Встань над болью своей

НЕУВАЖЕНИЕ К СУДУ

Бледная женщина с усталыми глазами кладет на стол захватанную пальцами Библию и поворачивается ко мне. Дорогой и строгий коричневый костюм на ней как-то не вяжется с ее неуверенными движениями.

— Я назначена вашей переводчицей, — на чистом русском языке говорит женщина. — Только что я дала присягу и поклялась в том, что буду точно переводить каждое ваше слово… — Женщина делает короткую паузу и продолжает: — Ваше дело будет рассматривать выездная сессия Баварского уголовного суда в составе председательствующего… членов судебной палаты… при секретаре… Государственное обвинение поддерживает прокурор… — Она скороговоркой перечисляет звания и фамилии…

Я сижу на скамье подсудимых между двумя рослыми унтер-офицерами в мундирах тюремного ведомства и пытаюсь отгадать, кто из моих судей носит смешную фамилию Кацнасе. Тот, который сидит справа от председателя? Или слева? Такой уж у меня характер: даже в самой опасной ситуации мне порой становится смешно.

Впрочем, отличить господ судей друг от друга очень, нелегко. Все трое — дряхлые старички, и все трое обладают огромными лысинами. Зато господин прокурор отличается густой седой шевелюрой, которой он эффектно потряхивает, склоняясь над бумагами.

А секретарша? Секретарша — хорошо ухоженная девушка. Она одета, как и все члены суда, в лиловую, бархатную мантию. Только орел со свастикой у нее поменьше, чем у судей и прокурора.

Время 11 часов дня. Яркое августовское солнц брызжет сквозь высокие сводчатые окна судебного зала. Даже не верится, что в такой погожий солнечны день меня опять поведут в тюрьму. И я стараюсь не думать об этом…

Начинается предварительный допрос обвиняемого Вопросы и ответы следуют один за другим.

— Фамилия?

— Кудратов…

— Имя?

— Владимир…

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот двадцать пятый…

— Место рождения?

— Украина. Запорожье.

— Род занятий?

— Студент…

В моих ответах, мягко говоря, что ни слово — то неправда. Фамилия моя не Кудратов. И зовут не Влад! миром. И родился я на четыре года раньше. И место рождения лежит на добрых десять тысяч километров восточнее Запорожья. По профессии я — военный.

Однако Запорожье я называю не случайно. С этим городом у меня связано многое. Здесь на подступах к плотине Днепрогэса я пошел в первый бой. Здесь мы удерживали гитлеровцев сорок пять дней и ночей и даже сумели выбить их с острова Хортица. Здесь я знаю почти каждую улицу и многие села вокруг. На этом меня не поймать.

Под Запорожьем я был ранен, попал в окружение, а потом присоединился к партизанам. Весной 1942-го в село, где я ночевал, нагрянула облава, и меня вместе с сотнями украинских парней и девчат вывезли в Германию. Вот тогда-то мне и пришлось выдумывать фамилию, имя и все остальное…

Лысый председатель суда поправляет пенсне и начинает зачитывать обвинительное заключение. Это длинный перечень дат, фамилий и названий городов, округов, сел и хуторов. Это краткое описание моего четырехнедельного нелегального и пешего путешествия по Баварии и Тиролю. Я — не ангел, не святой и даже не разведчик. Поэтому я всюду «наследил»…

Председатель суда читает долго, нудно и тихо. А когда заканчивает, то рявкает:

— Объясните ему. Только покороче!..

Переводчица объясняет:

— Вас обвиняют по четырем статьям. Во-первых, в побеге с места работы. Во-вторых, в краже со взломом. В-третьих, во вражеской пропаганде. И, в-четвертых, в попытке нелегального перехода государственной границы. Вы признаете себя виновным?

— Нет!

Женщина переводит мой ответ суду и тут же спрашивает:

— Почему?

— Потому что я вроде бы на суде. А на суде можно не отвечать на любые вопросы…

— Правильно! — мямлит престарелый председатель после короткого обмена репликами с переводчицей. — По нашим законам обвиняемый может не отвечать на вопросы. Но я бы не советовал… — Затем председатель суда распоряжается: — Введите свидетеля Зигфрида Дейзенгофера!

Зигфрид Дейзенгофер — это мой бывший хозяин. Это от него сбежал я полтора месяца назад. И вот он входит в зал, высокий, атлетически сложенный, светловолосый — эдакий герой из древнегерманского эпоса.

Ответив на обычные процедурные вопросы, Зигфрид замирает по команде «смирно» и преданно смотрит в глаза председателю суда. Тот спрашивает:

— Вы знаете этого человека?

— Да. Это мой «восточный рабочий» Владимир Кудратов. Моя жена купила его за двадцать марок…

- Что вы можете сказать об обвиняемом? — спрашивает председатель суда.

— Только плохое! Только плохое! — повторяет мой бывший хозяин. — Хорошего тут не скажешь!..

— Что именно? — рявкает прокурор. — Конкретно.

