Вражда

Глава 20

Дом, где планировалось провести переговоры, находился недалеко от Велижа — одного из городов Смоленского княжества. Тут была усадьба кого-то из местной знати, большая, старая и давно пустующая. Но сегодня в ней царило оживление: перед домом стояли внедорожники, повсюду мелькали люди в костюмах. На огороженной площадке у крыльца расположились два лимузина и минивен. Делегация Голицыных уже ждала нас.

Мы въехали на территорию усадьбы и тоже припарковались возле крыльца. Весь транспорт, на котором мы добирались из аэропорта — лимузин и машины сопровождения — нам предоставили смоляне, как и охрану для места встречи. Местный великий князь выступил гарантом безопасности, а дружинный воевода — распорядителем на переговорах. Смоленск занимал нейтральную позицию, и потому было решено встретиться именно здесь.

Как с нашей стороны, так и со стороны канцлера прибыли по два человека. Новгород представляли я и Станислав Родионович Вельский — глава посольского приказа, а союзное руководство отправило воеводу московской дружины и министра внутренних отношений. Максимилиан Белозёрский и Николай Голицын не поехали. После всех событий личные встречи на столь высоком уровне казались весьма рискованными.

Вельский был низкорослым и худощавым, носил очки, а над его верхней губой росли тонкие усики. Он имел второй ранг мастерства и являлся одним из самых сильных людей Новгорода, хоть с виду и не скажешь. Из Москвы тоже приехали мощные энергетики: воевода — второй ранг, министр — третий. Вот только вряд ли нам стоило их бояться: для меня ни один, ни другой угрозы не представляли. Да и смоляне были заинтересованы в том, чтобы встреча не закончилась дракой.

И всё же Вельский беспокоился, что нас попытаются убить.

— Канцлер считает нас мятежниками, — напомнил он, когда мы ехали аэропорта. — Если он захочет избавиться он нас, его вряд что-то остановит.

— Я остановлю, — заверил я. — Но не думаю, что он станет так рисковать. Это — политическое самоубийство. Его позиции и без того слишком шатки.

— Голицын сам попросил, чтобы вы присутствовали. Возможно, он затеял очередное коварство.

Опасения Вельского были понятны. Голицыны хотели избавиться от меня и могли использовать для этой цели переговоры. Вот только я не чувствовал ни тревоги, ни какой-либо напряжённости, как это обычно случалось перед сражениями. В душе царил покой. Похоже, нам ничего не грозило.

— Обычно я чувствую близость драки, — сказал я. — Сейчас этого нет.

— Дай Бог, чтобы ваше чутьё не подвело. Но готовиться надо к худшему.

Я и не возражал, однако считал, что важнее подготовиться к самим переговорам, нежели к маханию кулаками. Последнее лично для меня труда не составляло. Всё рушить и убивать — дело нехитрое. Гораздо сложнее уладить конфликт словами. Правда, если другая сторона не заинтересована идти мирным путём, никакие слова не помогут.

Когда мы с Вельским вышли из машины, нас встретил сам смоленский воевода и проводил на второй этаж, где в просторной комнате, украшенной картинами и лепниной, за широким квадратным столом расположились два представителя союзного правительства.

Первым поднялся и поздоровался с нами высокий светловолосый господин с вытянутым скуластым лицом. Звали его Семён Светлов, и он являлся министром внутренних отношений. Воевода же московской дружины, Ярослав Голицын, выглядел чуть старше, его седеющие волосы были собранными в косичку, а на грубом землистом лице росла аккуратная бородка.

Светлов был в сером костюме-тройке, Голицын — в военной форме. Мне тоже по статусу полагалась форма, но её ещё не сшили, и я ходил в штатском наряде.

После обмена приветствиями я и Вельский уселись напротив наших оппонентов. Воевода смоленской дружины напомнил нам, что является гарантом соблюдения правил переговоров и взял с каждого обещание не применять силу, а затем расположился с третьей стороны стола.

— Итак, господа, — обратился к нам Семён Светлов, — вы настояли на переговорах. Мы готовы выслушать ваши предложения.

Тон его мне сразу не понравился. Он казался слишком надменным, да и сама формулировка не отражала действительности. Пусть инициатива переговоров исходила от Белозёрского, но насколько мне было известно, никто ни на чём не настаивал. По словам Максимилиана Сергеевича, Голицын и сам охотно согласился устроить встречу.

— Полагаю, этот разговор будет интересен обеим сторонам, — произнёс Вельский. — Сохранить Союз важно всем, и Николай Фёдорович это прекрасно понимает. Но, к сожалению, мы с вами имеем некоторые разногласия. Нам надо услышать друг друга и обсудить пути решения проблемы. Изложите ваши претензии.

