Вторая война шиноби: Страна Рек

Глава 19 Джирайя

Твой смех прозвучал, серебристый,

Нежней, чем серебряный звон, —

Нежнее, чем ландыш душистый,

Когда он в другого влюблен.

Нежней, чем признанье во взгляде,

Где счастье желанья зажглось, —

Нежнее, чем светлые пряди

Внезапно упавших волос.

Нежнее, чем блеск водоема,

Где слитное пение струй, —

Чем песня, что с детства знакома,

Чем первой любви поцелуй.

Нежнее того, что желанно

Огнем волшебства своего, —

Нежнее, чем польская панна,

И, значит, нежнее всего.

Джирайя очень скучал в Конохе и не мог найти себе каких-нибудь интересных дел. Орочимару, конечно, разрешил остаться в его доме, но они с ним почти не разговаривали, тот целыми днями сидел у себя в кабинете и очень редко выходил. Икки же приходила только под вечер, и только тогда становилось веселее, а ночью и совсем замечательно. Но утром она всегда уходила помогать родителям. Так было и сегодня, когда она стояла в дверях, на него такая тоска накатила, что он не придумал ничего лучше, чем пойти шататься по деревне в потрепанных брюках от формы и поношенном коротком синем кимоно, которое все же удалось найти в старых сундука Орочимару.

Наступила весна. Только-только начала вылезать трава и распускаться первоцветы. Все же на улице ему удалось найти приключения, которые помогли ему ненадолго занять голову: поругался со старой клячей за прилавком с безделушками; стащил жареных кальмаров у заснувшего продавца; поболтал с пьянчугой; попинал мяч с детворой, а после решил просто погулять. Так и не заметил, что оказался в Центральном квартале.

Джирайя любил это место, дышалось здесь всегда так легко, как будто оказался в светлом лесу. Он положил руки в карманы и зашагал по брусчатке. Сандалии цокали, а он щелкал языком в такт.

— Джирайя, — окликнул его мужской голос.

Он поднял голову и увидела недалеко стройного мужчину в темном кимоно, опирающегося на трость. Господин Сенджу — отец Цунаде и единственный сын Первого Хокаге. Но, к большому несчастью, он родился без способности контролировать чакру и к тому же очень болезненным. Сложно было представить, через что он прошел, но тем не менее ему удалось сохранить влияние в деревне. В нем был и рост, и красивые черты, и умение достойно держаться, но следы болезни давали о себе знать: спина была согнута, плечи опущены, кожа была в темных пятнах, но светло-карие глаза, как и у Цунаде, искрились доброжелательностью.

— О, достопочтенный папа, — заулыбался Джирайя и поклонился. — Рад вас видеть, как ваши дела, как домочадцы?

— Все хорошо, — ответил господин Сенджу, когда они поравнялись и медленно зашагали по узким улицам. — Не к нам ли идешь?

— Нет, совсем нет, — замотал головой Джирайя, — просто гуляю.

— Я тоже, — улыбнулся господин Сенджу и поднял взгляд на деревья. — В этом году весна что-то поздновато пришла, и листья все никак не распустятся.

— Все равно хорошо, — ответил он и тоже посмотрел наверх, на голые кроны высоких деревьев — дубов и буков — на фоне лазурного неба. Джирайя пригляделся и увидел, что на их ветках уже начали набухать почки, и, должно быть, совсем скоро вся Коноха спрячется в зеленых листьях. И было сложно представить, что эти крепкие исполины росли здесь не тысячу лет. Им даже сотни лет не было, их создал всего лишь один человек в одно мгновение.

— Какое же великое творение, — вздохнул Джирайя. — Чудесный ваш отец был.

— Ты так думаешь?

— Конечно, — закивал Джирайя, — смотрите, какую красоту создал. А такое может сделать человек, только по-настоящему любящий жизнь. Знаете, как на войне, все хотят друг другу побольнее сделать и похуже. — он шмыгнул носом. — Ну так это я к чему. А ваш отец взял и не побоялся все это прекратить. Вот деревню создал, создал и эти деревья, и вас, а вы уже и… Ну вы сами знаете, что создали, — он закинул руку за голову и широко улыбнулся. — Эта-то, конечно, первая круши и ломай. Но она это совсем не от плохого, от любви скорее делает, от такой же любви, что была и у вашего отца в сердце.

