Вторая война шиноби: Страна Рек

Глава 14 Джирайя

Летний вечер пышен,

Летний вечер снова…

Мне твой голос слышен:

"Я люблю другого".

Сердца горький трепет

Полон чар былого…

Слышен тихий лепет:

"Я люблю другого".

Смолкни, праздный ропот!

Прочь, упрек! Ни слова!..

Слышен, слышен шепот:

"Я люблю другого".

Джирайя уже несколько дней после боя таскал огромные камни, убирал тяжелые осколки железных ворот и сбрасывал с высоких стен тела повстанцев. И вовсе не для помощи остальным — он хотел поскорее забыться в изматывающем труде. Но как бы он ни старался ни о чем не думать, мысли все равно возвращались к тому неудачному поцелую с Цунаде.

— Я ждала этого намного раньше, — повторил он слова Цунаде, — а сейчас уже слишком поздно. — Он с особой злостью поднял тяжелый камень и бросил его с высокой стены. Но ему не полегчало, наоборот, ещё противнее стало, когда снизу на него кто-то выругался. Он хотел уже что-то крикнуть в ответ, как вдруг к нему подошёл шиноби в возрасте, который руководил зачисткой храма перед приездом Хокаге.

— Слушай, давай-ка ты заканчивай здесь, и иди уже отдыхай — произнес он.

— Пожалуй, я лучше останусь…

— Нет, хватит с тебя, — отрезал шиноби. — Еще немного и ты от усталости свалишься со стены. Это же потом ко мне придут с вопросами, почему наш герой покалечился.

Джирайя не хотел никуда уходить, знал, что как только окажется у полевого лагеря, обязательно наткнется на Цунаде. А она, последняя кого бы он сейчас хотел видеть. Но делать было нечего, у него не только чакры не осталось, но и сил.

— Ладно, — бросил Джирайя и, глубоко вздохнув, оставил стены и медленно пошел через уже остывшие поле боя. Только в этот момент пожалел, что слишком сильно выделялся на фоне остальных шиноби — его сразу же все узнали и стали одаривать восторженными возгласами.

— Герой! — кричали они, а кто-то и вовсе хлопал по плечу. — Вот он какой, ученик Хокаге! Ради нас и Конохи постарался, молодчина!

— Да-да, ради Конохи, — бурчал он в ответ, а самому так и хотелось всем сказать, что плевать ему было и на Коноху, и на всех шиноби вместе взятых. Ему было так гадко в тот момент, когда Цунаде отвергла его, что ничего лучше, чем выплеснуть свою досаду и боль в бою, он не придумал.

Он тяжело вздохнул, дошел до полевого госпиталя и отыскал среди всех шиноби Орочимару, который сидел на чурбане и, как всегда, загадочно смотрел перед собой. Джирайя хорошо знал, что тот не будет восхвалять его заслуги, и присел с ним рядом на голую землю.

— От тебя воняет, — произнес Орочимару.

— Я тоже по тебе соскучился, мой дорогой друг, — ответил Джирайя. — Как у вас тут дела?

— От тебя воняет, — повторил Орочимару, немного погодя встал, дошел до стального ведра, черпанул из него воды, вернулся и поставил перед ним ковшик.

Джирайя взглянул на Орочимару и подумал: как же тому удавалось всегда оставаться чистым? Он же даже научился убивать врагов так, чтобы на него не упала ни одна капля крови.

— Подожди. — Орочимару наклонился за своим дорожным мешком и достал из него маленький бумажный сверток.

Орочимару всегда при себе имел душистое мыло и никогда его никому не давал. Особенно после того случая, когда у них на одной из миссий закончились сухие пайки. Как настоящий мужчина Джирайя наловил мелких рыбешек и попросил Цунаде, как настоящую женщину, приготовить ужин. Та старалась, так старалась, что ничего не вышло. Она лишь запачкалась вонючими потрохами и никак не могла отмыться, тогда и полезла грязными руками в сумку Орочимару за мылом. Он тогда так сильно разозлился, что поклялся на этот раз уговорить Учителя распустить их команду, и закончить, наконец, его долгие мучения. Но Цунаде вместо того, чтобы извиниться, запустила в них остатками рыбы и до конца миссии ни с кем не разговаривала…

Джирайя улыбнулся, припомнив тот случай, и забрал маленький сверток из рук Орочимару. Развернул скрипучую бумагу и вдохнул приятный аромат.

— Роза? — усмехнулся Джирайя, вспенил ладони и под настороженный взгляд Орочимару аккуратно положил мыло обратно на обертку. Умылся, окатился водой из ковшика и громко фыркнул.

— Тебе нужен новый жилет, — произнес Орочимару.

Джирайя посмотрел на себя: форма была грязной и изодранной, с засохшими пятнами чужой крови и в копоти. Даже карманы на жилете оторвались.

