25 ОКТЯБРЯ (609 ДЕНЬ)

Утром показалось, что слышу звуки разрывов. Нет, это не у нас, но по области ударили. Сильный обстрел Херсона. Среди некрологов сообщение о гибели преподавателя ХНУ. Его не знал, он с компьютерного факультета.


* * *

На улице — все серое, скучно, тоскливо даже. Из тумана выныривает крыса на ходулях, упакована в синюю попону, веревка сзади. Собака?

А кошачье семейство явно голодное, пока еду накладывал, прямо по мне ползали.


* * *

Понимаю, насколько не хочется писать ничего художественного. Ничего! Совсем!


* * *

Горел рынок, как я понимаю, Барабашова. Неподалеку начали сносить разрушенный дом, который начальство хотело сохранить в качестве памятника. Жители запротестовали, и правильно. В качестве памятника надо сохранить разрушенный Кремль.


* * *

«Лезвие бриты» Ивана Ефремова я прочитал в пятнадцать лет, и книга произвела на меня очень сильное впечатление. Еще лет через пятнадцать меня предупредили: не вздумай перечитывать — все испортишь. Действительно, во второй раз изречения доктора Гирина воспринимались совсем иначе. Но в целом ощущение не стало хуже. Однако следует помнить, что книга писалась все-таки не для подростков.

Вместе с тем, даже в первый раз, кое-что удивило. Прежде всего смакование образа Большой Женщины. Именно смакование, даже с уже намечающейся струйкой слюны у рта. Ефремова уже повело. Возможно, он даже не обратил на это внимания. Как ни странно, мне, подростку, такое не слишком понравилось. Мешало! Не о том книга, не о смаковании большого тела Большой Женщины. Во всяком случае, мне так казалось.



Большая сильная женщина. Скульптура Конёнкова, упоминавшаяся в романе.



Прототип героини (Барбара Квятковская-Ласс), если верить автору.


Через много лет увидел фотографию прообраза той самой Большой. Ну, ничего особенного, я бы даже внимания не обратил.

«Сердце Змеи» не было случайностью.

Кстати, мне кажется, Ефремов допустил чисто фонетическую ошибку, дав индийской красавице имя Тиллоттама. У меня мгновенно возникла ассоциация с черепахой Тортилой. Думаю, не у одного меня.


* * *

Дождь, дождь, дождь… Настоящий, осенний, хоть в школьную хрестоматию. Совершенно не восхищаюсь, но что есть, то есть. Правда, огни машин сквозь серую дымку смотрятся даже романтично. Импрессионизм!

Дождь дождем, но кофе все-таки выпил. Не слишком много радостей в жизни.


* * *

А вот прототип доктора Гирина из «Лезвия бритвы» всем хорош. Анатом Алексей Петрович Быстров, отчасти еще и палеонтолог. Достаточно в лицо взглянуть…



Одна деталь из его биографии. «Не прекратил научную деятельность: за годы войны исследовано 4,5 тысяч человеческих черепов».



К такому лучше не попадать!

Вот такой герой.



А это, как я понимаю, идеальный человек по доктору Быстрову. А если ночью приснится. Подкрадывается все ближе, ближе…


* * *

А тем временем Маяковский…

Есенин просто хотел быть первым. Прежде всего, первым поэтом. Вначале в России, потом и в мире. В России, считал он — уже, в мире — Дункан поможет. Так он думал, правда, не слишком долго.

Маяковский же хотел признания от власти. И не просто признания. Вначале, еще небитый, он надеялся, что ему разрешат покомандовать всем искусством. Чтобы Зимний — фабрикой макаронной, чтобы классиков — с парохода. И чтобы приказы регулярно отдавать.

В конце 1917-го, когда пришлось бежать из Москвы в Питер от ареста, он уже что-то понял. Но не проникся. Решил, что власть не осознала его таланта и величия, надо напомнить.

Попросился обратно в партию — не взяли.

Написал нужную вроде бы пьесу («Мистерия») — приняли не очень, даже совсем не очень. Написал про Ивана (150 000) — нарвался на гнев самого Ленина. Но так и не понял.

В незаконченной поэме (которая про Интернационалы) начал диктовать планы Центральному комитету РКП (б). Вот тут ему, кажется, все объяснили, пусть и не вслух. Больше он ЦК ничего не указывал.

Оставалось одно — писать то, что начальству нравится. А стихи Маяковского начальству совершенно не нравились, разве что Луначарскому, и то не всегда. Троцкий читал, но без особого энтузиазма.

Была еще одна серьезная проблема.


Загрузка...