Восьмиклассница

Глава 6

Во время каникул учительница музыки, Людмила Савельевна, давно уже достигшая пенсионного возраста, но несмотря на это и дальше всю себя посвящавшая школе, попала в больницу. Об этом сообщил директор во вторник перед уроками. В учительской как раз шло обсуждение предстоящего спортивного фестиваля, на котором их школа должна была приветствовать старшеклассников со всего Центрального района. Фестиваль, как обычно, открывало и закрывало музыкальное сопровождение, за которое отвечала та самая попавшая в больницу преподаватель музыки с её ансамблем.

Директор обратился к Кате:

— А что, Катюша, может Вы бы заменили Людмилу Савельевну? Из нашего учительского состава Вы, наверное, самая музыкальная? Ну, и самая свободная, пока у Вас ещё нет своего класса…

— Но Евгений Николаевич, думаете, я справлюсь?

— А то как же! В Ваши школьные годы хорошо справлялись, как я помню. Пару лет прошло каких-то.

— Я уже несколько лет не пела, да и репертуара нету… и инструмента…

— Татьяна Константиновна, Вы в курсе, где у нас инструменты хранятся, покажите Кате после уроков… Катюша, мы рассчитываем на Вас, у Вас месяц на подготовку.

После уроков они с Татьяной Константиновной отправились на пятый этаж в спортзал. Инструменты и музыкальная техника хранились в отдельном помещении связанном с залом, чтобы их можно было без труда использовать на линейках и прочих мероприятиях, когда спортивный зал превращался в актовый.

В дальнем конце зала из переносных динамиков доносился рэп, там шла тренировка одной из школьных секций. Несколько парней самостоятельно разогревались у шведской стенки, кто-то подтягивался, кто-то отжимался, кто-то прыгал на скакалке. Катя и Татьяна Константиновна решили по-тихоньку проскользнуть в соседнее помещение, не отвлекая спортсменов.

— Растят бандитов, — прошептала недовольно Татьяна Константиновна, кивнув в сторону парней.

— А что такого? Спорт, ведь — хорошо.

— Хорошо, да не очень. Я Олег Петровичу говорила, что не дело пацанов боксу учить, только и знают потом, что морды бить друг другу…

— Боксу?

— Да, Олег Петрович сам — бывший чемпион Союза и тренер советской сборной…

Катя присмотрелась к спортсменам и узнала среди них нескольких своих учеников, Овчинникова из 9А, Анцышкина и Васюкова из десятых и Соловьёва из 11А. Остальные ей показались незнакомыми. Но тут её взгляд зацепился за ещё одного парня. Он подтягивался на шведской стенке к ним спиной. Подтягивался он долго и активно, так что был весь разгорячённый и красный — в контрасте с белой майкой это бросалось в глаза. Из под майки виднелись хорошо разработанные мышцы плечей и спины. На секунду Кате показалась знакомой его короткая стрижка, почерневшие от пота волосы, чёткая линия роста волос на мокрой шее…

Чижов!

Катя узнала его не сразу, она ещё не видела его во время тренировки. От него исходила какая-то особенная притягивающая энергетика, которая не давала Кате оторвать от него взгляд.

Вдруг из подсобного помещения послышался расстроенный аккорд, и Катя опомнилась. Татьяна Константиновна добралась до фортепиано. Парни тоже услышали этот звук и обернулись. Чижов соскочил со стенки и встретился взглядом с Катей. Лицо у него было свежее и блестящее от пота, щёки налились неравномерным румянцем. Катя, не подав виду, отвела глаза, поправила выбившуюся из причёски-ракушки прядь и поспешила в подсобку.

На складе помимо расстроенного пианино нашлась такая же расстроенная гитара, пара треугольников, ксилофон и старенькая скрипка без струн. В коробках Татьяна Константиновна и Катя нашли ещё какие-то ноты, много старых аудиокассет и пару дисков. Кассеты оказались совершенно разнообразными — от записей немецких песен, аудиокниг и уроков аудирования, до каких-то спектаклей и детских сборников, поэтому Катя решив, что что-то из этого могло бы пригодиться ей на уроках, забрала их с собой вместе с гитарой. Насчёт инструмента она решила, что если уж выступать на фестивале, то гитара будет наилучшим сопровождением из всего имеющегося инвентаря. К тому же на гитаре Катя играла с большим удовольствием, чем на фортепиано.

— Чижов! — вдруг раздался на весь зал громкий и весомый голос Татьяны Константиновны. Недаром ученики между собой называли её Танком. Прозвище прикрепилось к ней не только из-за того, что было короткой формой её имени и образно соответствовало её внешним данным, а особенно после её упоительных рассказов о любимом фильме про танкистов на уроке истории. С тех пор, завидя её в коридоре перед уроком, парни перешучивались: "Танки наступают!".

— Раз уж ты здесь, после тренировки останешься на дежурство в классе: доска, пол за тобой! — продолжила она, — Ты так редко появляешься, что твоя очередь уже несколько раз настала. Екатерина Андреевна, — обратилась она уже в более милом тоне к Кате, — Вы посидите в моём классе, Вы ж ещё репетировать на гитаре хотели, да? Проконтролируете, пожалуйста, чтобы этот обормот как следует убрался?

