Внезапный выброс

Глава I. «АЛЛО, ВЫЗЫВАЮ ГОРНОСПАСАТЕЛЬНЫЙ…»

Репьев заступил на дежурство в полночь. Встал сразу, как только респираторщик, которого он должен был сменить, дотронулся до него. Но когда занял обшитое дерматином, вращающееся сидение и остался один на один с тишиной, глаза его начали туманиться, а плечи — медленно обвисать.

Узел связи располагался в первой от входа комнате с широким, в полстены, выходившим на улицу окном. От общего коридора и гаража оперативных автомобилей его отделяли окрашенные белой эмалью рамы-перегородки, с комнатой отдыха связывало круглое, как иллюминатор, оконце. Репьев заглянул в него. В синем свете ночника отчетливо просматривались два ряда коек. Первая от входной двери — Манича. Отбросив одеяло, он спал в трусах и майке. Собранное мускулистое тело, казалось, готово было — лишь коснись его — тотчас прийти в движение. Репьев представил себе, как по сигналу «Тревога!» Манич натягивает брюки, сапоги, надевает китель, шапку, шинель и через тридцать секунд вылетает в гараж, успев застегнуться и подпоясаться, искренне позавидовал его ловкости и сноровке. «Да-ле-ко до него Кавунку!» — подумал, переводя взгляд на командира второго дежурного отделения. Уткнувшись в подушку носом, тот раздувал румяные обветренные щеки и, выпячивая припухшие губы, шумно выбрасывал воздух.

— Ну и пыхтун! — рассмеялся Репьев, с завистью поглядывая на свою пустовавшую койку.

Репьев облокотился на массивный трехтумбовый стол. На нем было сосредоточено все, что давало право шестнадцатиметровой комнате носить громкое название: «Узел связи». Среднюю часть стола занимал коммутатор. Слева от него, мигая красным глазком контрольной лампочки, монотонно гудела рация. Справа к нему примыкали две белые мраморные доски. На ближней перечислялись шахты, которые обслуживал взвод, на следующей — виды подземных аварий. В конце каждой строки чернела похожая на жирную точку кнопка. Между досками возвышалась шестигранная стоечка. Она заканчивалась искусно выточенным желобком, в котором лежал очиненный с двух концов химический карандаш. Пружина прижимала его к неподвижному упору, и карандаш служил изоляционной прокладкой. Никелированные и латунные, до зеркального блеска начищенные детали аппаратов и приспособлений, отражая лучи свисавшей с потолка стосвечовой лампы, слепили Репьева, и веки его смежались. Сон наваливался и наваливался на него. «Что за черт! — удивился он, двигая плечами, — такого со мной еще не случалось».

А удивляться было нечему. Весь выходной день Павел готовился к вечеринке: чистил пальто и шляпу, утюжил костюм, на туфли лоск-блеск наводил, по цветочным да кондитерским магазинам мотался. Ночь… Репьев вспомнил минувшую ночь, и веселая, еще неизведанная им легкость наполнила его тело, будто бы стало оно невесомым, но сильным, упругим, гибким. «А ты, Марина, выспалась?» — переходя на шепот, спросил он воображаемую собеседницу.

Его мысленный разговор оборвал отрывистый щелчок, похожий на далекий выстрел из мелкокалиберной винтовки. Репьев вскинул голову. Одна из латунных заслоночек коммутатора была отщелкнута и все еще подрагивала. Сигнальный огонек освещал открывшееся гнездо. Репьев вставил в него штепсель, приложил к уху трубку:

— Оперативный горноспасательный взвод. Дежурный слушает.

В трубке гудело и потрескивало. Сквозь беспорядочное нагромождение помех с трудом пробивалось:

— Спас…атель…ный! Спас…атель…ный! Алло, вызывают горнос…спас…ат…ный…

— Девушка, — повторял Репьев, соединив рот и микрофон ковшиком ладони, — говорите спокойнее, девушка…

Металлический шорох прекратился. Репьев понял: телефонистка заменила штепсель. Помехи уменьшились. Прорвался высокий женский голос:

— Шахта «Первомайская». Авария…

Репьев выдернул нацеленный на него карандаш. Пружина подбросила стоечку вверх, желобок коснулся неподвижного упора — цепь замкнулась. Взвыла сирена, грянули электрические звонки в здании взвода, на квартирах респираторщиков, командиров, водителей автомашин. Автоматически начали раздвигаться ворота гаража. Комната отдыха вздрогнула от почти одновременного толчка о пол тринадцати пар ног. Но Репьев не слышал ни горластой сирены, ни металлической дроби звонков, ни шумного пробуждения товарищей. Локтем левой руки, в которой держал телефонную трубку, он прижимал к столу книжечку путевок, задавал краткие вопросы и, вслух повторяя ответы, торопливо записывал их.

— Участок? «Гарный». Лава? «Восточная». Род аварии? Внезапный выброс.

