Время скидок в Аду

Глава 34 СОЗДАНИЕ

Не знаю, как долго я висел-лежал-плыл в серой пустоте. Простите уж за такой разброс в глаголах, но я правда не могу сказать, что именно я там делал. Я находился в своем адском теле, полосатом теле Снейкстаффа, похожего на антилопу из африканских степей — только голую и беспомощную. Я не был ничем связан, но это ничего не меняло, потому что я все равно не мог двигаться, только вертеть шеей и головой.

Конечно, это было лучше, чем подвергаться активным пыткам, но только в первую тысячу часов или чуть больше, после чего я начал понемногу сходить с ума. Знаю, знаю, вы думаете: «Эй, да он уже говорил, что его мучили сотни лет или вроде того, а теперь опять». Вы правы, в Аду время идет, пусть и не так, как в обычном мире, а субъективное время испытанных мной мучений потянуло бы, как минимум, на пару земных лет, но ключевое слово здесь — «субъективное», ведь пока я оставался пленником Элигора, время шло для меня совсем иначе. Он мог сделать так, чтобы я ощущал его по-разному. Было совершенно невероятно, что продолжалось все то же утро, когда я попал в его гостеприимные лапы.

И все же впервые с того момента, как я услышал голос Великого Герцога и понял, что попался, я почувствовал что-то вроде надежды. Совсем немного, но ведь он предложил мне сделку. Это мог оказаться очередной трюк, но сам факт того, что он отвлекся от сдирания моей кожи и превращения моих нервов в вермишель, говорил о том, что он не знал, как со мной обойтись. Странно, но именно моя угроза позволить ему пытать меня вечно сохраняла мне жизнь — по крайней мере, до сих пор.

И я вовсе не блефовал. Где-то среди ощущений самой жутко боли я осознал, что моя ситуация действительно безнадежна. Элигор был слишком силен. Я не мог сбежать от него, не мог его побороть. В кипящем котле из страданий я осознал, что могу лишь страдать. И я продолжу страдать, если понадобится. Да, я буду молить о пощаде. Да, я расскажу ему все, открою все секреты. Но пока я буду отказываться выполнитьто, что он действительно от меня хочет, он может лишь подвергнуть меня еще большим мучениям. Он может замучить и убить Каз у меня на глазах, но он способен сделать это независимо от того, помогу я ему или нет. Единственным выходом было лишь продолжать отказываться, пока он не согласится на мои условия.

Так что я висел или плыл, или лежал в пустоте целую вечность, а может, и дольше, пытаясь собраться с силами к тому моменту, когда снова вернется боль. Я знал, что она вернется, потому что я должен был доказать Элигору, что не блефую. Я должен был заставить его закончить мои терзания.

Оно началось снова. Даже не буду стараться описать это. Видимо, после пары тысячелетий даже Элигору наскучило возиться со мной, и он отдал меня в полное распоряжение некоего существа по имени Доктор Тедди, который походил на обычного плюшевого медведя, но имел крохотные пальчики, как у ребенка, и отличался взглядом и дыханием умирающего алкоголика.

По сравнению с Доктором Тедди мучитель Нилока казался просто любителем. Доктор Тедди не только заставил меня пройти через все мучения заново, но и придумал пару собственных изощрений. Правда, через какое-то время даже мой пушистый друг уже не мог похвастаться оригинальностью, и меня наконец вернули назад в серую пустоту, где, заливаясь слезами, я пытался вспомнить собственное имя, хотя я знал, что, вспомнив имя, сразу пойму, почему я здесь и что со мной происходит. Они сделали со мной что-то странное, от чего я не мог заснуть, но я чувствовал течение времени, потому что моя боль слабела, но больше я никак не мог заставить часы и дни ускорить свой ход в этой жуткой блеклой пустоте.

Когда что-то наконец изменилось, сначала я лишь осознал, что нечто находится здесь со мной, но не внутри и не снаружи — чем бы оно ни было. Лучший способ понять это состояние — представить, что вы находитесь под водой, где больше тени, чем света, и где расстояние искажает видимость и выкидывает разные фокусы. Долгое время я смотрел лишь на жутко искаженные вертикальные очертания, будто надвигающиеся на меня из другого невидимого измерения, но затем оно нависло надо мной — серое мертвенное лицо и крошечные глаза, странная отвисшая челюсть, как у рыбы. Оно смотрело на меня. Все остальное его тело тоже было серым: мертвая серая кожа обтягивала его кости. С нашей последней встречи «улыбающийся убийца» явно не похорошел.

Честно говоря, мне уже было все равно, но я все же слегка дернулся, разглядев его.

— Чего тебе, красавчик? — выговорил я. — Теряешь терпение? Уверен, ты еще наиграешься со мной, когда твой хозяин закончит.

