Время Надежды (СИ)

1

Кирстен 1

Я пытаюсь сдвинуть взглядом чашку. Подозреваю, лицо у меня при этом смешное, гримаса такая, будто приседаю с булыжником. Красная перекошенная физиономия, вот это вот все… Хорошо, что кроме сестренки никто меня дома не видит. А сестренка всегда мной восхищается, просто так, потому что я умею находить еду и сшила из лоскутов куклу.

Ей все равно, что я пустая, как эта неподвижная чашка. Ну нет у меня способностей!

Я знаю, что чудодействовать запрещено. Если кто-то узнает, донесет в Инквизицию, и за мной придут, как когда-то за мамой. Из катакомб, если нужно, достанут. Но если бы я хоть что-то смогла, хоть самую малость… Это была бы моя ниточка к маме. Единственное, что еще может нас связывать. Я бы снова чувствовала ее дыхание рядом.

Пытаюсь и пытаюсь. Без результата.

- А можно, я всегда буду малышкой? - Вдруг спрашивает сестренка.

Ее зовут Габи, ей скоро будет четыре. Она очень похожа на папу. Тот же излом бровей, те же длиннопалые руки, и улыбка тоже его. А больше я ничего о папе не помню. Его убили недавно, и будто вечность назад, еще до рождения Габи. Память уже размывает родные черты. Иногда перед сном я лежу, смотрю в потолок, и пытаюсь мысленно собрать папин образ. Вспоминаю его низкий голос, манеру двигаться и говорить.

С каждым днем папы все меньше. От этого больно щемит в груди. Маму у меня позже забрали. Но я знаю, чувствую: близок тот день, когда память-предательница и ее потеряет.

Хорошо, что осталось несколько чернильных набросков. Родители изображены на пергаменте, небрежными тонкими линиями. Теперь мои близкие люди просто портреты. Неподвижные картинки. Я не в силах их оживить.

Наивный вопрос сестренки меня согревает. Габи вообще горячая, будто печка. У нас редко бывает возможность покупать дрова. Ну да ладно. Есть несколько замечательных одеял, под которыми мы спим бок о бок. Габи сопит, уткнувшись мне в грудь твердой головушкой. Рядом с ней все плохое словно бы растворяется. И тогда я думаю, что все будет хорошо. Я справлюсь.

Мои губы сами собой расползаются в грустной улыбке:

- Конечно, можно. Всегда будь маленькой. Ну, такой как сейчас.

О да. Пусть подольше побудет в своем солнечном мире. Пусть не знает о боли и ужасах, что творятся вокруг. Пусть верит, что я от всего смогу ее защитить. Спасти от крыс, от одичавших собак, от пьяных прохожих и страшных теней, собирающихся по углам. Смогу прогнать галдящих оборванцев с комками навоза. Для Габи я всесильная Кирстен. А не вчерашняя девчонка, пытающаяся свести с концами концы.

- Здорово. Значит, я всегда буду есть кашку на завтрак! И играть с Авиком. Знаешь, завтра мы поженились. И поцеловались.

- Не завтра. Вчера, наверное. - Со смешком поправляю. Скоро мы будем болтать как подруги.

Хотя… По правде, я немного завидую сестре. Если бы мне кто-то нравился, я бы не смогла так открыто рассказывать о своих чувствах. При одной только мысли об этом все внутри отчаянно протестует. А у меня даже нет парня. Зато, у Габи все просто. Поцеловались они, ага. Губками чмок-чмок в пухлые щечки.

- Ладно, пойдем. Йерген ждет.

Я помогаю сестре застегнуться, потом застегиваю крючки на своей истрепавшейся ваточной стеганке. Когда-то ее мама носила. Дверь мы не запираем, все равно брать у нас нечего. Я просто прижимаю створку снаружи рогатиной.

От нашего дома до мастерской Йергена идти около получаса. По правде, это давно не наш дом. После ареста мамы туда поселили другую семью, а Йерген выкупил нас с сестрой из городского имущества. Так что по документам мы с Габи не городские, мы собственность Йергена, эльфа, вольного художника, большого друга моих покойных родителей. Если бы не он, я не знаю, что бы сейчас с нами стало. Даже думать не хочется.