— Однажды я хотел его проучить, — говорит Зигфрид. — Но только я размахнулся, как он отскочил схватил доску и бросился на меня. Слава богу, я успел вбежать в дом и закрыть дверь. Я позвонил местному полицейскому, но того не было дома. Он уехал лечить зубы. А после я этого русского уже не видел…

— У меня есть вопрос! — почти кричит прокурор. — Сколько раз он вас ударил?

— Ни разу! — с достоинством отвечает свидетель, — Каждый раз я успевал увернуться…

Прокурор со злостью захлопывает папку.

— Перейдем к допросу следующего свидетеля, объявляет председатель суда. — Введите Юзефа Русина…

Юзеф Русин. Мальчик, которому совсем недавно исполнилось шестнадцать лет. Однако на его руки страшно смотреть. Они в синем переплетении вздувшихся вен. С двенадцати лет этот маленький украинец работал в имениях польских панов. А потом его привезли в Германию и заставили работать на новых хозяев.

Мы бежали с Юзеком вместе. И это мой грех. Я уговорил его, я пробудил в нем какие-то начала протеста. Но на восьмой день побега, когда нас, голодных и усталых, неожиданно окликнули откормленные парни из «гитлерюгенда», он покорно остановился. А я долго, как заяц, петлял по посевам ячменя и пшеницы, добрался до перелеска и ушел…

Переводчице с Юзеком приходится нелегко. Изъясняется он на странном наречии, состоящем из украинских, белорусских, польских и немецких слов. Но все же понять кое-что можно.

Оказывается, Юзек отбывает сейчас наказание за самовольный побег с места работы и сидит в трудовом лагере. Ему дали шесть месяцев.

— Этот пан, — говорит Юзек, указывая на меня, — сказал, что надо бежать только в Швейцарию, что до Восточного фронта очень далеко. Этот пан говорил, что в Швейцарии нас посадят в самолет и отправят в Лондон…

Что правда, то правда! Я был уверен, что путешествие в несколько тысяч километров по территории, контролируемой гестапо, мне не под силу. Я почему-то верил, что стоит обратиться в любое посольство в Берне (о советском посольстве я ничего не знал), как нас перебросят в Москву…

— Это очень важное показание, — подняв палец, объявляет прокурор. — Прошу подробнейшим образом занести его в протокол.

А в зале уже третий свидетель. Этого я никогда и в глаза не видел. Против председателя суда останавливается маленький старичок в охотничьих сапогах, в серой куртке с зелеными отворотами и пуговицами из оленьего рога. В руках он мнет шляпу с пером.

— Фамилия? — спрашивает председатель.

— Вольф.

— Имя?

— Зепп.

— Род занятий?

— Лесник…

Ах вот оно что! Я помню то прохладное июльское утро в горах…

— Это случилось в июле, в начале июля, — скороговоркой поясняет лесник. — Мы с Ральфом вышли на обычный обход…

— Простите, с кем? — спрашивает прокурор.

— С Ральфом. С собакой…

— Ясно! Продолжайте, — недовольно морщится председатель.

— Так вот, — говорит лесник, — вышли, прошли по трем делянкам и вернулись. Еще далеко от дома я заметил неладное: дверь, которую я закрывал на замок, была открыта настежь. Мы вошли в дом, и первое, что я увидел, была сковородка. Значит, кто-то ел в нашем доме. А потом оказалось еще хуже. Письменный стол моего сына Адольфа…

— А где сейчас ваш сын? — спрашивает прокурор.

— Он учится в школе младших фюреров СС в Регенсбурге, — отвечает старик и растерянно замолкает.

— Продолжайте! — говорит председатель суда.

— Стол моего сына был взломан. Пропали три тысячи марок. Кроме того, из платяного шкафа исчез лучший костюм моего сына… Костюм, на котором он носил партийный значок…

— Поглядите на обвиняемого, — приглашает прокурор. — Узнаете костюм?

— Да! — отвечает лесник. — Это костюм моего Ади…

— Однако, — перебивает на этот раз председатель суда, — у обвиняемого при задержании на границе не было ни денег, ни значка…

— Так ведь он мог их выбросить! — горячится прокурор.

Значит, пронесло! Ни старик, ни судья ни словом не обмолвились о пистолете, который лежал в ящике стола. Видимо, лесник хранил его незаконно. Прокурор произносит обвинительную речь, я отказываюсь от последнего слова, и суд удаляется на совещание.

Потом суд возвращается, все встают, председатель зачитывает приговор и говорит переводчице:

— Объясните ему!

— Вас приговорили, — переводит усталая русская женщина, — к двадцати годам каторжной тюрьмы. Вам это понятно?

— Понятно! — говорю я. — Но переведите господам судьям, что я удивлен. Неужели эти люди всерьез верят, что я отсижу двадцать лет? Для этого надо, чтобы Германия выиграла войну…

Пожилая усталая женщина печально качает головой, но добросовестно переводит мой ответ. Три лысых головы склоняются друг к другу. Потом переводчица, не глядя на меня, сообщает:

— Суд, посовещавшись на месте, решил добавить к установленному сроку лишения свободы еще шесть месяцев каторжной тюрьмы. Эта дополнительная мера наказания мотивируется неуважением обвиняемого к суду…