«Улыбающийся убийца» наклонился так низко, что я впервые смог разглядеть линии на его коже в свете тусклой пустоты, и я понял, что это были не просто морщины или татуировки, но нечто более сложное, более странное. Тело «убийцы» покрывали надписи — следы крохотных букв были искусно вырезаны в его коже каким-то острым предметом; тысячи символов нечитаемого текста покрывали каждый сантиметр его кожи. Я взглянул вниз на серую руку, которая сжимала четырехгранный нож у моего лица, и увидел, что кожа на его искривленных пальцах тоже была украшена письменами. Другую руку он держал за спиной, но я мог поспорить, что она точно так же покрыта маленькими шрамами, бесчисленными, как копошащиеся муравьи.

— Почему ты… в чем причина? — «Убийца» складывал слова в предложения все так же медленно и монотонно, будто уставший священник, читающий давно выученный наизусть катехизис. — Почему ты не бежать?

— Не пойму, о чем ты. Послушай, если ты собираешься взрезать меня или еще что, то вперед. Хоть что-то новенькое.

— Нет. — Он наклонился еще ниже, пока его лицо едва не коснулось моего. Я видел, как его увлажненные глаза двигаются в глубоких глазницах. Его голос звучал напряженно, даже слегка отчаянно. — Скажи ему. Скажи почему.

— Что сказать? — Я чувствовал легкое зловоние его разложения даже в этой серой пустоте, ощущал эту заплесневелую, тошнотворную сладость чего-то, что давно умерло.

— Скажи, почему ты вернулся? Почему помог тому маленькому. Почему не бежать, спасать себя?

Я не сразу понял. В свою защиту могу напомнить уважаемому суду о тысячах часов садистских мучений, которые я испытал. В общем, наконец до меня дошло: это отвратительное существо хотело знать, почему я вернулся, чтобы спасти Гоба. Видимо, он и правда наблюдал за нами — не только за собранием Рипраша, но и за тем, что случилось после.

— Почему я вернулся? Потому что изначально малыш попал туда по моей вине, — вдруг у меня появилась мысль о том, что Убийственная Режущая Мумия может отправиться на поиски Гоба, так что я попытался сделать его менее важным персонажем рассказа. — Это я заставил его пойти со мной с самого начала. Он не хотел уходить из Аваддона. Я всего лишь пытался помочь ему…

— Нет! — впервые я услышал нечто похожее на гнев из уст «улыбающегося убийцы». Обычно он вел себя странно радостно, будто один из тех дедулек в китайских магазинах, которые не говорят по-английски и смотрят новости на мандаринском диалекте. — Нет, — сказал он спокойнее. — Ты не помогать. Ангел помогать. Ты дьявол. Кифс сказал мне. Дьявол в ангельских одеждах.

— Кифс?.. — это звучало очень знакомо. Опять же, мне пришлось подумать дольше, чем обычно. — Погоди-ка, Кифа? — тот самый загадочный благодетель Сэма. Ангел, который заключил сделку с Элигором и использовал для ее скрепления золотое перо. — Тызнаешь Кифу?

— Кифс… Кифа так прекрасен. Прекрасен, как облака и серебро, — и вдруг существо улыбнулось, показывая полный набор нижних коренных зубов и несколько обломков верхних. — Кифа сказал ему, выполни мои слова, и оно тоже станет ангелом.

— Что станет ангелом? Что за «оно»?

«Улыбающийся убийца» указал кончиком ножа на себя.

— Оно. Оно станет ангелом, если все сделает верно. Кифа сказал, так будет.

«О мой Бог, — подумал я. — Он думает, что станет ангелом, убив меня».

— Я и естьангел, — сказал я медленно и осторожно. — Меня зовут Долориэль, Ангел-Адвокат Третьего Дома. То есть Кифа сказал тебе, что я… вроде дьявола? Это не Элигор послал тебя за мной?

«Улыбающийся убийца» наклонил голову в одну сторону, будто озадаченный пес. Впервые я понял, что он тоже был обнажен, как и я, только все его внешние признаки вроде гениталий уже исчезли, превратились в изуродованную мертвую плоть.

— Элигор?

— Такой большой старый демон, который владеет всем этим местом. Тот самый, кто держит меня в плену. Ты работал не на него, а на ангела?

— Оно любит ангелов, — его мертвая голова дергалась вверх-вниз. — Оно будет ангелом, когда все сделает.

Я не люблю все эти моменты открытий типа «все, что ты знаешь — ложь», когда они случаются со мной в абсолютно обычной жизни, но я не люблю их еще больше, когда они настигают меня пленником в Аду в перерыве между раундами неописуемых наказаний. Да что здесь происходит? Это монструозное существо, этот убийца с бессвязной речью никогда не принадлежал Элигору и не работал на него? Теперь я вспомнил, что реакция Великого Герцога на мое упоминание «улыбающегося убийцы» была немного странной, немного… неопределенной. Но зачем Кифе нанимать подобное создание? Разве Кифа не скрывал свою личность (женскую или мужскую) от всего Рая именно потому, что, по его мнению, Всемогущий был слишком жесток с душами мертвых? Как это могло вязаться с тем, что он нанял серийного убийцу и отправил его по следу совершенно невинного ангела? Кто же здесь был настоящим злодеем: Элигор, Великий Герцог Ада, или Кифа, предполагаемый райский идеалист? Или никто из них? Или оба?