Катя не ожидала такого поворота событий, но в общем-то она была не против. Она и правда собиралась остаться ещё немного в школе и подумать над репертуаром для фестиваля. Но, конечно, оставаться в классе наедине с Чижовым, в её планы не входило. Немного смутившись, она поправила чёлку и кивнула.

В классе, всё том же 39-ом кабинете — это был класс 11Б и одновременно тот класс, в котором Катя чаще всего вела занятия — усевшись на учительский стол, где стоял всё тот же магнитофон, который подвёл её вчера на уроке, она взялась за гитару и стала вспоминать мелодии, которые знала раньше.

В школьные годы Катя не раз выступала на линейках, всяких там праздниках и фестивалях — почти всегда, когда директору нужно было музыкальное сопровождение. Играла и пела она неплохо, потому что в своё время посещала музыкальную школу. Хотя уроки сольфеджио и фортепиано не сильно способствовали её любви к музыке. Она любила подбирать известные мелодии на гитаре дома сама, без нот, при этом напевая слова. Любила Цоя, некоторых бардов, практически все популярные группы. За исключением, наверное, Земфиры, и то, скорее просто потому, что её подруги были сумасшедшими её фанатками… И сама Катя нередко сочиняла свои песни, но никогда их никому не пела.

Оказавшись в классе одна с гитарой и перебирая струны, на Катю нахлынула ностальгия по тем годам, когда она репетировала здесь свои номера. Когда этот класс был и её "классным" кабинетом. Ей вспомнилось, как парни-одноклассники сюда однажды после уроков во время её дежурства принесли бутылку водки и (конечно, как без этого?) случайно разлили прямо на паркет, а потом долго проветривали, чтобы в классе не пахло алкоголем. Пару раз ставили фильмы (класс был оснащён телевизором и видеопроигрывателем для обучающих фильмов) и в тайне от учителей зависали в классе после уроков, просматривая их, пока не приходила завуч и не разгоняла всех по домам…. Вспомнилось, как они с одноклассниками устраивали в этом классе дискотеку под Бритни Спирс, Руки вверх и Губина, как парни их, девчонок, при этом снимали на видео-камеру, а потом все вместе пересматривали снятое на видике тут же в классе. Именно тогда она поняла, что одноклассник-оператор к ней неравнодушен, потому что в кадре была в основном она крупным планом. Нормальный был парень, хороший друг. Он дружил со многими старшеклассниками, в том числе и с Ромой и, наверное, догадывался о Катиной симпатии к нему, потому что даже пару раз приглашал Катю на тусовки, где должна была быть и Ромина компания. Но Катя не ходила, стеснялась, да и вообще, не хотела быть слишком навязчивой. Но тому однокласснику она была искренне благодарна за его самоотверженную помощь…

Тут неожиданно дверь в класс отворилась и на пороге показался Чижов, всё такой же мокрый и румяный как на тренировке в зале. У него был тот самый подростковый румянец, который так украшает парней лет 16–17 и с возрастом проходит. Поверх майки на нём была накинута спортивная куртка, которую он, зайдя в кабинет, бросил на первую парту. Он молча и хмуро сдвинув брови — видно, дежурство его не сильно вдохновляло — взял ведро и тряпки и пошёл за водой в туалет в конце коридора на том же этаже. При этом Катя увидела, как блеснула цепочка на шее и снова мелькнули его разбитые костяшки, и насторожилась. Что-то было в его виде и манере двигаться бандитское. Его загребающая от бедра походка и небольшая сутулость придавали ему мужественности и возраста. И ей как и прежде было немного не по себе оставаться с Чижовым один на один, тем более, что воспоминания о той драке в подворотне всё ещё преследовали её.

Ради приличия она спустилась с учительского стола и пересела на стул. Очередной раз поправив причёску, она решила отставить гитару всторону — не играть же ей при Чижове?! — и взялась за коробку с кассетами, которую они с Татьяной Константиновной принесли из подсобки.

Через несколько минут Чижов вернулся и всё так же молча и хмуро принялся за доску.

Катя делала вид, что тоже занята, внимательно разглядывая кассеты. Но мысли её были о другом. Может вот он — шанс с ним поговорить один на один? Здесь, без посторонних ушей и глаз она могла бы сказать ему всё, что хотела, не компроментируя ни его ни себя перед другими… Только бы набраться смелости! Она долго ловила тот момент, чтобы первой что-то сказать, и, наконец, произнесла:

— Вы в технике разбираетесь?

Чижов, протирая доску, через плечо окинул взглядом её, разложеные на столе кассеты и магнитофон.

Внутри у Кати всё перевернулось, но одновременно она почувствовала облегчение. Первый шаг сделан.

— Дай гляну… — буркнул он, бросив тряпку в ведро с водой и вытирая руки о майку. Он проскользнул за первую парту перед учительским столом и придвинув магнитофон к себе, повертел его, открыл кассетник и попытался заглянуть внутрь корпуса.

