Внезапный выброс

Глава XVIII. КЛЁСТИК НЕРВНИЧАЕТ

Отношения между Тригуновым и Клёстиком не заладились еще с первого их знакомства: слишком разными людьми они были. Продвигаясь по служебной лестнице, Тригунов никогда не спешил перескочить на следующую ступеньку, обстоятельно не потоптавшись на предыдущей. И противился, если к этому его понуждали. Проработав около года в должности командира отделения, он стал помощником командира взвода, затем командиром взвода, заместителем командира отряда и, наконец, командиром отряда. И оттого в любой должности чувствовал себя уверенно с первого же дня. По личному опыту Тригунов и молодому специалисту Клёстику, когда он закончил стажировку, тоже предложил начать с должности младшего командира.

— Как? — возмутился тот. — Зачем же я в таком случае институт кончил.

— Именно потому, что имеете диплом горного инженера, и предлагаю отделение.

— Разыгрываете?

— Нисколько. Могу доказать, что и для этой должности вы еще недостаточно подготовлены.

Клёстик буквально взвился. И в сердцах выпалил:

— Вы — техник, потому и зажимаете инженеров. Опасаетесь за собственное положение…

— Не угадали, — сдерживая себя, ответил Тригунов. — Дипломный проект я защищу через три недели и бояться вашего соперничества причин у меня нет. Пугает иное… — И тут Тригунов тоже сорвался, жестко выговорил: — Боюсь, чтобы горноспасательная служба — одна из самых гуманных на земле — не оказалась в руках людей с большим самомнением. Побаиваюсь того, чтобы эта служба не превратилась в конце концов в прибежище карьеристов. Вот что меня страшит!

Клёстика перевели в соседний отряд, назначили командиром взвода, а месяца через два, после его первого выезда на шахту «Чернявинскую», где произошел взрыв метана и угольной пыли, они встретились снова…

Получив задание следовать на вентиляционный штрек «Северной» лавы, Клёстик вскоре был уже возле него, но увидев, что устье этого штрека, как кратер действующего вулкана, выбрасывает клубы черного дыма и горячего пепла, а воздух на подступах к нему взрывоопасен, — повернул на противоположное, не пораженное взрывом крыло. Осмотрев его, доложил:

— «Южная» лава и прилегающие к ней выработки обследованы. Все люди вышли, атмосфера нормальная.

— «Южная?» Что-о? Какая «Южная?» — недоуменно переспросил командир отряда. — Я направлял вас на север. Слышите? На север!

— На юг, товарищ командир, — невозмутимо возразил Клёстик.

— Что вы мне долдоните? — И вовсе вышел из себя командир отряда. — Еще раз повторяю: вы получили задание обследовать вентиляционный «Северной» лавы и оказать помощь… Вот, — зашелестел страницами, — и в оперативном журнале записано…

— И есть в нем моя подпись?

— Прочь из шахты! — загремел командир отряда. — Про-очь!..

— Есть, товарищ командир отряда, выехать из шахты, — как ни в чем не бывало ответил Клёстик, и респираторщики даже не заподозрили, что он сделал что-то не так.

Пользуясь тем, что в первый момент на командном пункте царила суматоха, неразбериха и задания давались в спешке, уверенный, что доказать его вину невозможно, Клёстик держался с завидным самообладанием, и если бы не тяжелые последствия — хитрость сошла бы ему с рук. Но на вентиляционном остались два проходчика, они погибли в двадцати метрах от свежей струи. Была назначена комиссия и ее председателю Тригунову удалось найти свидетелей, находившихся при выдаче того задания на командном пункте… От уголовной ответственности Клёстика спасла экспертиза. Она доказала: смерть проходчиков наступила раньше, чем могли подоспеть горноспасатели. Дело передали суду чести, который постановил: «Просить начальника горноспасательных частей области уволить командира взвода Клёстика за трусость, проявленную в оперативной обстановке». И тот надолго исчез с глаз и из памяти. Тригунов забыл об их тогдашней размолвке, о расследовании, о суде чести и даже фамилию обвиняемого забыл. Читая приказ министра угольной промышленности о назначении нового начальника горноспасательных частей, он остановился на ней, но где и при каких обстоятельствах слышал ее — не вспомнил. И самого Клёстика, когда тот приехал знакомиться с отрядом, сразу тоже не узнал. Да и трудно было найти что-либо общее между задиристым, ненаучившимся кукарекать петушком и ныне уже важной птицей.