— Как ты встретился с Кифой? — спросил я.

«Улыбающийся убийца» пристально посмотрел на меня, возможно, ощутив долю грусти в моих словах.

— Кифа пришел. Кифа говорил. Показал ему Рай. Показал ему свет. Сказал ему, что Папа Мэн и Мама были не правы. Оно не было плохим, оно было создано… для чего-то другого.

— Папа Мэн? Мама? — конечно, «убийца» когда-то был живым и у него были родители, по крайней мере, мать, но я уже долго не мог представить его в виде чего-либо другого, кроме сверхъестественной силы зла. — Это были твои родители?

— Это был крест, который они несли. Мама всегда говорила. Оно родилось, потому что Папа Мэн носил грех гордыни. Потому что он пытался сделать ей ребенка, хотя она получила благословение Бога остаться бедственницей.

— Девственницей?

— Да. Бедственницей. Но Папа Мэн запачкал ее. Он сделал его внутри нее, и когда оно появилось, она увидела, какое оно страшное. Вот, что она говорила, что говорила Мама. — «Улыбающийся убийца» снова заводился, его голос становился монотонным и напряженным, словно его слова уносило рекой из чувств — слишком быстрых и глубоких, чтобы до них можно было добраться или хотя бы увидеть. — Грязное создание, грязное создание, Папа Мэн оставил его, как грязь у порога. Как пятно на ее платье. Его нельзя очистить, потому что он весь из грязи, вот что Мама сказала. Его нельзя убить, потому что у Бога была причина на его появление. Он нужен Богу в этом мире, пусть даже такой страшный. Пусть даже страшный и мерзкий, и неправильный…

Я начинал жалеть, что вообще спросил об этом. Знать, что оно существует и желает поймать меня, это мерзкое создание, этот монстр, погубивший столько невинных людей, было и так неприятно. Знать, как оно превратилось в этого монстра, было еще хуже. Намного хуже.

Оно рассказывало мне свою историю отрывками и кусочками, отдельными ниточками, которые сначала казались бессвязными, но затем выстраивались в целое полотно. Во многом этот рассказ был печально мне знаком: очередная история социопатов и религиозных психопатов, которые обращались с ребенком, как с животным, и, что еще хуже, мучили его, прикрываясь именем Господа. Он существовал в постоянном страхе, без доброты, без любви. Казалось, жуткие, порочные родители «улыбающегося убийцы» хотели создать нечто еще более ужасное, чем они сами, и им это удалось.

Но, совершая каждое убийство, по крайней мере в своей жизни на Земле, «улыбающийся убийца» считал, что делает нечто прекрасное для Рая, отправляет подарок ангелам. Даже имя, которое он сам дал себе, которое он оставлял на месте кровавых убийств, было связано вовсе не с Чосером и его «улыбчивым убийцей, прячущим под плащом свой нож». Оказывается, когда она прекращала избивать его, протыкать острыми предметами или сжигать его пальцы и лицо горячим утюгом, Мама всегда говорила ему: «Перестань плакать. Лучше улыбнись. Помни, Господь любит тебя».

И несмотря на все кровопролитие и сумасшествие, именно таким он себя и считал, считал до сих пор. Он считал себя улыбающимся Божьим воином.

В конце концов он стал путаться в своей истории, потому что по-прежнему не знал, что делать со мной. Его узколобое видение мира, та самая сумасшедшая ограниченность, которая заставила его убивать и отправиться за мной в самый Ад, не позволяло ему быстро впитывать новую информацию. Новость о том, что я не былдемоном, который притворяется ангелом, явно сбила его с толку, и теперь он не знал, как поступить.

— Ему надо подумать. Ему надо помолиться. Бог скажет, что ему делать.

«Улыбающийся убийца» вынул из-за спины руку, которую скрывал из виду с того самого момента, как оказался в серой пустоте. Казалось, она ничем не отличается от другой руки, но внезапно кончики его пальцев начали мерцать, затем сами пальцы, потом вся ладонь — пока рука не засветилась настолько, что я мог видеть кости сквозь его кожу, будто они были полны ярчайшего фосфора. Его рука светилась так, что на нее невозможно было смотреть.

— Что за… — Я моргнул. Я бы еще закрыл глаза ладонями, но все еще не мог пошевелить ничем ниже шеи. — Что ты делаешь?

— Рука Сияния. Кифа дал ему Руку. Чтобы творить Божьи дела.

«Улыбающийся убийца» ударил своим мерцанием по серой пустоте, окружавшей нас. Пустота разорвалась, обнажая оборванные тлеющие края, за которыми скрывалось еще больше пустоты. «Убийца» пробрался в образовавшуюся дыру.

— Постой! — крикнул я. — Не уходи! Не оставляй меня!..

Но это было бесполезно. Он исчез. Блестящий разрез мгновенно затянулся и растворился. Серость снова стала пустой, и я остался один.