В доме была клетушка для зимовки скотины, и Йерген договорился с новой хозяйкой, чтобы мы там остались. Он помог мне заткнуть щели, насыпать пол и сколотить нехитрую мебель, - кровать, пару лавок, ларь для вещей. И с тех пор ежемесячно передает через меня ей два медяка как аренду.

Вот так. Мы снимаем угол для животных в доме, в котором вырослая, и где родилась Габи. По утрам я прихожу работать у Йергена, пять дней в неделю, если ему не требуется больше помощи. В основном, мои обязанности просты, например, прибраться в тесной, заваленной холстами, неоконченными статуэтками и досками вывесок мастерской. Воздух там так напитался запахом пигментов и масел, что кажется, его можно резать на ломти. В мастерской эльф живет и работает. Еще мне нужно приготовить еду, выполнить нехитрые поручения, на рынок сходить. Бывает, я позирую, - то есть пытаюсь не двигаться, пока не заломит в спине и перед глазами не потемнеет. Простая работа, честная и достойная, к тому же, Габи всегда крутится рядом. Йерген делится с нами едой, и иногда даже дает маленькие серенькие монетки. В народе они зовутся горошинами. «На ленты», так он говорит. Я знаю, что с хозяином нам повезло.

Родительский дом находится на самой окраине, и сейчас мы с сестрой продвигаемся в сторону центра, в район более зажиточный. Впрочем, не сильно. Кроммов там еще не увидишь. Зато, они часто присылают карателей.

Я крепко держу Габи за руку, как всегда, оценивая обстановку. В совершенстве выучила навык горожанки из бедных кварталов. Нужно одновременно смотреть вверх - как бы чего из окошек не выбросили, вниз - как бы не вляпаться в самое смрадное, и разом по кругу - чтобы не обворовали, не толкнули, чтобы самой никого не задеть и не нарваться. А если увидишь карателя, нужно стать незаметной и смотреть вниз. С ярлыками у нас все в порядке, вон они, у обеих на шеях, но играть с судьбой очень не хочется.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И без карателей на узких улочках Фиалкового квартала приходится быть начеку. Дома тут обступают, теснят клетчатыми фасадами, вторые этажи нависают над первыми, отчего даже в летний полдень сыро и сумрачно. Среди вывесок все больше трактиры и заведения, от которых приличным девушкам следует держаться подальше. И днем и ночью здесь толчется народ, водят скот, продавливают себе дорогу всадники, кричат зазывалы, нищие дергают за подол. Каждый раз, когда выбираюсь отсюда, мне становится легче дышать.

Как этот адский котел умудрились назвать Фиалковым кварталом? Уму непостижимо! У древних было странное чувство юмора…

- О, какая хорошенькая. Хочешь горошинку? А если две? А я немного поиграюсь с твоими.

Меня грубо хватают за плечо, я изворачиваюсь, глотая желание огрызнуться. Разумней опустить голову и дальше идти. Пьянчуга быстро переключится на другую прохожую. Так и есть. К своему облегчению, слышу позади заплетающееся:

- Ишь какая тетеря…

Мастерская Йергена находится на нарядной улице квартала маляров, среди одинаково симпатичных, точно расписные яички домов. Маляры показывают свою работу, так что брус каркаса окрасили в темно-бордовый прошлой весной, а глиняные стены сияют от свежей побелки. Мне это кажется странным, но все художники входят в гильдию маляров. В квартале расположено несколько конкурирующих лавок.

Но я уверена, что у Йергена самая красивая вывеска. Ее уже трижды забрасывали тухлыми яйцами. И дважды били мелкие мутные стеклышки, вставленные в решетки больших окон мастерской.

На всякий случай стучусь. Утро… Посетителей еще нет.

Йерген бросает на нас с сестрой косой взгляд, и возвращается к холсту. В последнее время он рисует модные южные плоды, гранаты, разломанные, с рассыпавшимися семенами. Их любят вешать в гостиных зажиточные горожане.

- У меня уже чесотка от этих гранатов. Будто переел. - Вздыхает Йерген. - В прошлом году, когда все просили подсолнухи, было повеселее. Там и вазы разные, и состояние у подсолнухов отличается. Например, подсолнухи бывают вялые, полувялые, недовялые, бродрые, или чтобы прям бутоны торчком… Изобилие мотивов, поперхнуться можно.