— Хороший ты парень, Джирайя, — ответил господин Сенджу, похлопав его по спине, и дальше они пошли в приятном молчании.

Поместье Сенджу занимало почти половину всего Центрального квартала. Это было самая большая, самая красивая и самая богатая резиденция во всей Конохе, окруженная высокой каменной стеной. Вся эта огромная территория пряталась в удивительных садах, созданных дворцовыми мастерами из самой столицы дайме. Только засыпанный мелкой галькой парадный двор был открыт небу, где всегда дежурили шиноби. А сколько же зданий было построено внутри. Джирайя так и не сумел сосчитать, но достопочтенная семья жила в одном, самом большом двухэтажном доме. Но больше всего приводило в восторг, что на каждой круглой черепице изогнутой крыши был изображен символ клана — два растущих дерева, соединенные одним корнем. Этот знак, кажется, был везде: на воротах, на холщовых стягах, на одежде слуг. Вот где жила Цунаде — наследница Сенджу, самого богатого и самого влиятельного клана, в котором осталось не так много людей.

— Не хочешь зайти? — спросил господин Сенджу, махнув тростью на двор.

— А есть кто дома?

— Айше с Цунаде у портного. Мама с дочкой решили растранжирить все богатство нашего клана, — усмехнулся он. — А госпожа Мито, как всегда, в саду и, как всегда, спорит с садовниками.

— Ну если только ненадолго, — согласился Джирайя, и когда они вместе прошли через ворота, он спросил: — Достопочтенный папа, а есть что выпить?

— Для тебя, Джирайя, конечно же, есть, — улыбнулся господин Сенджу.

В детстве, когда они в очередной раз поругались на тренировке. Учитель не стал их наказывать, а заставил сходить к каждому в гости. Первый был Джирайя. Он стыдливо показал маленькую заплесневелую комнатку на конце деревни в трущобах. Орочимару только приоткрыл дверь своего особняка и сразу же ее захлопнул. А когда Цунаде привела в свой дом, у них челюсть отвисла. И если Орочимару сумел себя сдержать, то Джирайя заходил в каждое помещение и громко ругался от негодования. В одной из таких комнат он и не заметил мамы Цунаде. Та налетела на него с замечаниями, и даже комплимент не растопил ее сердце. Джирайя уже был готов катиться кубарем, но за него вступился отец Цунаде и посчитал, что комплимент не такой уж и плохой.

Шло время, и господин Сенджу все больше с ним общался, а Цунаде все больше злилась и ревновала. А когда Джирайя стал называть ее в точности как отец — принцессой, то она поймала его в одном из коридоров и поклялась, что из следующей миссии он не вернется, если не перестанет. Но господин Сенджу услышал эти угрозы и разрешил Джирайя называть ее принцессой. Она, конечно, поначалу кипела, но потом привыкла, даже иногда казалось, что такое обращение ей нравилось.

— А потом, как расшибла эту башню на базе повстанцев, — продолжил Джирайя, — заорала так, что все при мне поседели.

Они пили хорошее саке в кабинете господина Хикогане. Это была небольшая комната, со светлыми стенами, только вместо привычных в этом доме седзи на парадный вход выходило круглое окно. И когда Джирайя после долгих миссий или поздних тренировок провожал Цунаде, часто видел, как в этом окне горел свет, когда все остальное поместье уже давно спало.

— Ну, и этого паренька потом спасла, — вздохнул Джирайя, заканчивая пересказ всех приключений. — Ну хотя какой паренек? Старше нас, да и капитан так-то.

— О нем я бы и хотел спросить, — произнес уже красный от алкоголя господин Сенджу, отложив пиалу. — Как тебе этот капитан Дан Като? Он хороший человек?

