Время скидок в Аду

Глава 25 БЕЛОЕ МЯСО АНГЕЛОВ

— Неблагодарный! — крикнула Белль и снова ударила меня кулаком в челюсть, от чего мои зубы, кажется, зашатались, как шарики на счетах. У служанки Веры были огромные руки, да и сама она была чертовски сильной. — Она дала тебе свою любовь! Сделала тебя особенным!

Бум! Паф! Словно надписи из мультиков появлялись над моей головой при каждом ее ударе. Казалось, этой огромной стерве нет дела до того, что я связан и беспомощен. Она даже не была особо разъяренной. Ей просто нравилось выбивать из меня дерьмо.

Я ничего не говорил, потому что понял, что возмущаться в присутствии служанки было еще более бесполезным делом, чем при ее госпоже. Я старался смириться с моим избиением, но какая-то часть меня в этот момент представляла, что бы я сделал с этой огромной и противной женщиной, если бы смог вырваться.

После вечера в опере прошло несколько дней, и с того момента никто уже не выказывал показного гостеприимства — теперь я был лишь пленником. Каждую ночь, а иногда и днем Вера забиралась на меня. Я никогда не думал, что изнасилование может быть приятным, но теперь узнал это на собственном опыте. Беспомощность, ярость, стыд — все эти ощущения открылись мне с совершенно новой стороны. Я даже познал чувство глубочайшего страха, ощущения того, что моя жизнь больше мне не принадлежит, что все происходящее находится вне моего контроля. Иногда я рыдал, и не только от того, что меня использовали. Я всегда ждал, когда останусь один. Это все, что теперь у меня было.

Белль ударила меня в последний раз — так сильно, что я врезался головой в спинку кровати. Это уже стало традицией: она убирала в комнате, хотя не так тщательно, как раньше, выносила мой ночной горшок, а потом избивала меня до полуобморока. Наша Белль телосложением напоминала борца-тяжеловеса: у нее были длинные руки и крепкое тело. Думаю, в жизни она весила килограммов восемьдесят — восемьдесят пять, прямо футбольный защитник, но теперь с острыми наростами, торчащими из ее суставов, она, должно быть, накинула еще десяток. Другими словами, она была намного больше меня, а ее демоническое тело обладало огромной силой.

— Ты должен целовать ей руки и благодарить за то, что она оставила тебя, — выходя, сказала Белль. — Я бы оторвала тебе голову и вышвырнула бы на помойку. Я-то знаю, как обращаться с такими, как ты.

— Не сомневаюсь в этом.

В голове все еще звенело, было бы разумнее держать рот на замке, но мне уже было все равно. Уничтожьте меня — это будет приятнее и уж точно менее унизительно.

— Не сомневаюсь, что ты всегда нравилась парням — с твоим-то лицом и фигурой.

Она ухмыльнулась:

— Думаешь, у меня не было мужчин? Они караулили меня у дверей моего дома. Приносили мне деньги! — Она гордо подняла подбородок. — У меня их было не меньше, чем у Веры. Просто я не такая сентиментальная. Не надо мне никаких «бессмертных». Нет-нет, я бы лучше бросила тебя в огонь и проследила бы, чтобы ты сгорел дотла, парнишка.

Да уж, она была само очарование. Хотел бы я назвать ее «плохим копом» по сравнению с «хорошим копом» в виде ее хозяйки, но если выбирать из двух зол — пожалуй, я соглашусь на избиения вместо изнасилования, хоть мой насильник и был слезливой и бранящейся женщиной. Боже, ведь не раз мне твердили: не доверяй никому в Аду! Да, яд радости от Веры запудрил мне мозги, но тем не менее моя голова все это время работала вполне осознанно, так что я тоже виноват. Я был неосторожен и теперь поплатился за это.

Закончив, Вера редко удостаивала меня взгляда; когда ее конвульсии прекращались, она слезала с меня и приводила свои одежды в должный вид. Сегодня она напоминала героиню старых фильмов, где муж и жена спят в разных кроватях: на ней была надета ночная рубашка невероятно благопристойного вида, которая закрывала ее длинные ноги, а вместе с ними и весь ужас меж ее ног. Она была и Миной Харкер, [43]и Дракулой в одном лице; викторианской девственницей и существом из темноты.

— Вера. Вера, поговори же со мной.

Было трудно говорить нормальным голосом после всей боли, которую я испытал, но я боролся за свое выживание.

— Почему все должно быть именно так? Из-за того, что я посмотрел в театре на ту женщину? Я просто подумал, что это моя знакомая. Это никак не связано с тобой.

— Никак не связано со мной, — ее голос звучал мрачно, а слова — жестоко. После ежедневного нападения на меня она всегда становилась такой. — В этом вся проблема. Я хотела, чтобы тебя волновала только я. Чтобы ты смотрел только на меня.