- Да ладно. И то и то круглая мелочь с семками. - Отзываюсь я, разыскивая чистую ветошь.

- Семечки… - Мечтательно встревает Габи. - Их лучше ложечкой есть.

Разговор о еде никогда не проходит мимо сестры незамеченным.

- Голодная? - Не дожидаясь ответа, Йерген встает.

Я невольно любуюсь его движениями, нечеловечески гибкими и плавными. Эльф напоминает кота, обманчиво вальяжного, всегда готового к кажущемуся невозможным броску. Его длинные черные волосы небрежно забраны в пучок и скручены на затылке, открывая острые уши. Вместо заколки из пучка торчит кисть. Наверное, все эльфы красивы и утонченны, так что Йерген заметно среди них выделяется. Для нелюдя он не отличается ростом, не выше средних мужчин, и есть в нем что-то хищное, не вяжущееся ни с ремеслом художника, ни с образом выходца из древнего народа. Иногда мне кажется, возьми Йерген меч, он будет орудовать им ловчее чем кистью. Впрочем, я даже с кинжалом эльфа не видела.

Не знаю, правильно ли так часто думать о друге родителей, не человеке, да что там, о своем владельце…

Ну ладно, мыслей здесь никто не читает. Йергена я воспринимаю как статую. Одну из его прекрасных картин. Искусством любоваться не запрещено.

Так странно, его даже не портит шрам, жестоким росчерком бороздящий правую половину лица. И отсутствующий кончик уха тоже не портит. Откуда шрам - я не знаю. Я вообще о хозяине мало что знаю. Не могу сказать, почему он живет здесь один, в городе, откуда ушло большинство его соплеменников. Те, кто остался, теперь служат кроммам.

И имя у Йергена странное. Не как должно быть у эльфов. Обычное имя, вполне человеческое.

- Можно мне булочку? - Аж дрожит Габи.

Йерген вытягивает откуда-то между холстов четвертинку лепешки. Габи смотрит на меня виновато, но глазки лучатся от счастья. Знает, что не стану ругать, когда она слопает все в три огромных укуса и не подумает поделиться. Я с улыбкой киваю:

- Что нужно сказать?

Габи с набитым ртом лопочет неразборчивое.

Внезапно я вижу, как в Йергене что-то неуловимо меняется. Лицо его костенеет, становится похожим на деревянную маску. Я тоже слышу на улице шум, потом голоса затихают. Доносятся только топот шагов, стук копыт, хлопки ставень, да яростное конское ржание.

Большие окна мастерской забраны маленькими мутными стеклышками. Сквозь них видны черные тени. Все летят в одну сторону, точно поток. Разбегаются люди.

Мое сердце начитает громко стучать. Желудок сжимается от дурного предчувствия. Подобное прежде случалось, - когда за мамой пришли.

- Облава, что ли? - Успевает сказать Йерген, потом дверь распахивается, и в мастерскую вламывается с десяток карателей. Они валят картины, сшибают незавершенные статуи, заполнив собой все пространство. Я чувствую себя как выброшенная на берег рыба, с клочками дыхания открываю и закрываю рот, крепче прижимаю к себе Габи. Сестренка двумя ручками держится за недоеденный хлеб.

Выдерживая изумительное спокойствие, Йерген склоняется в полупоклоне-полукивке:

- Кого вы ищете, сиры?

- Полуухую тварь, малюющую карикатуры. - Выплевывает каратель с красным пучком на плюмаже. Он без замаха бьет Йергена толстой деревянной дубиной.

Габи начинает громко рыдать. Я в ужасе пытаюсь прикрыть ей ротик рукой.

- Я не делал ничего запрещенного… - Кашляет Йерген.

Его закрывают широкие спины карателей. Я смотрю на краморовы гербы на черных плащах, чувствуя, как подкатывает тошнота. Как же сильно я их ненавижу! Они все портят, ломают, уродуют… Ненавижу. Ненавижу!

- Переверните здесь все.

