настроение подняли. Спокойнее стал и Тихоничкин.

«Внимание! Пойдет не стандарт», — предупреждала специальная записка.

Чепель начал выбирать цепь с особой осторожностью, так, чтобы избежать рывков, сохранить плавность движения.

Им переправили четыре бутылочных аккумулятора и запас батареек к ним; стерильные бинты, вату, шины, дополнительные лекарства, два стограммовых пузырька спирта-ректификата и настойку йода; термометр в железном футляре, карманные часы, показывающие не только время суток, но и число, и наушник шахтофона. Из наушника слышалось: «Алло, алло! Товарищ Комарников, говорит помощник командира горноспасательного отряда по медицинской службе Комлев. Слушайте меня внимательно. Слушайте меня внимательно. Вам направлено двадцать готовых к применению шприц-тюбиков с антибиотиками. Пусть один из ваших товарищей немедленно сделает вам укол. Передаю последовательность приемов: сначала — обязательно да получше! — обработайте место укола спиртом, затем надо извлечь из капсулы шприц-тюбик, только берите его не за иглу, а снизу, за тюбик, введите потом иглу под кожу не менее чем на две трети, и плавно выдавите содержимое шприц-тюбика, после его выбросьте, место укола снова протрите спиртом, а затем настойкой йода. Повторяю…»

— Ты понял? — спросил Егор Филиппович Хомуткова, поворачиваясь на живот и спуская брюки.

— Вроде бы да, — неуверенно отозвался тот.

— Тогда давай, делай. Ты всех моложе, и руки у тебя проворнее наших должны быть.

Хомутков взял пинцет, достал из контейнера тампон, свинтил с пузырька пластмассовую пробку, смочил вату спиртом — его резкий дух враз разнесся над обитаемым «пятачком». Раздался жутковатый вскрик Тихоничкина, и Хомутков едва не выронил тюбик.

— Филиппыч! — Голос был хриплый, сдавленный, в нем слышались отчаянье и угроза. — Филиппыч… — задыхаясь, уже тише простонал Тихоничкин. — Дай хоть один глоток. Подыхаю.

Чепель взял его за плечи:

— Осади, Максим, не мешай.

— Матвей, — заскрежетал зубами Тихоничкин, — не будь сволочью. Видишь, человек погибает…

— Отлей половину, — сказал Егор Филиппович Матвею. — Да минеральной разбавь.

— Не переводи добро, Филиппыч! — взмолился Тихоничкин и опрокинул в рот содержимое пузырька. Утробно выдохнув, он размяк, губы растянула довольная улыбка.

После укола Комарников передал Комлеву:

— Сделали. Что дальше?

— Шинируйте ногу. Передаю последовательность приемов…

Это сделал Чепель. Разрезав сапог и штанину, он наложил шины и повязку.

— Сообщите температуру, — потребовал затем Комлев.

— Тридцать восемь и шесть, — ответил Комарников.

— Пульс?

— Сто двадцать.

— Таблетку аспирина. Еще кордиамин, тридцать капель. И — не сдаваться!

— Постараюсь.

За полсуток температура снизилась до тридцати семи и четырех десятых, боль в голени стала тупее, а когда Егор Филиппович отвлекался разговорами — и вовсе не слышал ее. Тревога за судьбу Марины, Ляскуна и его напарника отошла, развеялась после той короткой записки Комлева. Легкое опьянение разливалось по телу веселой теплотой.

Затребовать спиртное Комарникова вынудил Тихоничкин. Первые двое суток он вел себя сносно, и Егор Филиппович тешил надежду, что постигшая их беда поможет Максиму избавиться от своего недуга. «Неделька пройдет, — прикинул он, — пока нас отроют. Тут хочешь не хочешь — придется попоститься. Вызволят — дам знать, кому следует, и, под предлогом поправки здоровья, его изолируют еще недельки на три, да так чтобы не только ни капли водки — дух ее не достигай до него. Потом, — фантазировал Егор Филиппович, — подключу Бриллиантову…» Но на третьи сутки Тихоничкин насторожил его, а когда, почуяв запах спирта, он жутко выкрикнул: «Филиппыч!» — Комарников с грустью посмеялся в душе над своим планом.