— Да, конечно, хороший, — закивал Джирайя, рассматривая узор на дне своей пиалы, как вдруг на улице послышался смех. Такой нежный и звонкий, что у него у самого появилась улыбка. Смех Цунаде раздавался уже у входа в поместье, и запахло почему-то ландышами… Он в наслаждении прикрыл глаза, и его стало нести очень далеко: к мягкой траве изумрудных тренировочных полей, к шуму прибоя, к бархатному черному небу в мириадах звезд. И везде была она… Но тут раздались быстрые ответы госпожи Айше, и его сознание резко вернуло в кабинет. Джирайя перевел взгляд на стол — выпили они почти весь кувшин, и если для него это была ерунда, то для исхудавшего господина Сенджу, это оказалось многовато. Он тяжело вздыхал, с трудом сложил пиалы, спрятал бутылку в стол и пытался закрыть ящик ключом, но никак не попадал в замочное отверстие.

— Опять увидят, будут до ночи сверлить, — пробормотал он.

— Что с них взять? Женщины, — пожал плечами Джирайя и уже собрался уходить — видеться с Цунаде в планы точно не входило. Но он каждый раз забывал, с какой скоростью она узнавала его чакру.

— А он-то что тут делает?! — донеслось громкое возмущение Цунаде с улицы.

Джирайя вздохнул и решил, что делать нечего. Оставил господина Сенджу возиться с ящиком, а сам вышел в светлые широкие коридоры, окруженные белыми седзи, и направился в главную гостиную поместья, где уже слышались звонкие голоса.

Сперва он осторожно заглянул в огромное вытянутое помещение и улыбнулся, когда понял, что ничего в нем за года не поменялось. Пол устилали, как и везде в поместье, новые светлые татами с зеленой атласной тесьмой. Стены украшали золотые панели с изящными рисунками, которые изображали историю создания Конохи. Посередине гостиной стоял длинный черный лакированный стол с медным узором кленовых витиеватых веток.

А затем Джирайя перевел взгляд на Цунаде и ее маму. Они только что зашли и еще не успели убрать из рук бумажные свертки и букеты ландышей. Госпожа Айше была женщиной очень красивой, и дочка почти всем пошла в нее: и ростом, и фигурой, и светлыми волосами. Только у мамы были холодно-голубые глаза и черты лица немного острее. На ней было однотонное темно-красное прямое платье с широкими рукавами, а в высокой прическе блестела золотая заколка. Цунаде стояла рядом с ней, вся такая важная, в официальном сером кимоно и с туго затянутыми волосами на затылке.

— Достопочтенная мама, — поклонился он, когда заметил, что смотрел на Цунаде слишком уж долго, — достопочтенная принцесса.

— Джирайя, столько лет, — Айше недовольно нахмурилась, — а все одно и то же, сколько раз говорить — госпожа.

— Столько лет, а вы все также прекрасно выглядите, — продолжил он. — Честное слово, исходил полмира, а такой красоты ни в ком не встречал. Разве что только в вашей дочери.

— Джирайя, а ты все льстишь. — Айше поправила волосы и довольно улыбнулась.

Она отошла к столу и стала раскладывать ткани из бумажного свертка. А Цунаде подошла к нему и с подозрением на него посмотрела.

— Что ты тут делаешь? — прошипела она.

— К твоему отцу зашел.

— Неужели? — она подошла ближе, сузила глаза, встала на носочки и принюхалась. — Опять пили?

— Только я…

— Не ври, — перебила она, подняв палец. — Ты же знаешь, ему нельзя, он болеет и пьет серьезные лекарства.

— А что ему теперь от скуки с вами тухнуть?

— Если мама узнает… — Ее голос понизился до совсем тихого шепота.

— Цунаде, подойди, — окликнула ее Айше.

— Да, мама, — спокойно ответила она, и когда отходила от него, бросила такой грозный взгляд, что Джирайе показалось, что у него на лбу прожглась дыра.

— Похоже, обе сегодня не в духе, — на плечо легла ладонь господина Сенджу, — наверное, не нашли что хотели. Боюсь представить, что выслушивал сегодня бедный портной.

Джирайя повернул голову и почувствовал терпкий перегар, а затем увидел, что господин Сенджу еле стоял на ногах.