Перед Тригуновым предстал упитанный, лет сорока пяти мужчина с отработанной осанкой. Одет он был в светло-серый, с иголочки, форменный костюм, увенчанный петлицами из черного бархата, с трех сторон окантованными золотой оборочкой. На петлицах горели вышитые золотые звезды, выше них — перекрещенные молотки, окаймленные венком из колосьев. Видно было, что обладатель форменного костюма больше всего ценил эти бархатные петлицы, вернее, вышитую на каждой из них пятиконечную звезду. Даже самый невнимательный наблюдатель мог также заметить, что новый начальник еще не успел привыкнуть к своим знакам отличия — нет-нет да и скашивал глаза на петлицы, точно боялся, что они сами по себе могут вдруг куда-то пропасть.

— Командир отряда, — представился Тригунов первым.

— Ваш начальник, — делая акцент на слове «начальник», подал руку Клёстик.

И лишь тогда Тригунов узнал его. Узнал по манере разговаривать. Как и в молодости, говорил он медленно, будто бы любуясь каждым произнесенным словом.

В промежутке между их последней и этой встречей вместилось двадцать лет. Двадцать! Сразу, как только Клёстика уволили, он подался в Москву, добился, чтобы его принял начальник управления. Покаялся и заверил, что ничего подобного больше не повторится. Начальник управления направил Клёстика в Восточную Сибирь. И сделал для него даже больше того, о чем тот просил: распорядился, чтобы о скандальном случае на «Чернявинской» в его личном деле не упоминалось, — будто и не было в биографии Клёстика того случая. И прикатил он в Иркутск как «изъявивший желание продолжать службу в горноспасательных частях Восточной Сибири»… А таких хорошо встречают. Назначили районным инженером. Служил с усердием. Вступил в партию. Через пять лет стал начальником технического отдела, еще через пять — главным инженером, а через десять — последовало самое желанное для него назначение. Оно так обрадовало Клёстика, что опасения каких-то там неприятных встреч и в голову ему не приходили. Встревожился он перед самым отъездом в Донбасс, когда знакомился в отделе кадров с характеристиками поступивших к нему в подчинение командиров, когда в его руках оказалось личное дело Тригунова.

Клёстик хорошо, очень хорошо помнил внешность командира отряда, его манеру держаться и разговаривать. «Удивительно, — отметил про себя, — остался таким же, как был, даже облик почти не изменился. И владеет собой отменно. Делает вид, будто мое назначение его нисколько не тревожит…»

Минувшие два десятилетия их разделяли несколько тысяч километров. Но и на таком расстоянии Тригунов напоминал о себе Клёстику. И не редко. За удачные действия при ликвидации той или иной аварии или за успехи в боевой и политической подготовке личного состава его отмечали в своих приказах то начальник горноспасательной службы министерства, то сам министр угольной промышленности. И статьи Тригунова то и дело в горных журналах появлялись. Завидуя своему бывшему командиру, Клёстик был уверен, что того вот-вот поставят начальником горноспасательных частей области или бассейна, а то, чего доброго, и во главе горноспасательной службы министерства. «Случись такое, — с опаской подумывал Клёстик, — он сразу припомнит мне «Чернявинскую»… Но такого не случилось.

Клёстик даже представить себе не мог, что есть люда, которые не стремятся или хотя бы не мечтают в тайне о том, чтобы достичь более высокого поста, а значит, и занять более заметное положение в обществе. А Тригунов был именно таким человеком. Его полностью устраивала должность командира отряда: она требовала глубоких профессиональных знаний и предоставляла возможность их совершенствовать; полностью удовлетворяла его потребность в общении с людьми и давала пищу для научных обобщений, а главное — Тригунов чувствовал, что это его место в жизни, что на нем он нужнее, чем на любом другом.

Примерно через год после того, как Клёстик уехал на Восток, Тригунова хотели назначить главным инженером горноспасательных частей бассейна. Однако он отказался. «Вы отказываетесь потому, — доказывал ему начальник управления, — что не знаете этой работы. Идите-ка потрудитесь месячишко. Не понравится — верну на прежнее место». Пошел, не понравилось, возвратился в отряд: инспекторские смотры, сочинение приказов и другая штабная работа претила Тригунову.

Один ученый из института горного дела, знакомый с его публикациями, как-то предложил: «Обобщите-ка, Роман Сергеевич, ваши статьи да представьте их как диссертационную работу. Уверен: звание кандидата вам обеспечено!»

— А что это даст?

— Вам? — удивился ученый.

— Науке, — уточнил Тригунов. — Все, что я хотел сказать, — обнародовано, стоящее — вошло в практику.

— У вас своеобразные взгляды, — вскользь заметил ученый и больше к этому разговору не возвращался.

