Восьмиклассница

Глава 24

Тишину прервала вибрация телефона. Чижов достал мобильник из кармана куртки и ответил коротким "Да, скоро буду".

— Семёныч.

Он встал, давая Кате понять, что ему пора, и протянул ей ладонь, чтобы помочь подняться. Обратно она шла за ним, взяв его за здоровую руку. Так по-немногу его рука становилась для неё привычной, чувство страха испарилось. Катя рассматривала его кисть и увидела на ней пару чуть заметных шрамов на тыльной стороне ладони и один более заметный след у костяшки указательного пальца, где кожа по всей видимости когда-то была зашита. Чуть напряжённые от сжатия её руки сухожилия пересекались с выступавшими синеватыми венами. Ей нравилось, как он умеренно, но с силой сжимал её кисть, направлял её, как будто не глядя контролировал каждый её неуверенный шаг по наклонности, и придавал ей тем самым уверенности в себе.

Дойдя до окна Чижов привычным движением подхватив Катю за бёдра закинул её на пристройку, запрыгнул сам и нырнул через оконную раму в темноту чердака. Солнце снова скрылось за облаками и от этого чердак казался ещё более тёмным.

— Юра?…, - вдруг позвала Катя Чижова. От неожиданности он остановился. Кроме мамы редко кто называл его по имени, для всех он был просто "Чиж".

— Тяжело тебе было? — спросила Катя пролезая в окно.

— Что? Тебя поднять? — с издёвкой переспросил он.

— Нет! Ну, бросить курить?.. Я видела, ты яблоки жуёшь теперь, вместо сигарет.

Чижов замялся, но ответил:

— Да, вышло так. Тогда в каникулы на новый год я к бате на зону ездил на плацкарте. День туда, день обратно… Ну, вот… — лежу я на полке, пацаны какие-то сиги стрельнули, ну я и решил, отдам им всё и всё, завяжу. У бабулек на станции ведро яблок купил. Ну, так и пошло. Яблоко за яблоком…

— Как? Ты в те каникулы ещё и к отцу ездил?

Она не могла поверить, выходит, помимо похорон бабушки и болезни матери, он в ту зиму ещё и на зоне побывать успел.

— Надо было ж бате новости сообщить. Письмом о таком не пишут. Бабка — его мать была, как-никак… Да я почти каждые каникулы к нему езжу, передачки от мамки вожу. Ей самой тяжело, далеко слишком, здоровье уже не то…

Он глянул на Катю и поймав на себе её восхищённый взгляд смутился. Отвернувшись он зашагал дальше, но в паре метрах вдруг снова остановился, так что Катя в потёмках чуть было в него не врезалась.

— А ты когда обратно в Германию? — ни с того ни с сего вдруг спросил он, повернувшись полубоком.

— Не знаю. Не думала ещё… Не собираюсь пока, — ответила Катя прокручивая в голове варианты, почему его это беспокоит. Неужели он боялся, что теперь, после развеяных грёз о первой любви, она возьмёт и также легко, как приехала, уедет?..

Они стояли в почти что кромешной тьме в полуметре друг от друга, пахло сухой пылью. И хотя они с трудом различали силуэты друг друга, по затаившемуся дыханию Чижова Катя поняла, что он о чём-то усердно думал, и на миг вдруг даже почувствовала всем своим телом его тепло совсем рядом с собой.

— А что? — вырвалось у неё, как нередко бывает, в самый неподходящий момент.

— Да, так… Осторожно тут, пригнись, — Чижов отступил, нащупывая руками трубы над головой, развернулся и пошёл дальше. Катя за ним.

— Подожди, я тоже ещё кое-что спросить хотела…

Но он, как будто не услышав её, вышел на лестницу, спустился к лифту и нажал кнопку вызова. Катя была неуверена, стоит ли ей задавать ему этот вопрос, и раз так получилось, что он её не услышал, с облегчением вздохнула. Она выбралась с чердака, отряхнулась от паутины и пыли, которые, как казалось, обволокли её всю, и спустившись на лестничную площадку встала полубоком рядом с Чижовым у лифта. Она стояла молча, опершись плечом о стену и глядя на горящую оранжевым светом кнопку.

— Ну? О чем спросить хотела? — посмотрел Чижов на неё вопросительно. Они были на лестнице одни, в полумраке и полной тишине и его мягкий и одновременно хрипловатый голос, отражающийся чуть слышным эхом в лестничных пролётах, пробирал до мурашек.