- У меня ничего нет. Вы не найдете…

Один из карателей указывает на статую:

- Да ладно?! Это же сама… - И, спохватившись, замолкает, похоже, испугавшись назвать имя. Все понимают, чье именно.

- Это заказ. Манна Су, мельникова жена, с Тристановой улицы, сходите, сами спросите…

Йергена прерывают новым жестоким ударом. От звука у меня самой все сжимается. Теперь я закрываю Габи еще и глаза.

- Заткнись! Нам известно, чем ты занимаешься. На тебя донесли.

- Девочек… Пошадите…

Сквозь строй ног я вижу как возится Йерген, пытаясь подняться. Потом тяжелый, обитый железом сапог опускается эльфу на правую руку. Тот заходится в булькающем звуке. По моим щекам текут слезы.

- Рабынь забирайте. - Рявкает тот, который с пучком. - И к описи пора приступать.

Каратели кажутся мне непомерно огромными. Не люди, черные глыбы металла и кожи. Я прижимаю Габи крепче к себе, стискиваю ее маленькие, хрупкие ручки. Сморщив личико, сестренка захлебывается рыданиями. Огромные капли слез бегут по щекам.

Один из карателей наступает на оброненный кусочек лепешки. В этот момент я понимаю, что ничто, ничто в моей жизни больше не будет как прежде.

Гордиан 1

Я взвешиваю в руке меч. Утром тренировочная деревяшка казалась тростинкой, но сейчас почти полдень. Нижняя рубаха промокла от пота, противно прилипла к мышцам груди и пояснице. Я запыхался, дышу словно загнанный конь. И, как он, топочу и воняю. Возможно, на мне даже есть клочья пены.

Я бы мог рявкнуть: «Все, расходимся, на сегодня достаточно!» Но этого они не дождутся. По крайней мере, не сейчас. Потому что я чувствую себя живым только здесь, на посыпанной песком тренировочной площадке. Единственное место в Арглтоне, да что там, во всем Восьмигорье, где до сих пор есть ощущение жизни.

Жаль, что нельзя было остаться в хлопающей парусами, насквозь пропахшей соленым ветром портовой Герре…

Получаю удар плашмя по виску. Щадящий, но звук впечатляющий. Словно две колоды сошлись.

- Что это с вами? - Сквозь гул в ушах различаю скрипучий голос маршала Торда. «Арбузного маршала», как мы его с братом когда-то прозвали. Торд был моложе, но его крепкий живот выдавался вперед точно также.

«Этот живот имеет характер», - заметил бы мастер Семиуст.

- Задумался малость. - Сплевываю на песок. В глазах, наконец, проясняется.

Торд фыркает в седые усы:

- Предлагаю на сегодня окончить. Думы о дамах вас вконец подкосили.

Мне протягивают полотенце. Уткнувшись в него, я отмахиваюсь от старика. Надоели его плоские шуточки, словно я все еще безусый юнец. С другой стороны, в тупом постоянстве есть что-то уютное. Мне хочется верить, что маршал Торд по-прежнему «мой» человек. Здесь я испытываю некоторые проблемы с доверием.

К заграждению подходит кто-то из черно-красной отцовской прислуги, склоняется в полупоклоне:

- Ваша милость, наместник Келебан желает видеть вас в своих покоях.

Вздыхаю:

- Прямо сейчас?

- Смею полагать, что да.

Со времени моего детства центральное здание замка не изменилось. «Дворец», так мы его называем. Пусть не королевский, но в Арглтоне пышнее ничего нет.

После переезда в Герру я успел повидать множество дворцов, замков и богатых домов. Но родительский дворец среди них выделяется. Должно быть, потому, что построен в числе первых, когда Восьмигорье было свободным и сильным государством. Здесь везде чувствуется эта мощь древности, усиленная теперь мрачным кроммовым антуражем. Темные стены, сводчатые потолки… Одним словом, сердце Серого замка.

Шагаю, наслаждаясь приятной ломотой в натренированном теле. В Арглтоне меня мало к чему подпускают, и с непривычки я изнываю в безделье. По крайней мере, им не отобрать у меня ежедневные тренировки с оружием.

Отец ждет наверху, в смежном со спальней личном кабинете. Посторонних там не принимают. Значит, разговор будет серьезным.