Я пытался разговорить ее, объясниться, сделать хоть что-нибудь, лишь бы она пошла на контакт. Я понимал, что она уже теряет интерес ко мне. Ее жуткий гнев, ее почти драматическое отношение к моей «измене» начинали остывать, но я все равно не был настолько глуп, чтобы представить, что после всего этого она просто меня отпустит.

— Послушай, мы же можем начать все сначала!

Она даже не подумала ответить, лишь покачала головой и соскользнула с кровати, а затем вышла из комнаты, ее голые ноги зашелестели по каменному полу. Белль, которая теперь всегда сторожила комнату во время припадков безумия Веры, презрительно посмотрела на меня.

— Ты скоро надоешь ей. Может, она отдаст тебя в мое распоряжение. Я сверну тебе шею, как цыпленку, и тогда ты точно никому не причинишь вреда.

Я ничего не ответил, но задумался, к чему приведет сломанная шея в таком месте. По-видимому, это меня не убьет, так как, насколько мне известно, в Аду никто не умирает, но и особо приятным опытом это тоже не станет — особенно если меня бросят в какую-нибудь мусорную кучу или сожгут, чем они обе мне угрожали. Не говоря уже о том, что, когда моя душа окажется на станции выдачи новых тел, служители Ада заметят, что надо мной мерцает нечто вроде нимба. От Ламех я узнал, что уничтожение моего демонического тела не освободит меня от этих кошмаров. Если я не сумею сам покинуть Ад по той тропе, которую подсказали мне Темюэль и ангел-хранитель Ламех, я останусь здесь навсегда.

Когда дверь за Белль захлопнулась, я вернулся к своим делам. Чего не осознавали хозяйка и ее слуга — моя рука не только отрастала заново, но и мои пальцы снова начинали двигаться. Толстая серая кожа моего демонического тела была всего лишь покрыта полосками, но зато мои руки были настоящим оружием — с закругленными и острыми черными когтями, которые на здоровой руке были размером с клюв попугая. На вновь отрастающей руке когти выглядели менее впечатляюще, но когда я выворачивал ее до такой степени, что боль напоминала о той встрече с Блоком, я как раз мог достать до веревки когтем указательного пальца.

Это было хоть какое-то начало. Я подумал, что если вытяну руку достаточно далеко, несмотря на боль (а боль, видит Бог, была ужасной), то я смогу растрепать конец веревки, которой моя раненая рука была привязана к спинке кровати. Веревка была из толстой кожи, и уже после часа попыток мой коготь затупился, но я обнаружил, что если болезненно извернуться в другую сторону, то получится заточить его о металлический столбик кровати и сделать снова достаточно острым, чтобы продолжить начатое.

Не стоит и говорить, что этот процесс тянулся мучительно медленно, да и шансы на то, что я продержусь так достаточно долго, чтобы одолеть всю веревку, были мизерными — но лучшего плана у меня не было. И леди Цинк, и ее слуга были сумасшедшими. Никто не собирался спасать меня, а с каждым часом я становился все слабее. Какая ирония: Вера подобрала меня, когда я истекал кровью, и выходила меня, но теперь она забирала у меня нечто жизненно важное, хотя я даже не был уверен, что именно. Я говорю не только о ценных жидкостях моего тела: казалось, она выпивает все мое существо и с каждым разом осушает меня все сильнее.

Как-то ночью Громила Белль снова затягивала веревки на моей здоровой руке — я был настолько слаб, что ноги мне уже не связывали — когда вдруг я не выдержал и спросил: почему они с Верой так ненавидят мужчин?

Вера забрала из меня так много, что Белль уже почти перестала избивать меня и теперь посмотрела с искренним изумлением.

— Ненавидим мужчин? Это лишь доказывает, что ты ничего не понял. Лично для меня мужчины даже не стоят того, чтобы их ненавидеть. Они лишь средство достижения цели, вот и все. Все мои мужья, парни, жильцы, все они приносили мне деньги. И они не были нужны мне живыми, чтобы тратить их со мной — в действительности я даже не хотела об этом спорить, так что я расправлялась с ними. Если бы я могла привлекать женщин — богатых женщин, то так бы и сделала. Я и так убила парочку. Но миледи, она другая. Она любит. Любит так сильно, что не может удержаться.

— И показывает это чертовски забавным способом.

Белль покачала головой, ее огромная челюсть выдвинулась вперед от раздражения.

— Это идеальный способ проявить чувства. Она словно бабочка. Живет ради любви и умирает ради любви.

— Сейчас умирает точно не она.

Бель заворчала, затем протянула руку и лениво ударила меня, от чего я потерял пару зубов.