— И так сойдет, — отмахнулся он.

— Ну что, — после недолгого молчания произнес Орочимару, — расскажешь, что это было сегодня утром? Я всегда знал, что ты не из самых слабых шиноби, но чтобы сделать настолько мощный призыв… Не знаю, — он задумался, — твоей чакры на такое бы точно не хватило, тем более ты потратил её всю у ворот. Неужели ты стал пользоваться той самой техникой?

— А тебе-то что? — бросил Джирайя.

— Ты вроде говорил, что никогда использовать ее не будешь. Неужели такое рвение к победе?

— Разве это сейчас так важно? Радуйся, что все кончено и скоро мы все вместе, как одна большая счастливая семья, вернёмся на Маяк, или в Коноху, или куда-нибудь ещё, один черт знает.

— Думаю, ты не слышал, что случилось с капитаном и Цунаде…

— Не хочу ничего знать ни про нее, — отрезал Джирайя, — ни про этого проклятого Дана.

— И все же тебе лучше знать…

— Что мне лучше знать? — перебил Джирайя, развернувшись к нему.

— А ты разве не слышал?

— Что я не слышал? — Джирайя уже закипал от раздражения.

— Кто-то напал на плененного тобой главаря повстанцев.

— Ну и поделом ему, — бросил Джирайя и посмотрел на пик Джан в закатном свете.

Золотые крыши, как и до сражения, блестели в лучах солнца, и если бы не стены в черной копоти, сломанные ворота и воронки от взрывов, вид можно было бы назвать красивым. По Священной долине гулял теплый летний ветер, вокруг стояла монотонно болтовня шиноби, и Джирайя понял, что очень сильно устал. Он уже хотел прилечь здесь, прямиком на земле, но вдруг вдалеке увидел Икки, которая приближалась к ним весьма скорым шагом.

— Орочимару, — произнесла она, — как ты просил, я все узнала. Но не думаю, что есть хорошие новости.

Икки выглядела очень расстроенной. И Джирайю очень удивило, что, даже когда они встретились взглядом, она в ответ не улыбнулась.

— И что все настолько плохо? — спросил Орочимару. Икки кивнула, громко шмыгнув носом. — Понятно. А сама она как?

— Она никого к себе не пускает, ничего не ест, не спит и только лечит Дана. Бивако опасается, что такой неконтролируемый расход чакры, может очень плохо для нее закончиться.

— Понятно, — ответил Орочимару и, тяжело вздохнув, посмотрел на разгорающийся закат.

— Я что-то не пойму, — насторожился Джирайя. — Что здесь происходит?

— Дан умирает, — ответил Орочимару, — а Цунаде, похоже, вместе с ним собралась.

Джирайя посмотрел на полевой госпиталь. Довольно быстро смеркалось, и под тентами медленно загорались желтые лампы. Он перевёл взгляд на Орочимару, тот хоть и выглядел спокойным, но постукивающая нога выдавала его волнение. А Икки, казалось, сейчас и вовсе расплачется. И он понял, что дела обстояли действительно плохо.

— Ладно, я понял, — хлопнул в ладони Джирайя, прыжком встал и отряхнулся. — Если больше некому, то так уж и быть, я к ней схожу.

Он скорым шагом оставил их, и когда уже почти добрался до тентов, его вдруг нагнала Икки, остановив за руку.

— Я знаю, что вы очень близки, — она опустила взгляд, — и ты ради нее готов на многое, но я очень тебя прошу, если она тебя не пустит…

— Пустит, — нахмурившись ответил он, но, заметив, насколько погрустнела Икки, весело продолжил: — Куда же она денется? Поспорим, что вы уже сегодня с ней совсем будете сплетничать у костра?

— Ты же даже не спросил, в какой из палаток она сейчас находится, — улыбнулась она.

— Ах да… И в какой же?

Икки показала ему нужную палатку, и когда он остался один, уже хотел войти, но на миг остановился. Он не знал, что сейчас увидит. Как и не знал, чего ждать от этого разговора и с чего его начать. Но мысль о том, что сейчас ей было плохо, придала ему сил, и он со вздохом произнес:

— Цунаде, это я. Пустишь?

— Это они тебя подослали? — прозвучал голос, без сомнения, принадлежавший Цунаде, но какой-то другой, более низкий, замедленный и хриплый.

— Нет, я сам пришёл.

— И чего же ты хочешь?

— Поговорить.

Все вокруг стихло. И на его сердце стало невыносимо тяжело от осознания, что он не успел…

— Заходи. — Наконец-то раздалось в тяжелой тишине.

