Подхожу и кладу письмо рядом с блюдом:
- Я принес прошение от моих друзей кох Неймов. Вы, должно быть, помните преданного Вам сира Хенрика кох Нейма. Он попал в неудобное положение, и просит Вас о некоторых поблажках. Я буду очень признателен, если вы поддержите эту семью.
Наместник склоняет голову на бок. Из его нутра доносится сиплое кряхтение, словно там что-то надорвалось.
- Как Вы себя чувствуете? – Неуверенно спрашиваю я.
Левое веко отца медленно опускается, глаз остается полуприкрытым. В остальном лицо неподвижно. Застывшее на нем выражение вызывает у меня отвращение.
Помешкав, я забираю письмо со стола:
- Скажу о прошении мастеру Ватабэ, чтобы не утомлять вас… Лишней работой.
Отец что-то кряхтит. Его открытый глаз округляется. Я различаю сиплое:
- Освободи.
- Отец, кто это сделал?!
Его ладонь начинает ползти, двигается, словно сама по себе. Как раненый зверь волочится по столу, с усилием перебирает пальцами, таща за собой тяжелую руку. Оставляет на дереве едва заметные лунки от отросших ногтей. Забирается на блюдо. Пальцы с силой сжимаются на шматке печени, так, что в стороны брызгает кровь.
Голова отца с щелчком падает на грудь. Словно обрубили нить кукловода.
Рука продолжает перебирать мясо.
Не дождавшись ответа, я ухожу. Спиной вперед пячусь до самых дверей. Словно отец может наброситься, как обезумевший монстр из сказки.
Мне подровняли бороду, чуть подстригли усы. Брадобрей подкрутил самые кончики, а еще зачесал набок волосы. Я напоминаю себе Джона Роу. Из зеркала на меня смотрит напомаженный индюшок.
По крайней мере, у меня получилось отбрехаться от тонирования в черный. Брадобрей оскорблен в лучших чувствах, но к еще большему сходству с Джоном я не готов. Да и не скрыть под краской мою простецовую сущность.