— Мы желаем обсудить три вопроса, — жёстко проговорил Светлов. — Первый — сепаратизм новгородской знати. Второй — множественные нарушения закона СРК, в том числе, свержение законного наследника. И третий вопрос — возвращение на свободу Станислава Борецкого, которого вы держите в плену.

— Хорошо, — Вельский положил на стол дипломат, открыл и извлёк оттуда широкоформатный конверт, после чего вернул дипломат на пол. — По поводу первого пункта. Несмотря на настроения, царящие среди новгородской знати, Максимилиан Белозёрский намерен приложить все силы, чтобы остаться в составе СРК. Но сделает он это лишь в том случае, если не будет агрессии, направленной в нашу сторону, в том числе публичных обвинений и попыток силой или хитростью завладеть имуществом новгородских подданных. Проект нового законодательства Максимилиан Сергеевич уже направил канцлеру в электронном виде. Я обязан передать вам бумажную копию.

Вельский протянул конверт, Светлов взял его, открыл, пролистал, кивнул:

— Благодарю.

— Должен отметить, что при составлении данного законопроекта мы ориентировались на правовые акты Черниговского и Шуруканского княжеств. Ни один из пунктов не противоречит законодательному своду СРК. Так же вынужден напомнить, что статья сто пятьдесят семь пункт два общего свода даёт нам право самостоятельно выбирать принцип передачи власти внутри княжества. Это отменяет ваши претензии о якобы свержении великого князя. Святослав Борецкий по новому новгородскому закону не является великим князем.

— Данный пункт действительно даёт вам такое право, — согласился Светлов в прежней надменной манере, — но процедура соблюдена не была. Канцлер не был поставлен в известности. Поэтому акт отстранения Святослава Борецкого от занимаемой им позиции может расцениваться только как противоправное действие. Смею напомнить и о многих других преступлениях. Захват в плен великого князя, сепаратизм Ростислава Борецкого, публичные призывы к расколу СРК, убийство Василия Борецкого, убийство канцлера Вельяминова, убийство главы МСБ, ряд нарушений на предприятиях, покушение на официальных представителей канцлера. И это ещё неполный список.

— Но и наш список не меньше, — парировал Вельский. — Вторжение представителей Московского княжества на территорию Новгорода, попытки захвата частной собственности подданных, вмешательство во внутренние дела, убийство великого князя и его семьи. Кто за это ответит? Я даже не говорю о методах, с помощью которых Николай Голицын пришёл к власти. Были убиты шесть членов правительства. Это не похоже на законные выборы.

— Прошу прощения, но ваши обвинения совершенно немыслимы. Процедура перевыборов канцлера была проведена по всем правилам. Те же, кто захотел силой установить собственный порядок вопреки решению большинства, получили по заслугам. Встав на этот путь, они объявили себя мятежниками.

Похоже, переговоры упёрлись в непреодолимую преграду. Каждая из сторон по многу раз нарушала законы Союза, а теперь все отрицали свою вину и обвиняли друг друга. Здесь не было того, кто мог бы посмотреть на ситуацию беспристрастным взглядом и предложить приемлемый для всех компромисс. Каждый считал себя правым и уступать не хотел.

Я видел только один выход: обнулить взаимные претензии и начать с чистого листа. Лишь тогда мог появиться шанс мирно урегулировать конфликт. Иначе — война. Война до победы, пока одна из сторон не сотрёт другую с лица земли, тем самым «доказав» свою правоту.

Целый час Вельский и Светлов препирались, образно тыча друг у друга пальцем и обвиняя в ужасных преступлениях. Я же слушал их перепалку и размышлял о тщетности таких переговоров. Смысла в них не было. Если никто не сменит риторику, то встреча закончится ничем. «Дипломаты» углубились в правовые дебри, забыв о самом главном, ради чего мы здесь собрались — о сохранении Союз. Надо было разорвать порочный круг.

— Погодите, господа, — вмешался я, когда почувствовал, что взаимные обвинения могут завершить переговоры в любую минуту. — Мы собрались, чтобы ссориться или чтобы решать вопрос по существу?

Я окинул взглядом министра и воеводу. Воевода молчал с каким-то, как мне показалось, насмешливым выражением лица. А вот Светлов нахмурился — ему не понравилось, что я заговорил.

— Артём Эдуардович, мы сейчас как раз и пытаемся решить вопрос по существу. Но есть ряд преград, — напомнил он.