Глоток спирта возвратил Тихоничкину равновесие. Он с охотой поел, хорошо выспался. Последовавшие затем сто граммов коньяку, плотная закуска и стакан растворимого кофе с лимоном привели его даже в благодушное игривое расположение духа. «Кормилица и поилица наша, — приговаривал он, поглаживая жерло шестидюймовой трубы. — Если бы выходила из тебя шлангочка, подключенная на той стороне к дубовой бочечке, и по этой шлангочке тек Максиму в рот армянский коньячок — согласился бы Максим продлить свое пребывание в царстве Шубина вдвое, а по просьбе шахтного комитета — раз в десять!»

— Язву тебе на язык! — обозлился Чепель, уже считавший не то что часы — минуты до предстоящей встречи с женой, дочками, меньшеньким — Ильей.

— Чего ты глотку затыкаешь, помечтать человеку не даешь? — встрял Хомутков. Впервые после выброса его не мучили страх и голод. У него, сытого и слегка захмелевшего, снова появилась потребность болтать, задираться, спорить. — Тебе не нравится Максимова мечта? Хочешь, чтобы и он, как ты, бредил «Москвичом»? У одного весьма неизвестного поэта, — развязно и самодовольно продолжал Хомутков, — есть такие стихи:

— В этом произведении, — резонерствовал Хомутков, — поэт осуждает стремление нивелировать личности, подвести их под один стандарт.

— Ох и болтун же ты, Марк, — засмеялся Егор Филиппович. — Это кто же посягает на твою неповторимую личность? Кто вознамерился нивелировать ее исключительное своеобразие. Ох, и путаник…

— Вы посягаете! Вы!.. — Так и схватился Хомутков. Но, вспомнив, как бригадир схватил его за руку, когда он хотел выкрасть «тормозок», осекся, притих.

— Товарищ Комарников, — заполнил паузу Комлев, — Колыбенко запрашивает: в чем вы еще нуждаетесь?

Тихоничкин, опередив Егора Филипповича, придвинулся к шахтофону:

— Агнию, супружницу мою, передайте.

Его влажный смех, пробежав по тоненькому, натянутому в трубе проводку, отозвался на базе дружным хохотом. Шутка достигла командного пункта, за полчаса облетела всю шахту.

— Слыхал? — посмеиваясь, спрашивали шахтеры друг друга при встрече. — Максим бабу затребовал. Долго жить будет мужик!

Но Тригунова и Колыбенко юмор Тихоничкина не развеселил. Они с возраставшей тревогой думали о том, что всеобщую уверенность в безопасности и скором вызволении проходчиков в любой момент может смыть прорвавшаяся «фиалка».

Первый сигнал об угрозе прорыва особой тревоги у Тригунова не вызвал. «Капырин, — посчитал он, — у перемычки оказался впервые, как она вела себя прежде, разумеется, не знает и потому преувеличивает опасность».

Прибывший на смену Манич подтвердил опасения Капырина.

— Пахнет «фиалочкой», товарищ командир. Хорошо-о-о пахнет… — невесело пошутил он. И от этой его шутки на скуле у Тригунова выступила белая заплатка.

— Надо продержаться хотя бы десять часов… Хотя бы десять! — требовательно повторил он.

— Постараемся, товарищ командир, но…

— Еду к вам. Понюхаем вместе…

Колыбенко вскинул гудящую от недосыпания голову.

— Уже прорвало?

— Нет, — успокоил его Тригунов. — Еще нет… Но Манич говорит — запахло. И запахло крепко… Я — к нему. Технику и материалы двигайте немедленно.

Ожидая в околоствольном дворе «трамвая», Тригунов наблюдал, как с запасных путей один за другим отходили составы, загруженные мощными шламовыми насосами, пневмомоторами к ним, гофрированными высокопрочными рукавами, металлокрепью, лесом, а около диспетчерской сосредоточивались бригады, готовые по первому слову пустить в дело все эти машины и материалы. «Неужели, — поеживаясь, думал он, — не удастся продержаться хотя бы десять часов? Хотя бы десять!»

— Садитесь, — указал машинист на прицепленный к электровозу вагон. — С ветерком?

— Доставить живым.