Репьев искоса посмотрел на первую от коммутатора мраморную доску, коснулся кнопки-точки. В гараже на щите, укрепленном над воротами, вспыхнула багровая надпись: «Шахта «Первомайская». Рука переметнулась на вторую мраморную доску, и на щите зажглась вторая строка: «Внезапный выброс».

— Количество застигнутых людей? — скороговоркой спросил Репьев, наверстывая потерянную секунду, и вдруг почувствовал, что в горле пересохло, а карандаш стал непослушным, тяжелым.

Справясь с волнением, торопливо написал цифру 7, фамилию передавшей вызов, назвал ей себя и взглянул на часы. Стрелки вытянулись в одну вертикальную линию. Репьев проставил 6.00, положил телефонную трубку, выдернул штепсель, оторвал путевку, взял со стеллажа папку с надписью: «План ликвидации аварий шахты «Первомайская» — и только тогда услышал, что сирена продолжала выть, а звонки заливисто дребезжали.

Комната отдыха опустела за полминуты. На просевших матрацах валялись скомканные простыни и одеяла, беспорядочно торчали углы смятых подушек. Строй тумбочек, стоявших у изголовий кроватей, был нарушен. Репьев посмотрел сквозь остекленную перегородку. Около автобусов выстроились респираторщики дежурной смены. Водители сидели в кабинах, готовые по первому знаку дать газ и включить скорость. По перрону к нему бежал Манич. Репьев просунул в форточку план ликвидации аварий и путевку. Отделенный выхватил их из рук, на бегу скомандовал:

— По машинам!

В открытые ворота, извиваясь, вползла поземка. Обессилев, она оставила белые следы на асфальтированном полу гаража. Моторы двух автобусов резервной смены монотонно гудели.

Репьев раскрыл журнал, записал в него радиограмму, зашифровал ее. Взял микрофон. Напевно выговаривая двузначные числа, начал передавать радиограмму в штаб горноспасательных частей области.

На улице послышался топот. Он нарастал. Бежали резервная и выходная смены. Репьев торопливо назвал последние цифры. Гулко хлопнула входная дверь. Влетел респираторщик Юрнев:

— Командир взвода приказал, — выпалил он, — сдать дежурство мне и выехать с резервом.

Кивком головы Репьев указал на заполненную под копирку копию путевки, бросил: «В штаб сообщил. Аппаратура исправна». Сдернул с вешалки шинель, нахлобучил ушанку и выбежал в гараж.

В автобусе отделения Сыченко, кроме его подчиненных, находились командир взвода Гришанов и помощник командира отряда по медицинской службе Комлев. Гришанов сидел у перегородки, отделявшей салон от кабины водителя. Он трижды щелкнул укрепленной на ней кнопкой — в кабине раздались три гудка. Автобус выкатился из гаража. Сделав крутой поворот, водитель притормозил: у бордюра стоял командир отряда. Пружинисто оттолкнувшись, — снег под его подошвой звонко хрустнул, — Тригунов влетел в кабину, рывком захлопнул дверцу.

— Давай!

Шофер плавно стронул машину, включил в кабине свет, протянул путевку.

«Первомайская», — про себя прочитал Тригунов. В памяти явственно возникли близнецы-копры, быткомбинат, парк, протянувшийся от него к шахте. «Гарный», «Восточная», — вслух произнес Тригунов, и воображение перенесло его туда, на километровую глубину, где, как два огромных крыла, распростерлись две расположенные друг против друга лавы. «Выброс. Семь», — не сказал — выдохнул Тригунов и как бы увидел: в одной из тех лав, «Восточной», заклубился черный смерч. Почудился шум бьющихся о крепь пылинок угля. Потом в голове стало ясно, ясно… Подумав о том, что сильный выброс мог опрокинуть вентиляцию и загазировать западное крыло участка, Тригунов прикинул, какие силы в таком случае потребуются, и нажал клапан микрофона:

— «Редуктор», вызываю «Редуктор». Я — «Сирена». Как слышите? Прием.

— «Редуктор» слушает. Дежурный Юрнев.

— Направьте из пятого, седьмого, девятого взводов дополнительно восемь отделений. Как поняли?

— Вас понял: дополнительно восемь отделений.

Автобус набрал скорость. Дорога была покрыта ледяными наростами, и машину водило из стороны в сторону.

— Не вздумай тормознуть, — предостерег Тригунов шофера, припадая к переговорной трубке, соединявшей салон с кабиной. Побарабанил по раструбу пальцами:

— Кто старший?

— Я, товарищ командир, Гришанов.

— Почему не выехали с первой очередью?

— Роман Сергеевич, — обиженно воскликнул Гришанов, — дежурные за сорок пять секунд выпорхнули, а мне больше ста метров бежать надо было. И гололед. Сами видите…

— За сорок пять, говорите? — смягчился Тригунов. — Видимо, уже подъезжают… Уточним. «Байпас», — полетело в эфир. — Я — «Сирена». Я — «Сирена». Как меня слышите?