— Которые мы не можем преодолеть, потому каждый стоит на своём, — добавил я.

Светлов снисходительно улыбнулся:

— Похоже, именно так.

— Тогда давайте зайдём с другой стороны, — предложил я.

— Пожалуйста. Я слушаю.

— Вернёмся к цели нашего собрания. Что мы хотим? Поговорить и разойтись? Усилить конфронтацию? Или придти к какому-то взаимовыгодному решению? Мы далеко зашли в этом противостоянии, но если бы не было шанса добиться мира, вы бы тут не сидели… и мы тоже. Мы не выпрашиваем у вас ничего. Если Николай Фёдорович не готов идти на компромисс и будет стоять на своём, то и мы будем драться за наши интересы. Вот только сомневаюсь, что вы сами этого хотите, особенно после того, как дважды потерпели поражение.

Сцепив руки на столе, я пристально посмотрел в глаза Светлову. На его надменном лице возникло озадаченное выражение.

Вместо Светлова ответил воевода.

— Похоже, вы не сторонник пустой болтовни, Артём Эдуардович. Что ж, я — тоже. Мы, люди военные, уважаем конкретику.

Его скрипучий голос прозвучал довольно грубо, а его слова по сравнению с дипломатичными разглагольствованиями Светлова — излишне прямолинейно.

— Витиеватые речи в данном случае не помогут, — согласился я.

— И то верно, — усмехнулся Ярослав. — Устроить встречу хотел ваш великий князь, мы пошли на уступку. Ну так высказывайте ваше предложение. Вы ведь за этим сюда пришли? Говорите. Что конкретно предлагаете?

— Обнулить претензии взаимные претензии, — сказал я. — Давайте признаем, что обе стороны перегнули палку и разойдёмся по разным углам ринга. Не вижу причин ломать наш общий дом. И Новгород, и Москва смогут уживаться в рамках Союза, как и прежде. Просто не лезьте к нам — вот единственное наше требование. Не лезьте, не трогайте наше имущество, не трогайте наших людей. И всё будет в порядке. Махания кулаками нам тоже не нужны. Но если продолжите делать то, что сейчас, с этим никто мириться не станет.

— Значит, вы не отрицаете ваши преступления? — вернул разговор в прежнее русло Светлов.

Постановка вопроса выглядела весьма коварной. Нас припирали к стенке. Ответить, что отрицаем? Это было не так. Мы действительно убивали Голицыных, но только в ответ на их нападки, в целях самозащиты. Сказать, что не отрицаем? Это значило признать свою вину и согласиться понести наказание.

— Вы, кажется, меня не поняли, — сказал я.

— Ну так объясните, — Светлов смотрел на меня своим наглым победоносным взглядом. Наверное, ему казалось, что нам теперь не отвертеться.

— Возвращаемся к началу, — сказал я. — Чего мы хотим? Мира? Войны? Раскола? Давайте говорить по существу.

— Союз Русских Княжеств строится на определённых принципах, — произнёс Светлов. — И во главе угла стоит закон. Каким образом мы будем продолжать дальнейшее сотрудничество, если не способны существовать в рамках единой правовой системы?

— Вот и хотелось бы это выяснить. Мы можем продолжать сосуществовать вместе или нет?

— Ладно, давайте поступим так, — снова заговорил Ярослав Голицын. — В принципе, возможно всё. Но вы хотели конкретики? Ну так вот вам конкретика. Во-первых, мы хотим, чтобы вы отдали Святослава Борецкого.

— Увы, это невозможно, — проговорил Вельский. — Святослав Борецкий убит в ходе задержания.

— Но вы утверждали, что он жив, — удивился воевода.

На самом деле, никто прямо не утверждал, что Святослав жив, просто прежде это не отрицалось. А сейчас мы решили сказать, что он погиб. В Новгороде понимали, что Голицыны будут настаивать на его освобождении, в то время как наша аристократия не жаждала его крови. Кто-то должен был ответить за убийство семьи Ростислава Борецкого, но Голицыны находились в недосягаемости, а Святослав — у нас в руках. Поэтому сейчас мы почти не врали: Святослав — в любом случае не жилец.

— Мы такое не утверждали, — напомнил Вельский. — Святослав Борецкий был обвинён в убийстве семьи своего брата и объявлен в розыск, но в ходе задержания оказал сопротивление и был убит. Тело передано его роду.

— Так… — проговорил воевода. — Интересно у вас получается. Тогда следующий вопрос. Если новгородцы попрали закон и учинили кровную месть, что вас остановит? Откуда нам знать, что вы не пойдёте дальше и что нам не надо опасаться вас? Для того и существует закон, чтобы нормализовать подобные акты. Но если вы отказались жить по единым правилам, как можно оставить вас под одной с нами крышей?