Джирайя медленно приподнял ткань, зашел в палатку и сперва посмотрел на Дана. Тот больше походил на покойника, чем на живого человека. Черты лица сильно заострились, кожа побелела, местами даже, кажется, посинела, а на шее жутко выступали серые вены. Он был заботливо укрыт белоснежной накрахмаленной простыней, и Джирайя вспомнил, как ещё на Маяке Икки не могла понять для чего простыни в сражении, а теперь, кажется, стало понятно — закрывать тела мертвых.

В ногах Дана лежал подправленный серый плед. Цунаде держала одну ладонь с зажженной зеленой чакрой на его груди, а второй крепко держала его руку.

— Они говорят: «прекращай», — произнесла она. — Но как я могу прекратить? Он же ещё дышит…

Джирайя вдруг понял, что перед ним сидела совсем не та Цунаде, которую он привык видеть. Перед ним на маленькой табуретке сидела измученная горем девушка. От смелой и грозной Цунаде осталась одна серая измученная тень. Осунулась, на лице появились глубокие морщины, под глазами — темные круги, а уголки губ опустились. Джирайя с ужасом подумал: что же она пережила за последнее несколько дней? И сердце сковало такое сильное чувство вины. Он хотел уже перед ней извиниться, но вдруг понял, что она все равно его не услышит. Цунаде вернулась к Дану, прикрыла глаза и стала медленно раскачиваться.

— Цунаде, ты вообще спишь?

— Сплю, — устало закивала она.

— Ты ешь?

— Ем.

Но еда на железной тумбочке рядом с кроватью была нетронута.

— Ты же себя так убьёшь…

— Убью.

Джирайе всегда казалось, что она — это безудержная сила, ярость и страсть. Даже когда погиб её брат, она от горя разнесла тренировочные поля. А сейчас, она превратилась в такое несчастное создание, что ему захотелось отшатнуться от нее, но он стоял.

— Цунаде, дай другим ирьенинам тебя подменить…

— Да? — издала она неведомый ему до этого смешок, наполненный страшным мраком. — Чтобы от него тут же избавились? Они же все мне говорят, что он умрет…

Цунаде резко замолчала, и все ее внимание перешло к Дану. Она наклонилась к его груди и прикрыла глаза. Спустя немного времени облегченно улыбнулась и нежно погладила его по бледной щеке. От этого жеста сердце Джирайи неприятно кольнуло. Ему хотелось отвернуться, но он стоял… Стоял и смотрел, как Цунаде отдавала заботу другому.

— Он же всего лишь простой капитан, — продолжила она. — Если бы я стала лечить главаря повстанцев, уверена, что сейчас бы сюда всех ирьенинов Конохи прислали, чтобы узнать от него информацию про восстание. — Ее голос с каждым словом становился все громче. — А до Дана никому дела нет! Он никому не нужен! У него есть только я!

Джирайя молчал. Ему было нечего сказать этой новой Цунаде… Она стала его старше. На тысячу лет, кажется, старше, всего за несколько дней.

— Знаешь, что я поняла за это время? — Она подняла на него измученный взгляд, и его поразило, сколько в нем было тихой ненависти. — Я поняла, что все мы трое, ты, я и даже Орочимару ничего не знаем о настоящей жизни обычных шиноби. Для нас это все это одно большое развлечение. Подумаешь, — она махнула рукой, — какая-то база повстанцев. Подумаешь, — налилась краской, — какой-то важный бой. Подумаешь, — в глазах появились слезы, — какой-то пленный.

— Цунаде… — растерянно произнес Джирайя.

— Не говори мне ничего, я и сама все знаю. В его крови растворился смертельный яд. Противоядия нет, даже Бивако с её опытом здесь бессильна.

— Тогда почему бы тебе не остановиться?

— Остановиться?! Да как я могу остановиться?! Это же я во всем виновата. — Она ударила себя в грудь. — Это же я пошла в эту проклятую палатку. Это же он меня закрыл собой… Если бы он не пришёл, я была бы уже мертва! Поэтому я не могу его отпустить. — Она громко заплакала и подняла на него до боли раздирающий взгляд. — Я люблю его, Джирайя, я его очень сильно люблю… И я не знаю, что мне делать…

— Люблю, — тихо повторил Джирайя, и ему вдруг все стало так понятно. Злость, обида и досада внезапно прошли в одно мгновение. Все его переживания показались такими ничтожными, такими нелепыми и такими смешными, что он выпрямился, глубоко вздохнул и обратился к ней весьма бодрым голосом:

— Цунаде, послушай меня очень внимательно, когда сюда вновь придут сменные ирьенины, ты их не выгоняй. — Она закачала головой, но он продолжил: — Цунаде, я сам за ними прослежу. Клянусь, моргать не буду, но прослежу, чтобы они не прекращали лечения, а ты за это время поешь и немного отдохнешь, договорились? Не переживай, скоро прибудет Учитель, он наверняка что-нибудь придумает. Вот увидишь, скоро Дан очнется и все у вас будет хорошо.