Неужели, меня выводят из тени?! Третий месяц околачиваюсь тут впустую…

Иду по цепочке покоев, убранных однотипными черно-красными гобеленами. На всех каратели сжигают взбунтовавшихся восьмигорских чудодеек. Зачем здесь такие сюжеты? Да еще в таком изобилии? Чтобы что? Не забыть, как корчились в пламени несчастные женщины? Многих из них наверняка убили по ложным доносам.

После радостного многоцветья Герры отчий дом кажется склепом, угрюмым и мрачным. Впрочем, не кажется. Он такой и есть.

Под особенно жестоким сюжетом устроилась на резной лавочке Фрейя. Играет с йо-йо. Резной шарик опускается на веревочке, и, словно заговоренный, возвращается в ладошку хозяйки. Модная забава, у каждой благородной дамы имеется точно такой же.

В ногах Фрейи уселась рабыня, играет на дощечке со струнами. Не знаю, как называется инструмент. В Герре подобные мне не встречались.

Любуюсь, как грациозно двигается маленькая ручка Фрейи. Из кружевного рукава показывается тонкое запястье. Вспоминаю, как страстно целовал на нем косточку. Вспоминаю родинку возле пупка. Вспоминаю, как забавно она ерзает и хихикает, если дунуть ей в ухо.

Сейчас Фрейя само совершенство. Тонкий стан перетянут корсетом, бархатное платье лежит идеальными складками, вырез на лифе рисует точеные плечи. Льяные волосы уложены в косы, закручены у висков точно рожки. Прическу украшает жемчужная сетка. Вид у Фрейи на редкость озорной.

- Ваша милость, - Зеленые глаза блестят хитрыми искорками. Улыбнувшись, Фрейя закусывает нижнюю губу ровными белыми зубками. И взгляд не отводит.

- Прекрасная чаровница. - Я невольно расплываюсь в ответ.

Она очень, очень сильно хочет мне нравиться. И хорошо знает, как этого можно добиться. Она настолько фальшива, что становится не по себе. Словно говоришь с одним из големов матери. Настолько искусным, что его можно принять за прекрасную женщину. Он выполнит все, что захочешь, но внутри останется совершенно пустым. Он не чувствует.

Кроме похоти, я к Фрейе ничего не испытываю. Наверное, попросту не умею любить.

Чем я лучше голема?

Притворяю дверь и останавливаюсь, ожидая дальнейших распоряжений. Быстро, исподлобья, осматриваюсь.

Кабинет отца всегда был до скупости просто обставлен. Годы неограниченной власти не изменили вкусов владыки Арглтона. За простым креслом широкая пасть камина, там лижут дрова зеленоватые язычки пламени. Рядом на шкуре лежит пара горбатых борзых. Они и ухом не поводят при моем появлении, неподвижные, точно статуи.

Отец сидит за своим широким столом, заваленным свитками, листами пергамента, какими-то книгами, ящичками…

- Отец?

- Я звал тебя, сын.

Думаю, более нелепого начала беседы сложно представить. В этом вся суть наших с отцом отношений: их нет.

- Возьми виноград.

Я нахожу взглядом блюдо, срываю несколько ягод. Приторный вкус возвращает в полюбившиеся места. Почти слышу гомон толпы, песни бардов, крики наглых чаек, высматривающих, что можно стащить…

Отец будто мысли читает:

- Я отослал тебя в Герру, потому что на Юге понадобился почетный заложник. Ты же не верил, что эта миссия будет для тебя навсегда?

Почетный заложник… Ха-ха. Я прожил в Герре дольше, чем в родном доме. Я был там счастлив. Уже не знаю, во что верил и верю. Могу точно сказать: теперь здесь все стало чужим.

Одна из черных борзых поднимается, перетряхивается узкой спиной и шагает в камин. Растворяется в зеленых языках пламени, - будто не было. Я ошалело моргаю.

Отец поднимает на меня выцветшие глаза:

- Времена изменились, союз с Югом больше не в приоритете. Мы смотрим выше. Ты нужен мне в Арглтоне, безраздельно. Сейчас я расскажу то, что держалось в строжайшей секретности. Через три недели состоится Турнир Восьмигорья. Я жду, что ты будешь биться в финале.