— Поэтому я и говорю, что обе стороны должны отказаться от своих претензий, — повторил я. — Только тогда возможен мир.

— А каковы гарантии? Честное слово?

— У меня такой же вопрос. Пока я вижу, что на нашей земле вы творите произвол. Похоже, придётся и правда дать друг дугу честное слово. В конце концов, всем мы — люди знатные, и слово наше стоит дорого.

— Ваши обвинения беспочвенны. Законность — вот основа, на которой держится Союз, — Светлов включил заезженную пластинку. — Попирание закона неприемлемо.

В некоторой степени он был прав. Княжества скреплялись в составе Союза общим законом и общими принципами сосуществования — так утверждала официально декларируемая позиция. А поскольку канцлер являлся гарантом закона, то он фактически и решал, кто прав, а кто виноват. Вот только в последнее время канцлеры, что Вельяминов, что Николай Голицын, обслуживали интересы главным образом одного княжества или даже рода, что для нас создавало серьёзные трудности. В нынешней системе координат мы, новгородцы, просто не могли оказаться правыми. Из этого порочного круга не было выхода.

Три часа продолжались переговоры и в итоге завершились ничем. Подвижек не было, но в то же время и об окончательном разрыве никто не сказал. Казалось бы, не так плохо, как могло быть, но когда мы с Вельским летели обратно, я чувствовал разочарование. Переговоры походили на фарс и не имели никакого смысла. Непонятно, зачем канцлер согласился провести их. На что рассчитывал? На то, что мы приползём с повинной, слёзно покаемся и предадим себя на «справедливый» общесоюзный суд, контролируемый Голицыными? Если канцлер реально так считал, он был человеком небольшого ума.

Суд над Святославом Борецким состоялся на следующей неделе во вторник. Решили не тянуть и расправиться с ним как можно скорее. Для рассмотрения дела собрались в зале заседаний княжеской думы — большом круглом помещении в форме амфитеатра. Присутствовали здесь, как члены думы, так и лица, которые давали показания. В их числе был и я. Максимилиан Белозёрский тоже приехал, но он выступал в качестве арбитра и участия в голосовании не принимал, как и глава думы.

Разбирательство продолжалось почти полдня. Заслушали и мои показания, и показания пленных наёмников, и Веронику с Олей, и других членов семьи Борецких, кому было что сказать. В итоге почти ни у кого не осталось сомнений в виновности Святослава. Он и сам, поняв безвыходность своего положения, сознался в том, что попросил помощи у московских князей и что Николай Голицыны лично обещал поддержать его. Ещё перед Новым Годом они составили план, как отстранить от власти Ростислава Борецкого, который, как считалось, инициировал убийство собственного отца, а так же разжигал сепаратистские настроения. Голицын якобы обещал схватить меня и Ростислава и предать справедливому суду.

Святослав до конца стоял на том, что не знал, каким способом канцлер расправится с Ростиславом. Теперь он всю вину валил на Голицыных и убеждал собравшихся в том, что канцлер хитростью и обманом втёрлись к нему в доверие, а сам Святослав был против творимых им бесчинств, но не мог ничего с этим сделать.

Выглядели его слова правдоподобно, вот только показания членов семейства Борецких говорили о том, что Святослав всё прекрасно знал и не возражал против присутствия московских наёмников на новгородской земле, как не возражал против творимых ими бесчинств и даже убийства собственных дружинников, которые сопротивлялись этому.

Не знаю, поверил ли кто-то Святославу или нет, но из шестидесяти с лишним заседателей против казни проголосовали лишь одиннадцать человек, которые не посчитали его вину доказанной или достаточной для столь жёстких мер. Однако большинство жаждало отмщения, и судьба неудавшегося великого князя решилась быстро.

Казнь решили устроить на базе у новгородской дружины. Когда заседание думы окончилось, туда отправилось более тридцати глав родов, чтобы лично наблюдать исполнение приговора. Я и сёстры Борецкие тоже поехали.

Собрались на плаце. Два дружинника вывели Святослава и поставили перед князьями. Его волосы были всклокочены, костюм, который он не менял со дня поимки — измят, а во взгляде ещё теплился огонёк бессильной злобы. Сейчас этот человек представлял собой жалкое зрелище.