— Ладно, иди, а то и тебе попадет, — произнес он.

— Нет, я вас одного с ними не оставлю, — покачал головой Джирайя. — Знаю, какие молнии могут залетать от этих двух прекрасных дам, а если уж и третья присоединится… Вместе пили, вместе отвечать. Только вы молчите, а я их как-нибудь заболтаю.

Джирайя медленно прошелся по гостиной и важно сел за стол на низкую подушку из золотого атласа. Седзи были раздвинуты на сад, где вовсю кипела подготовка к лету и доносились строгие указания госпожи Мито — бабушки Цунаде. И улыбка сама стала появляться на его лице, вспомнив, что она всегда ему пророчила глупую смерть, если он не прекратит маяться дурью.

— Нет, надо обрезать у самой почки, — привычно громко ругалась она на садовника. — Нет, это не у самой почки, у тебя еще ветки с палец остался. Нет, ты делаешь все не так, дай сюда ножницы.

Джирайя стучал пальцем по столешнице. Цунаде бросала на него злые взгляды. Господин Сенджу молчаливо сидел рядом, а Айше рассматривала светлые ткани и прикладывала к ним ландыши.

— Достопочтенная мама, для какого события такая красота? — спросил Джирайя. — Дома ходить, мужа радовать? Тогда осмелюсь ответить за него: думаю, ему больше понравится без всего этого.

Айше сначала побелела, потом покраснела, а вот господину Сенджу, кажется, шутка показалась забавной, и он издал смешок.

— Между прочим, это для Цунаде, а то на вашей войне она стала выглядеть как… — Она возмущенно помотала головой, видно было, что подбирала более приличное слово. — Как дикарка.

— А по мне она всегда прекрасно выглядит. — Джирайя посмотрел на Цунаде, которая уже поджимала губы и скрежетала зубами. — Но, конечно, только халат ирьенина не идет, знаете, дешевая хлопковая ткань, — он похлопал по подбородку, — делает ее лицо совсем невзрачным.

— Ох, Джирайя, не говори мне ничего про это, — возмутилась Айше. — До сих пор не понимаю, что это за решение такое — перевести ее на ирьенина? Там же кровь, гной…

— Болезни, гангрены, — продолжил Джирайя, все с большим трудом сдерживая широкую улыбку.

Айше поморщилась и продолжила перебирать ткани. Взяла в руки тяжелую белую ткань с золотой вышивкой роз и приложила ее к лицу дочери. И Джирайя расплылся, глаз не мог оторвать от Цунаде. Как же нежно ее украсил этот белый цвет: подсветил загорелую кожу, медовые глаза, выжженные на солнце светлые волосы… Губы еще больше порозовели, и даже румянец стал краше. Но вдруг Айше убрала эту чудесную ткань и взяла новую.

— Цунаде, а как тебе это? — Айше показала нежно-желтый отрез шелковой ткани.

— Белый все же лучше, — ответила Цунаде.

— Ну да, а ткань-то красивая, может себе забрать? — Она выставила обрез на свет. — Или не по возрасту будет?

— Достопочтенная мама, вы так молодо выглядите, вам все будет по возрасту.

— А ты, Джирайя, не меняешься. Слова, слова, одни слова, — быстро произнесла она. — Девушку-то себе, наконец-то, нашел или все с Орочимару таскаешься?

— Нашел, — ответил Джирайя. — Как же не найти? Только у нас ничего серьезного.

— Ну, ты у нас жених перспективный, успеешь еще в серьезные отношения выступить, — произнесла Айше и взглянула на мужа. — Дорогой, как ты себя чувствуешь? Ничего не беспокоит?

Отец поставил кулак к губам, видно было, как он старался поспокойнее ответить, но все услышали лишь неразборчивое бормотание. Айше прищурилась и с подозрением перевела взгляд на Джирайю. Он такие взгляды очень не любил: предвестники чего-то очень страшного.

— Надо завтра азалии удобрить, — послышался голос Мито, и совсем скоро она зашла в гостиную со стороны террасы с одной из служанок.