— Есть что-нибудь острое? Ножик, проволка?..

Катя растерянно пожала плечами.

— Давай эту, как её?… — он показал на её причёску.

— Шпильку? — Катя достала невидимку из причёски и ракушка распалась, волосы красиво легли ей на плечи. Чижов немного завис глядя на Катю, но тут же пришёл в себя, когда она протянула ему шпильку, и усердно принялся за работу. Он лежал грудью на столе, раскинув мускулистые руки над партой. Мышцы на оголёных руках и плечах играли при каждом его движении. Костяшки и верхние фаланги пальцев были все разбитые, то ли — как она теперь понимала — от боксёрских тренеровок, то ли от уличных драк, подобно той, что Кате "посчастливилось" увидеть месяц назад.

Катя наблюдала за ним всё то время, пока он возился с магнитофоном. Впервые она так близко и внимательно могла рассмотреть его лицо. У него были выразительные глаза глубокого сероголубого оттенка, густые чёрные ресницы, такие же, но не казавшиеся слишком тёмными, брови, а над левой бровью и на подбородке виднелись шрамы от старых зашитых ран. Лицо его в целом было красиво и шрамы не портили его, а только придавали ему особый шарм и возраста. Коротко подстриженные волосы были мокрыми, и от этого ещё более чёрными, чем обычно. Из-под чёлки на лоб стекали капельки пота.

Чижов вытер лоб тыльной стороной ладони и приподняв брови вопросительно посмотрел на Катю, застав её глаза врасплох. Она смутилась, но решила не сдаваться и, раз уж даже обстановка к тому располагала, хоть в этот раз не упустить шанс и поговорить с ним серьёзно:

— Вы регулярно пропускаете уроки, Чижов.

— Ну и чё с того?

— А то, что Вы — школьник. Учиться, по сути — Ваша работа. А Вы целыми днями болтаетесь то на улице, то в спортзале… Вы обязаны присутствовать на уроках, понимаете? В конце концов от этого зависит и Ваше будущее. Хорошо закончите школу — получите достойную профессию, будете хорошо зарабатывать…

Катин напыщенный поучающий тон раздражал её саму. И Чижова, видимо, тоже. Он перебил её не дав закончить:

— А я уже неплохо себе зарабатываю. И кстати, побольше твоего, — добавил он ехидно.

Его слова повергли Катю в ступор. Она даже не подала виду, что её задело его очередное обращение к ней на "ты", главное, что он, её ученик — и работает?!

— К-как?… — выдохнула она расстроенно.

— Каком кверху! Жизни не знаешь ещё, а пришла тут учёных учить, училка, блин…

— Ну, знаете, Чижов, так будете со своими приятелями во дворе разговаривать. Я всё же — Ваша учительница! — разозлилась Катя.

— "Учительница", — передразнил Чижов, — чему ты меня научить-то можешь?! "Зетцен Зи битте"? Вот реально, твой немецкий мне ну вообще по жизни не нужен! Я работаю и буду работать, и чё-то немецким там и не пахнет.

Катя растерялась. Она опять не знала, что ответить на его хамские упрёки. В чём-то он был прав, но она не хотела этого признавать.

— Школьная система — говно, — продолжил тем временем Чижов, и дальше ковыряя шпилькой в магнитофоне, — Жизни в школе не учат, только психику портят. Может не хочу я быть переводчиком? На кой х*р мне тогда этот грёбаный немецкий сдался? А история?! Всё равно всё — брехня! Деду моему одно рассказывали, бате — другое, мне — третье! Не хочу я как лох сидеть и позволять, чтоб мне этим бредом мозги засирали! Я жить хочу, как хочу. Сам выбирать, что слушать, кем быть, чему учиться. Свободно выбирать!… А система эта прогнила вся давно… Вот как это старьё, — он кивнул на магнитофон, — Где этого динозавра раскопали только?

Катя была изрядно удивлена внезапной разговорчивости обычно скупого на слова Чижова. Но ей было обидно от его резких слов. И за себя, и за школьную систему, и за магнитофон. Хотя в тоже время она понимала, что Чижов отчасти прав, и мнение его для школьника достаточно зрелое. Понимала, но никак не могла этого признать. Потому что это означало бы очередную победу его над ней. Она не знала, что ответить, и просто молча скрестив руки на груди смотрела, как он дальше возится с магнитофоном.

— Всё вроде. Дай кассету.

Первая попавшаяся Кате под руку кассета оказалась той самой, которую годами крутили на первое сентября, встречая первоклашек, и из динамиков донеслось: "…и умножать, малышей не обижать, учат в школе, учат в школе, учат в шко-о-оле…"

Чижов только усмехнулся, встал, взял свою куртку со стола и пробубнив себе под нос:

"У системы быть рабом, и по жизни быть дерьмом, учат в школе, учат в школе…", — вышел из класса.

Катя растерянно крикнула ему в догонку:

— А пол мыть кто будет?!

Но он уже исчез вниз по лестнице. А Кате ничего больше не оставалось, как молча взяться за швабру.