— «Байпас» слушает. У микрофона командир отделения Манич.

— Где находитесь?

— Под Раскатовкой. Переезд закрыт.

«Надо же… — заиграл желваками Тригунов. — Гляди, полчаса у того шлагбаума проторчать придется. Не двинуть ли на Пересыпную? Тоже не выход, великоват крюк. Позволь, да ведь в каком-то километре от «Первомайки» — горноспасатели Чермета. Целый взвод. Может, вызвать? По рации? Примчатся. А что толку? Угольную шахту лишь в кино видели. Была бы не ведомственная, а единая спасательная — черметики уже у ствола стояли бы. Горняки же попрактиковались бы мало-мало и, за милую душу, не хуже нас орудовали б».

Единая спасательная служба страны — идея, которая не дает покоя Тригунову вот уже третий год. Обычно, если что-то наводило его на мысль о единой спасательной, он, сам не замечая того, забывал решительно обо всем. Но сейчас и она, эта идея, едва мелькнув, тут же вылетела из головы. Лишь одно сейчас занимало Тригунова: попавшие под выброс шахтеры. Чтобы спасти их, надо прежде всего как можно быстрее на шахту добраться. «Сделаем так, — решил он, — Манич пусть ждет у переезда, а мы махнем на Пересыпную». Уже потянулся к микрофону, чтобы предупредить о своем решении дежурного по отряду и Манича, но тот опередил его.

— Товарищ командир, переезд миновали. Следуем по назначению.

Тригунов облегченно вздохнул:

— Вас понял. Действуйте самостоятельно.

Повернулся к переговорной трубке:

— К спуску в шахту — приготовсь!

— Есть, к спуску в шахту — приготовсь! — вскочив на ноги, повторил Гришанов.

Чудом удерживая равновесие, он сбросил шинель, шапку, китель, достал из-под сиденья сумку со спецодеждой. Сел, буквально выскользнув из форменных брюк и хромовых сапог. Надел теплое нательное белье, штаны и куртку из плотной водоотталкивающей ткани, резиновые сапоги, капроновую каску. Туго свернул снятую одежду и положил ее в ящик под сиденьем. Извлек из контейнера, наглухо привинченного к полу автобуса, респиратор, перекинул его через голову на спину, поправил плечевые ремни, продел в проушины светильника поясной ремень, подпоясался. За две минуты он сделал более сотни самых разнообразных движений и — ни одного лишнего! Наблюдая, как все еще суетятся командир отделения и его респираторщики, Гришанов нетерпеливо морщился.

— Отделение к спуску в шахту готово! — доложил Сыченко.

— К спуску в шахту готовы! — отрапортовал Гришанов.

— Хорошо, — рассеянно отозвался Тригунов. Весь он был там, на «Гарном».

Гришанов плотно закрыл ладонью устье переговорной трубки и свистящим шепотом спросил командира отделения:

— Вы сколько готовились к спуску в шахту?

— Не засек, товарищ командир.

— А я засек. Три минуты. Три! Плохо, товарищ Сыченко, о-очень плохо! Займитесь. Через неделю после аварии проверю. Ясно?

— Так точно!

Подготовка к спуску в шахту за сто восемьдесят секунд в автобусе, мчавшемся по обледенелой шишковатой дороге, заслуживала удовлетворительной оценки. Но Сыченко видел, как командир взвода подготавливался сам, и не осмелился возразить ему. В душе он соглашался, что и ему, и его ребятам надо потренироваться, и выговор Гришанова задел Сыченко за живое потому, что командир взвода распекал его при респираторщике из отделения Манича, с которым Сыченко соревнуется. Он покосился на Репьева и ему показалось, что тот едва сдерживает усмешку. Но Репьев и не собирался подсмеиваться над ним. Его респиратор и спецовка уехали с отделением, а без них он чувствовал себя не в своей тарелке.

— Будете вести оперативный журнал, — сказал Гришанов, заметив растерянность Репьева.

Поднимая снежную пыль, автобус влетел в поселок. По скользким тротуарам, покуривая и перебрасываясь шутками, неторопливо шли тепло одетые люди. Услышав натужный гул взбиравшейся на подъем машины, они устанавливались. По ярко-оранжевой окраске кузова, белому кругу на дверце кабины, вписанным в него красному кресту и скрещенным темно-синим молотком шахтеры безошибочно определяли принадлежность автобуса и с тревогой посматривали ему вслед.

В окна автобуса то с одной, то с другой стороны врывался свет уличных фонарей, озаряя молчаливых горноспасателей. В касках с прожекторами светильников впереди, в шахтерках, с обтекаемыми, на всю спину, респираторами за плечами они напоминали десантников, которых срочно перебрасывали на самый опасный участок фронта.