Джирайя облегченно выдохнул, хорошо знал, что Айше не продолжит расспросы в присутствии госпожи Мито.

Бабушка Цунаде не была похожа на обычную пожилую женщину. В ней осталась и прямая осанка, и стройная фигура, и гордый вид. На ней всегда было одно и то же кимоно — безупречное белое. Седые волосы были уложены в два аккуратных пучка, а в уши были вставлены бумажные сережки в виде свитка с иероглифами.

Джирайя встал из-за стола и низко поклонился.

— Достопочтенная… — начал он.

— Нет. — Она подняла руку.

— Госпожа Мито, — отдернул себя Джирайя, — рад вас видеть в здравии, в благополучии и в заботах.

— На одну заботу больше, — вздохнула она, позвала остальных слуг, приказала убрать ткани и накрывать на стол. — Джирайя, останешься на обед? Сегодня твой любимый тунец. Могу попросить повара побольше приготовить для тебя сладкого соуса.

— Тунец? — Джирайя перевел взгляд на Цунаде, та замотала головой и кивнула в сторону выхода, а он хитро улыбнулся. — Конечно же, останусь. Как я могу отказать самой госпоже Мито?

Когда он был ребенком, у него часто не хватало денег на еду. Половина небольшой зарплаты шиноби, совсем низкого звания, уходила на оплату жилья, а вторая бездумно тратилась. Особенно тяжело становилось перед получкой, ему даже приходилось голодать. А здесь всегда кормили. Можно было пройти мимо поместья невзначай, и обязательно кто-нибудь заметит и от любезности пригласит, а он никогда не отказывал. Правил поведения он никогда не соблюдал, и сколько бы Цунаде его ни учила, все равно ничего не запоминал и вел себя больше так, как чувствовал.

— Как твои успехи, Джирайя? — спросила Мито между едой. — Слышали о твоем понижении, снятие звания джонина — это и вправду удивительно, даже для тебя.

— А чего? — Он пожал плечами. — Звание есть, звания нет. Да и зачем они мне?

— А что с твоими техниками? Ты продолжаешь тренироваться?

— Живут и пахнут, госпожа Мито, не беспокойтесь.

— Была рада услышать от Хокаге, что ты наконец-то стал использовать природную чакру и победил в последнем сражении. — Джирайя коротко кивнул, а госпожа Мито продолжила: — Никогда не понимала твоего решения от нее отказаться, это же такой дар.

— Я уже много раз говорил, мне не нравится, что она делает со мной: эти бородавки, эти лапы, — он поморщился. — В чудище какое-то превращаюсь, без нее вполне нормально справляюсь.

— Ну и напрасно, — ответила она. — Сам Первый, мой дорогой муж пользовался этой чакрой. А он, как все знают, был самым сильнейшим и самым величайшим шиноби всех времен.

— Ну, судя по портретам, он тем еще красавчиком был, — ответил Джирайя. — Так что пару бородавок его никак не портило.

Джирайя махнул на одну из стен, где висели свитки с портретами всех глав клана. И на самом почетном месте в самой середине было изображение дедушки Цунаде, Первого Хокаге, основателя Конохи — Хаширамы Сенджу. Джирайя еще с детства, когда смотрел на этот портрет, никогда не думал о его силе. Он всегда скорее рассуждал, сколько же у того было девчонок? Красивое лицо, в точности как у Дана, длинные темные волосы, как у Орочимару, и при этом широкая улыбка, и в совокупности, без сомнения, все это вызвало такой интерес у женского пола, что Джирайя умудрялся ему завидовать.

— А мне, знаете, с этим труднее, — продолжил Джирайя, небрежно показав на свое лицо.

— Ой, хватит прибедняться! — воскликнула Айше. — Хорошо ты выглядишь. Особенно сейчас. Тебе война на пользу пошла, подтянулся, лицо мужественнее стало, да и глупости как-то в глазах поменьше стало.

— Спасибо, достопочтенная мама, — ответил Джирайя, заметив, как Цунаде закатила глаза. — Приятно и от вас услышать доброе слово.