Кто убьёт Святослава — вопрос оставался открытым. По обычаю (а суд проходил в соответствии с обычаями, а не законом СРК) сделать это должен был тот, кто больше всего пострадал от действий виновного. А поскольку такими лицами являлись Вероника и Оля, им предложили замену. Однако ко всеобщему удивлению Вероника отказалась, заявив, что справится сама.

Она вышла к Святославу, что угрюмо таращился по сторонам. Лицо её было каменным, а взгляд полон ненависти.

— Ты убил моих родителей, ты разрушил мой дом, — в её голосе звучала злоба. — Ты достоин смерти. Я бы с радостью переломала тебе все кости, прежде чем убить.

Я стоял рядом. Святослав угрюмо посмотрел на меня. Его запястья обвивали два браслета, и он сейчас не смог бы сопротивляться, даже если б захотел. Он доживал последние минуты и прекрасно это понимал.

— В глаза смори! — прошипела Вероника. — Смотри мне в глаза, мразь! Или ты слишком труслив для этого?

Святослав уставился исподлобья на Веронику.

— Однажды вы все заплатите, — голос его был глухим и хриплым, но страха в нём не чувствовалось. — Убийцы. Вы начали это. Я ни о чём не жалею.

— Кончай его, — произнёс я. — Он уже сказал всё, что хотел.

Вероника сосредоточилась, концентрируя в руках энергию, а затем схватила Святослава за шею. Тот стал задыхаться. Правую руку девушка крепко сжала. Удар. Её кулачок с хрустом проломил лоб Святославу, оставив вмятину. Взгляд преступника остекленел. Ещё удар — вмятина стала больше. Из глаз, рта и носа Святослава хлынула кровь.

— Он мёртв, хватит, — сказал я.

Вероника отпустила Святослава. Бездыханное тело со смятой головой упало на асфальт. На плацу царила тишина. Князья, что стояли полукругом, молча наблюдали, как свершается возмездие. Вероника замерла, с ненавистью глядя на изуродованный труп, словно хотела убить его ещё раз.

— Правосудие свершилось, пойдём, — я обнял её за плечи и повёл прочь.

И вдруг Вероника разрыдалась. Она уткнулась мне в грудь и заплакала, а я прижал её к себе и просто ждал, пока она не выпустит всю ту боль, которая копилась в её сердце последние недели. Слова тут были излишни.

Максимилиан Сергеевич позвонил мне через день.

Был вечер, я сидел дома и изучал правовые акты, касающиеся работы дружины. Вероника в другой комнате готовилась к экзаменам, которые в связи с форс-мажором отсрочили для неё до конца июня.

Мы с Вероникой буквально на днях переселились в мою городскую квартиру — ту самую, в которой осенью пришлось отбиваться от увээровцев. Оля же сейчас жила в доме отца. Она перебралась туда сразу после того, как я выкупил у неё долю компании «Звезда». Теперь ей вряд ли стоило опасаться за свою жизнь. Иное дело — мне. Я всё ещё побаивался, что Голицын решит уничтожить меня так же, как уничтожил Ростислава Борецкого.

Звонка от Белозёрского я не ждал, но и не сильно ему удивился. Мы иногда созванивались напрямую, когда возникал какой-нибудь важный вопрос.

— Артём, надеюсь, новость обрадует вас, — объявил Максимилиан Сергеевич. — Сегодня у меня состоялась конференция с канцлером. Похоже, в отношениях с Москвой наметился перелом.

— В каком смысле? Канцлер идёт на мировую? Или наоборот?

— Я бы сказал, видны позитивные изменения. Канцлер рассмотрел наше законодательство и заявил, что нарушений в нём не видит. Дело сдвинулось с мёртвой точки. Но я звоню по другому поводу. Давненько вы у нас не гостили. Сейчас мы все заняты вопросами глобального характера, но иногда надо отвлекаться. Что скажете насчёт ужина в тесном семейном кругу?

— Я только «за». Отвлекаться нужно, — согласился я, понимая, к чему клонит Максимилиан Сергеевич. Возможно, он снова решил поднять вопрос нашего с Ксенией венчания. Мы как раз договаривались вернуться к данной теме летом после того, как девушка окончит академию.

— Как насчёт субботнего вечера? Часов в шесть, например?

Я согласился, и мы с Максимилианом Сергеевичем попрощались, но не успел я вернуться к своим делам, как на смарте снова заиграла мелодия. На этот раз номер высвечивался незнакомый.

— Добрый вечер, Артём Эдуардович, — поздоровался со мной звонивший. — Меня зовут Николай Голицыны. Я много слышал о вас. Теперь хотел бы пообщаться лично.

Для меня это стало полнейшей неожиданностью: звонил мне сам канцлер.