Катя сосчитала про себя до трёх, всё ещё мысленно сомневаясь, стоит ли задавать ему этот вопрос, но набравшись смелости, наконец, произнесла его вслух, неуверенно делая паузу после каждого произнесённого слова:

— Ты это тогда всерьёз имел ввиду? Я о той записке в тетради на четырнадцатое февраля…

Она боялась посмотреть ему в глаза и опасалась, что в тишине станут слышны удары её сердца медленно, но сильно бившегося в груди. Её спас приехавший лифт, громко дребезжащий от старости и изношенности, и Чижов придержав скрипящую дверь и пропустив Катю вперёд, вслед за ней вошёл в залитую неприятным жёлтым светом кабину. Он оперся спиной о закрывшиеся створки лифта изнутри, нажал кнопку первого этажа и закинув голову назад и расплывшись в ухмылке взглянул на неё сверху вниз:

— А ты?

Катя посмотрела на него вопросительным взглядом.

— Песню на концерте типа о нас пела?

"О нас"… Как по-новому и как непривычно близко это звучало. Катя смотрела на него широко раскрытыми глазами, не зная, что ответить. Лицо её побледнело. Его вопрос подразумевал, что он ей ответит также, как она ему ответит на его. Одно короткое "нет" могло бы положить конец всей этой неловкой ситуации, но это была бы ложь. Ответ был очевидно "да", но Кате не хватало смелости признаться в этом. Она почувствовала себя пойманой в клетку птичкой, такой беспомощной и обречённой на погибель. Чижов, видимо, тоже прочувствовав ситуацию и себя в роли палача, шагнул в сторону Кати, зажав её в угол лифта и уже было склонился над ней, чтобы дотронуться до её губ своими…

Но тут двери лифта отворились, и Катя, почувствовав порыв свежего воздуха и увидев в конце лестничной площадки первого этажа свет с улицы в проёме кем-то открытой входной двери, присев проскользнула под рукой Чижова и стремглав без оглядки выбежала на улицу — на люди, в ослепляющий солнечный свет. Она была сильно напугана, но одновременно несказанно счастлива от того, что "да" оказалось "да" и череда дополнительных вопросов этим сама себя исчерпывала. Пока Чижов, расстроеный тем, что явно поторопился и не рассчитал с моментом, продолжал стоять в темноте подъезда в тусклом жёлтом свете лифта, смущённо потирая голову, Катя отдышавшись, поправив плащ и пряча от прохожих счастливые глаза отправилась наугад по незнакомым улицам по направлению к Невскому.

"Он меня любит! Он любит меня! Иначе бы он не захотел меня поцеловать… Иначе бы он не объяснял мне, что значит любить… Иначе бы он не вернулся за мной… Да и не психанул бы, не закурил и не ушёл после моих рассказов о другом! Он не ревновал бы, если бы не любил… "

Катя по дороге домой, сев в автобусе у окна и провожая глазами дома, прохожих и светофоры, вспоминала все подробности прожитого дня, каждый жест, каждое слово Чижова. Она удивлялась тому, насколько трезво он смотрел на вещи, как просто объяснял то, в чём она не могла разобраться годами. Она достала из сумки конверт с фотографиями Ромы и посмотрела на них новым взглядом. Да, это была любовь, первая и поэтому такая запоминающаяся. Но это было тогда, в восьмом классе. А теперь… Теперь их с Ромой отношения было не то что стыдно или даже смешно — их просто невозможно было — называть любовью.

Но если слёзы и горечь разлуки — это не любовь, то что тогда настоящая любовь? То, что она чувствовала к Чижову? Катя убрала конверт в сумку, а дома вместе со своим старым дневником спрятала подальше в нижнюю полку стола. Она давно уже себе призналась, что Чижов ей нравился. У него была масса достоинств, которые её привлекали. Но вдруг это была очередная ловушка, и она влюбилась в него по привычке? Ища замену Роме? Снова Питер, снова школа и всё то же чувство влюблённости?… Но, нет! Катя осознавала, что ей нравился именно он, его характер и качества, хотя и далеко, далеко не все, как и далеко не все его поступки. Но она была уверена, что независимо, где и когда бы они с ним ни встретились, он был бы таким же и она бы чувствовала к нему то же самое. Он был настоящим, не по годам опытным и самостоятельным, вечно занятым, вкалывающим за отца и за мать, заботливым и внимательным… Кате вдруг показалось, что она его пристрастно оценивает. А как же прогульщик, двоечник, гопник?! Или как раз эти противоречия в нём и были тем, что её так привлекало? Чижов действительно был во многом противоречивой натуры: общительный, но никогда зря не трепался, серьёзный, но при этом с замечательным чувством юмора, он мог горячо отстаивать свои идеи, но при этом мог и промолчать и включить пофигиста, если тема ему была неинтересна… А может всё это не противоречия? Может это и есть идеал, когда в человеке всё так уравновешенно и в меру?

"Идеал"…

Катю передёрнуло от одной только мысли, что Чижов — идеал. Идеалы не начищают людям рожи до крови, не разводят людей на деньги, не назначают учительницам свидания и не прогуливают школу неделями напролёт!

Она запуталась. И разбираться в своих чувствах, казалось, ей предстояло ещё долго.