Такой он есть, Тригунов.

А Клёстик, впервые представ перед ним с золотыми звездами на бархатных петлицах, считал его просто неудачником, одним из тех, кому в жизни не повезло. «Что стоят все эти твои благодарности, награды, статьи в журналах, если они ничего тебе, собственно, не дали?» — мысленно спрашивал он командира отряда и ему было даже немного жаль его. Но в то же время, вспоминая все, что было между ними, Клёстик распалял в себе неприязнь к Тригунову. В особенности его бесило то, что и сейчас командир отряда не испытывал перед ним, начальником, той душевной робости, какую сам он испытывает перед старшими.

Слушая информацию о вооруженности, укомплектованности личным составом и боевой подготовке отряда, Клёстик с сожалением посматривал на Тригунова. «Неужели тебе, прожившему жизнь, не ясно, что твое служебное, а значит, и вообще благополучие находится в моих руках? Неужели, — кривил он губы, — ты настолько оброс мохом в этом своем отряде, что не в состоянии понять: отныне я — твой начальник!»

Командир отряда, разумеется, не знал, о чем думает Клёстик, но когда при последующих встречах он уже не мысленно, а вслух еще и еще раз напомнил Тригунову об этом — тот однажды насмешливо заметил:

— Создается впечатление, будто вы никак не можете поверить, что стали начальником, и стараетесь убедить в этом не столько окружающих, как прежде всего себя.

Клёстик как бы напрягся, из-под безупречно чистого накрахмаленного воротничка выплеснулась кирпичная краска. Перемещаясь вверх, она залила шею, мочки и раковины ушей, растеклась по темени. Их взаимоотношения перешли в стадию едва скрываемой враждебности. На «Первомайке» они и вовсе обострились.

В тот день, когда Тригунов впервые после выброса побывал на «Гарном», Клёстик примчался на шахту буквально вслед за его выездом на-гора. Узнав от постового, что на командном пункте находится лишь руководство аварийно-спасательными работами, рывком распахнул дверь.

— Почему вы, — налетел он на Тригунова, суетливо расстегивая шинель, — не сообщили…

— Здравия желаю, товарищ начальник.

— Почему вы, — не ответил Клёстик на приветствие, — не сообщили о намерении заместителя председателя Совета Министров ознакомиться с намеченным вами оперативным планом номер два? Почему об этом я узнал от его референта, а не от него, — кивнул на Колыбенко, — или от вас?

Тригунов посмотрел на Колыбенко. Тот пожал плечами.

— О том, что товарищ Стеблюк будет сегодня на шахте, ни мне, ни руководителю работ по ликвидации аварии ничего не известно.

— Неизвестно? — с иронией переспросил Клёстик. — Если, как заявил референт, Опанас Юрьевич приедет затем, чтобы разобраться с вашим новым оперативным планом, значит, должны были предупредить вас и товарища Колыбенко.

— Председателю правительственной комиссии известно, что фактически мы находимся на командном пункте безотлучно.

Клёстик сел напротив Тригунова, прочитал только что отпечатанный оперативный план № 2. Толстые, слегка вывернутые губы, задранный кверху, как бы обрубленный под косым углом нос, полуприкрытые набрякшие веки выдавали его замешательство, которого Клёстик не хотел показывать ни Тригунову, ни Колыбенко.

— Почему не доложили, что собираетесь вести проходку в метановой среде? Почему, принимая такие ответственные решения, не советуетесь со мной?

Тригуновым завладело то состояние, в котором, сохраняя видимую уравновешенность, он терял обычную сдержанность. На правой скуле выступила белая заплатка.

— Во-первых, решение было принято во время моего нахождения в шахте и я не имел возможности проинформировать вас о нем лично. Мой заместитель, заменявший меня на командном пункте, передал по этому поводу сообщение дежурному по штабу незамедлительно. Во-вторых, свои оперативные решения, какими бы ответственными они ни были, ни с кем, кроме руководителя работ по ликвидации аварии, устав согласовывать меня не обязывает.

— Я отстраню вас от руководства горноспасательными работами!

— Примете его на себя или прикажете передать кому другому? — с готовностью отозвался Тригунов, наперед зная, что в сложившейся обстановке ни на то, ни на другое у Клёстика не хватит духу.

— Поговорим после ликвидации аварии. Окончательно поговорим! — с угрозой бросил Клёстик и заметался по командному пункту.

«В какой идиотский просак я попал, — бранил он себя. — На кой черт мне нужно было торопиться с категорическим выводом? Боже, как я упал в глазах Опанаса Юрьевича! А ведь достаточно его полунамека, — мол, у меня такое впечатление, будто начальник горноспасательных частей — не того… И — все!..»