- Ну да, я же истинный кромм. Умею метать молнии задницей.

Отец пропускает колкость мимо ушей.

- На этот Турнир и посвященные ему празднества съедутся гости из всех больших городов Восьмигорья. Но, самое главное, мы ожидаем Его Высочество с супругой и наследниками. Включая четырех дочерей. Мы будем обсуждать твою свадьбу с одной из младших. С Досиа или Кассиа. Это большая победа для всего нашего рода. Ты же помнишь, кто мы?

- Простецы. - Выдыхаю я, слишком потрясенный, чтобы сказать как-то помягче.

Но отец подхватывает. Горячо трясет кулаком:

- Да. Мы простецы. Мы пыль. Труха. Не лучше тех, кто служит нам с рабскими метками. Всегда помни, кто ты есть, и борись за свои права вдвое яростней. А когда у тебя родятся наследники, станет не важно, кем были я, ты и все наши предки. Потому что в твоих детях и детях их детей будет течь королевская кровь. Кровь кроммов, чище которой нигде не сыскать.

Я молча смотрю на отца, на его крепкую еще фигуру, стянутую простым черным камзолом. Чуть косящий к носу глаз придает ему обманчиво бесхитростный вид.

Черная, лоснящаяся борзая выходит из пламени и возвращается обратно на шкуру.

- И, к слову. Про молнии из задницы… - Отец перехватывает мой взгляд. - Я разделяю твои опасения. Они не беспочвенны. Но знаю, кто сможет помочь справиться с этой проблемой. Ты тоже знаешь. Обратись к ней.

Кирстен 2

Нас везут в крытой повозке. Держаться не за что. Как животные, мы то сидим, то стоим на четвереньках на дне деревянного ящика. Окон нет, воздух и свет просачиваются сквозь узкие щели между досками. Пахнет мочой. На колдобинах больно подбрасывает, швыряет из стороны в сторону и друг на друга. В мастерской мы успели стянуть платки и теплые куртки, теперь нас колотит от холода. По возможности я прижимаю Габи к себе, успокаивающе глажу и глупо шепчу:

- Все будет хорошо, хорошо, хорошо…

Габи всхлипывает:

- Я боюсь…

Мой рукав насквозь вымок от ее слез.

Повозка останавливается. Влажно лязгает, отодвигаясь, засов. Дверь отворяется, и дневной свет меня ослепляет. Проморгавшись, я различаю городскую улицу. Видеть обычную жизнь странно и больно.

Потом все перекрывают массивные фигуры, - снова каратели, заталкивают в повозку пару всклокоченных женщин. Пожилых, раздобревших от возраста. Вчетвером нам становится тесно. Я боюсь, что на ухабе Габи расплющит, кое-как мы с сестрой протискиваемся в угол к двери. Женщины с нами не разговаривают, только плачут. От их тихого воя накатывает ощущение безнадеги.

- Все будет хорошо… - Твержу я, вспоминая корячащегося в ногах карателей Йергена.

Повозка вновь останавливается. Если к нам еще кого-то подсадят, мы попросту здесь передавимся. Отползает затвор. Я плечом чувствую дрожание двери. Затем тяжелая створка отваливается, показав заросшую облетевшим плющом каменную стену. В проеме появляется крупная мужская фигура, я не успеваю его рассмотреть. Только слышу:

- Давай сюда мелюзгу.

Вижу огромные руки, до локтей голые, заросшие буйным волосом, они тянутся со света к нам, в тень. Мужчина грубо хватает Габи, ладони огромные, ей от плечика до локтя. Я крепко цепляюсь за сестру со своей стороны. Малышка истошно кричит, я пугаюсь, что мы сейчас ее разорвем, - и застиранное шерстяное платьице Габи выворачивается из моих пальцев.

Мужчина зажимает барахтающуюся сестренку под мышкой, словно она кулек дров. И исчезает за пределами проема. Я даже не рассмотрела лицо.

Несколько мгновений тупо смотрю на стену, по которой червями вьются лианы. Потом дверь захлопывается, и нас везут дальше.

Я больше не слышу голос старух. Я вою сама.