— Ты ничего не понимаешь. Тебе известно, почему ее зовут леди Цинк?

От удара у меня все еще звенело в ушах. Но я собрался с силами и покачал головой.

— В прежней жизни, в Бухаресте, она была богатой женщиной. У нее было много любовников. Но этих мужчин никогда больше не видели. Она совершила лишь одну ошибку — пустила в свою постель местного банкира. Когда он исчез, его жена подняла шумиху. Полиция обследовала дом Веры и нашла в ее подвале три десятка цинковых гробов: в каждом было окошко, через которое было видно лицо трупа, а все гробы были расставлены так, будто это джентльмены, которые пришли на вечеринку. Вера спускалась к ним, присаживалась на стул и разговаривала с ними, смотрела на своих любимых неверных мужчин. Она не могла позволить себе потерять их, так что, когда она чувствовала, что их интерес к ней остывает, она подсыпала им яд, от чего их тела тоже остывали. Ее любовь слишком сильна, понимаешь? Слишком сильна. Это было прекрасно.

Белль положила свою огромную жесткую руку мне на голову и приложила меня об спинку кровати так, что мои мозги врезались в череп изнутри.

— Она предложила тебе такую любовь, но в ответ ты лишь плюнул ей в лицо. Ты не станешь одним из ее бессмертных, как те мужчины.

На этом она меня оставила. Я провел еще одну ночь в отчаянной и болезненной борьбе, пытаясь прорвать прочную кожаную веревку на моем запястье. Цинковые гробы. Штук тридцать или даже больше. Вот какова была любовь Веры. Я был на очереди, но явно не собирался попасть в один из этих серых металлических ящиков.

Я потерял счет ночам, по которым Вера посещала и осушала меня. Я даже не волновался о веревках, потому что в паху все так зудело и кололо, что я бы расчесал себя до костей, будь мои руки свободны. От меня оставалось не так уж много — она выпила меня почти до дна. Я уже перестал мечтать о Каз, находясь лишь в двух видах полузабытья — в одном из них меня ждала обжигающая боль и затем опустошение, в другом же меня окутывала слабость, из которой я все реже вырывался, чтобы перерезать когтем толстую кожаную веревку. Наступит час, и Вера отведает меня до дна, возьмет все остатки, и это будет конец. Белль уже предупредила; что после этого я отправлюсь в печь, потому что она не хотела, чтобы хозяйка горевала над моими останками.

Да, я больше не предавался мечтам о Каз, но все же немного мечтал — это были те нездоровые фантазии, которые являются в бреду лихорадки; они кажутся запутанными, но на самом деле ничего не значат. Именно поэтому той ночью я не сразу понял, что уже не сплю, что нечто наклонилось надо мной, положив руки мне на грудь.

Я был так слаб, что какое-то время просто смотрел на него в свете единственной свечи, освещавшей комнату. С одной стороны, до этого момента мне не удавалось рассмотреть лицо существа, склонившегося надо мной с таким же голодным взглядом, как у Веры; с другой же, я знал это лицо лучше, чем свое собственное — серая сморщенная плоть, отвисшая нижняя челюсть, крошечные зубы и сверкающие, как у акулы, глаза. «Улыбающийся убийца».

— Оно искало тебя, — его голос напоминал скрипучий шепот. — Оно искало так долго, Бобби-Плохой ангел. Теперь оно нашло.

Костлявое существо забралось на меня и с мрачным видом стало тыкать мне в лицо печально знакомым четырехгранным лезвием; каждый удар причинял боль, словно неумелый укол. Убийственное создание как-то изменилось, его кожа потемнела, тело истощилось, а мускулы выпирали еще сильнее.

— Что… что тебе нужно? — Я перенес свой вес на другую сторону, готовый применить всю силу, чтобы оборвать обтрепанную веревку. Не думаю, что она уже могла порваться, но выбора у меня не было. Мои движения взбесили «убийцу». Он прислонил лезвие к моему верхнему веку. Я замер. Капля крови появилась на моих ресницах и скатилась по глазу, но я не посмел моргнуть.

— Что тебе нужно?

Должно быть, мой голос был полон страха, потому что я действительно боялся. Я практически исчерпал всю свою веру — веру в Бога, если угодно, — а теперь ситуация стала еще серьезнее.

— Что ему нужно? — «Улыбающийся убийца» издал потрескивающий звук, будто гремучая змея. — Ему нужно перо. Долго шел за пером. Скажи, где перо, иначе оно заберет глаз плохого ангела к себе в карман и сердце плохого, злого ангела на обед, — его изуродованный рот внезапно растянулся, показывая ухмылку. — У плохого ангела самое мягкое мясо. Плохие ангелы всегда такие вкусные.