Этому появлению Клёстика на «Первомайке» предшествовали следующие события.

Колыбенко доложил Стеблюку, что проходку подножного решено вести в метановой среде, объяснил причины, побудившие пойти на это. Стеблюк сказал своему референту, чтобы тот для участия в обсуждении нового оперативного плана вызвал на «Первомайку» начальника горноспасательных частей области, а спустя четверть часа позвонил ему сам.

— Как вы смотрите на такое техническое дерзание: вести проходку подножного, загазировав его гремучим газом?

Дежурный по штабу не успел к тому времени передать Клёстику информацию о решении, принятом командиром отряда и главным инженером. Кроме того, Клёстику показалось, что слова «техническое дерзание» Опанас Юрьевич произнес с издевкой.

— Это не техническое дерзание, а авантюристическая дерзость. Ничего подобного в мировой практике горного дела никто себе еще не позволял.

— А вот Тригунов и Колыбенко позволили. М-да… Подъезжайте-ка…

Клёстик не смог уловить оттенка, с каким было выговорено это «м-да…» Осуждал ли Опанас Юрьевич Тригунова и Колыбенко или, наоборот, восхищался их смелостью? Клёстик не сказал, как обычно, телефонистке коммутатора, чтобы водитель подал машину к подъезду, побежал в гараж сам и помчался на «Первомайку».

Вскоре приехал Стеблюк. Клёстик вскочил, сделал несколько шагов навстречу, вытянулся:

— Товарищ заместитель председателя Совета Министров!..

Стеблюк поморщился. Губы тронула горькая улыбка. Она как бы говорила: «Не досаждайте вы, ради бога, своими рапортами. Я осведомлен не хуже вас. Берегите свое и мое время».

Опанас Юрьевич поздоровался с каждым из находившихся на командном пункте в отдельности, присел к столу, на котором аккуратно были разложены эскиз «Гарного», оперативный план № 2, график накопления «фиалки» в «Восточной» лаве, кривая колебаний газового состава в подножном штреке.

— Разрешите осветить?..

Губы Стеблюка снова слегка раздвинула улыбка, но не горькая, а какая-то снисходительно-ироническая, означавшая, должно быть: «Да разве вы, товарищ Клёстик, сможете рассказать о том, что делается на аварийном участке, лучше, чем эти документы?»

Вопреки ожиданиям Клёстика внимание Опанаса Юрьевича привлекли не работы в метановой среде, а «фиалка».

— Чем угрожает ее прорыв? — Стеблюк вскинул на Тригунова массивные роговые очки.

— Последствия предвидеть трудно…

— А все же?

— Остановкой на двое-трое суток проходки подножного…

— И главное — гибелью горноспасателей, — подсказал Клёстик.

— У вас есть более безопасный план спасательных работ?

— Есть, товарищ заместитель председателя Совета Министров, — с готовностью отчеканил Клёстик. — Надо сперва выпустить и откачать «фиалку», а потом форсировать проходку подножного и вести поиски пострадавших в лаве.

— На выпуск «фиалки» уйдет много времени и потому от этого варианта пришлось отказаться, — возразил Тригунов. — Кроме всего прочего, над нами висит опасность самовозгорания выброшенного угля. Если «фиалку» удастся задержать хотя бы на двое суток, мы успеем пробиться в опережение откаточного до того, как оно начнется, и вызволим Комарникова, Чепеля, Тихоничкина. Если мы возьмемся за выпуск «фиалки» — пожара не миновать и с надеждой спасти даже этих троих придется расстаться.

Клёстик поежился: склонность углей «Гарного» к самовозгоранию он упустил из виду. Стеблюк догадался об этом и отвернулся от Клёстика. Тот понял, что Опанас Юрьевич потерял к нему интерес, и окончательно растерялся.

— Сколько человек подвергнутся непосредственной угрозе при внезапном порыве «фиалки»? — спросил Стеблюк командира отряда.

— Пятнадцать, — ответил Тригунов.

Опанас Юрьевич закрыл руками уши и долго сидел неподвижно. Потом резко бросил ладони на стол:

— Действуйте. — Цепкий взгляд задержался на Тригунове: — Хорошенько выспитесь. Вам нужна свежая голова.

— Я подменю, — вытянулся по стойке «смирно» Клёстик.

— Претворять план, с которым не согласны? Не следует. Оставьте за себя командира по своему усмотрению, — посоветовал Стеблюк, прощаясь с Тригуновым.