Мы стоим на дворе перед угрюмым каменным зданием, вытянутым и приземистым, с узенькими оконцами, забранными мутными бычьми пузырями. Напротив второе такое же. Глина двора между ними смерзлась, истоптанная множеством ног. За нашими спинами пустует повозка. Спешившийся возница передает что-то неприятному мужчине с рыхлым носом и слипшимися перышками мышиного цвета волос. Рядом еще несколько мужчин, все с короткими хлыстами на поясах.

Я уже сообразила, где мы. На одной из королевских фабрик, куда попадают реквизированные у провинившихся хозяев рабы. Это тюрьма, где ты работаешь, пока не издохнешь. Или пока не выработаешь долг господина. Но долгов хватает на пять, десять, двадцать рабских веков… Из фабрики выхода нет, не зря ими пугают детей. К тому же, сюда свозят провинившихся рабов из числа городского имущества.

Человек с мышиными волосами машет в сторону плачущих женщин:

- Этих сразу в расход. Зачем нам такое старье, больше пары недель все равно не продержатся. Скажи Томасу, чтобы впредь старух не брал, иначе я пожалуюсь коменданту.

Женщины сжимаются, начинают трястись, жалко лопочут, что они умеют работать.

Но мужчина уже смотрит на меня:

- А эта ягодка нам хорошо пригодится. - Я чувствую исходящий от него запах браги.

Все это происходит со мной. Со мной - но будто с кем-то другим. С чужой мне девушкой по имени Кирстен. Я вижу мир через тонкую корочку. Корочка покрыла меня, мою душу, мое разорвавшееся только что сердце. Кажется, корочка сковала даже непослушное тело. Хотя нет, это лед. Наши слезы с Габи смешались, впитались в ткань платья и застыли за время дороги. Я замерзла так сильно, что сердце сейчас остановится.

Старух куда-то уводят, подгоняя в спины дубинками. Меня забирает другой конвоир, отводит в комнату, где на руку цепляют тяжелый браслет. Настоящую кандалу с кольцом, куда при желании можно продеть цепь или ремень.

И эта кандала делает все настоящим.

Меня вталкивают в большой зал. Кажется, здесь еще холоднее, чем во дворе. С губ рвется пар. Сквозь пелену я вижу ряды ткацких станков, за которыми сидят изможденные женщины. Различаю несколько пустующих мест.

- Сюда. - Указывает на свободное место возле себя остроглазая девушка со странным, словно без подбородка лицом.

Она не вызывает доверия. Наверняка карманница или воровка из тех, кто обирает после трактиров. Но я послушно сажусь рядом с ней. Настолько опустошена, что не могу сама выбрать подходящее место. Ткацкие станки я вижу впервые. Машины выглядят жутко - деревянные скелеты остовов, паучья паутина множества нитей. Как разобраться, что делать?

- Ткать умеешь? - Соседка зачем-то тянется ко мне, щупает выбившиеся из косы пряди. Я сбрасываю с головы ее руку.

- У тебя красивые волосы. - Внезапно она начинает хохотать точно умалишенная.

Подходит надсмотрщик, хлещет ее хлыстом по спине. Смех переходит во всхлипы.

Я осторожно озираюсь по сторонам, отмечаю, что на большинстве женщин платки, под которыми не заметно волос. Потом чувствую на себе тяжесть взгляда. Медленно оборачиваюсь. На меня с нехорошим интересом уставилась крупная женщина. Она единственная здесь с непокрытой головой. Мне не по себе от вида ее круглого лысого черепа. Бровей и ресниц у нее тоже нет.

Боги, мне надо выйти отсюда! Выйти и найти свою сестру. Которая верила, что я всесильная. Моя Габи, солнышко. Пока не погас твой свет… Где ты, Габи!?

Подожди немного. Потерпи, ну пожалуйста…

Вчера сестренка споткнулась, ссадила колено. Сидела потом с несчастной гримаской - брови домиком, на щеках слезы, зато губы в улыбке растянуты:

- Я просто улыбаюсь, чтобы в меня счастье прилетело.

- Ну и как? - Спросила я. - Уже прилетело?

- Ага!

Ради Габи я должна быть сильной. Я найду выход даже из этого гиблого места. Я.. Я.. Я не отступлю!