Наконец-то принесли еду. И, не дожидаясь, пока слуги с важным видом, поставят еду перед его носом, сам забирал фарфоровые тарелки из их рук. Такие обеды в других домах подавали разве что по праздникам, а здесь такое меню было обычным делом: ароматный мясной бульон, рыбный суп с тонкой лапшой, рассыпчатый рис, тонкая жареная свинина в темпуре, его любимый тунец, креветки, моллюски, овощи, замоченные в уксусе, маринованные фрукты и еще много и много чего… Джирайя вдоволь набивал живот, каждое блюдо макая в сладкий соус.

Все с аппетитом ели и наслаждались теплом с улицы через открытые седзи. Джирайя огляделся, и только сейчас понял, как же здесь не хватало Наваки… Но тяжелые мысли прервал живой голос Айше:

— Джирайя, надеюсь, в этом году мы тебя увидим на празднике Весны у нас в гостях?

— Мама, — неожиданно в разговор вступила Цунаде, — ты же знаешь, он не любит такие сборища.

— Цунаде, — удивилась Айше, — разве ты не хочешь, чтобы он был рядом в такой важный день для тебя?

— Мама, давай потом, — недовольно бросила Цунаде.

Джирайя внимательно на нее посмотрел: она, кажется, старалась выглядеть спокойной и непринужденной, но по губам прочел, как она тихо выругалась.

— Хотя, конечно, если хочет… — Цунаде быстро пожала плечами, отвела взгляд и продолжила ковырять палочками еду.

— А я Джирайю очень даже понимаю, — отозвался господин Сенджу. Видимо, от горячего супа ему полегчало, и его голос звучал весьма трезво. — Совершенно бестолковые вечера, сам бы не появлялся.

— Ну-ну, — остановила его госпожа Мито, — это традиция твоего отца. Мало ли что мы хотим. Мы Сенджу и должны делать все для объединения деревни.

— Безусловно, — согласился господин Сенджу, и после этого они в молчании закончили обед.

Джирайя уже думал, как всегда, остаться до вечера, но Цунаде вдруг встала из-за стола.

— Спасибо, я в свою комнату, — коротко произнесла она и всем поклонилась. — А потом по делам, вернусь, как всегда, к полуночи.

Джирайя услышал вздох отца, увидел понимающую улыбку Айше и качание головы госпожи Мито. Все в этой комнате, впрочем, как и он, знали, к кому она собралась идти. И вдруг ему здесь стало так душно, так темно и так невыносимо, что как только она ушла, он тоже со всеми попрощался и скорее покинул поместье. На свежем воздухе ему сразу же полегчало. Он положил руки в карманы брюк и зашагал по пустой улице. Начинался вечер, и он с облегчением вспомнил, что совсем скоро Икки должна была освободиться.

— Подожди! — вдруг окликнула его Цунаде.

Джирайя обернулся, остановился и поперхнулся. После обеда она уже успела переодеться, и он увидел на ней самое нежное платье, которое она когда-либо надевала: светло-голубое, с опущенными плечами, затянутое на тонкой талии, с пышной юбкой из воздушного фатина. От быстрой походки подол поднимался, и были видны ее стройные щиколотки. А распущенные волосы, которые вились после тугой прически, развивались волнами и светились в лучах закатного солнца.

— Разве нам в одну сторону? — удивился Джирайя, когда она остановилась перед ним. — Новый квартал вроде в другой стороне…

— Да, конечно, я знаю, — быстро проговорила Цунаде, а затем резко схватила его за предплечье и с мольбой посмотрела ему в глаза. — Я тебя очень прошу: не принимай приглашение моих родителей.

— Хорошо, — уже с раздражением выдохнул Джирайя. — Но если не расскажешь, в чем дело, я обязательно приду. Мне уже очень интересно, чего же ты так боишься?

— Дан сделал мне предложение, — произнесла она, расслабив пальцы на его руке. — Он уже получил одобрение моего отца. И на празднике всем сообщат о нашей помолвке.

Джирайя высоко поднял брови, и тут до него наконец-то дошло: почему господин Сенджу спрашивал про Дана, к чему были все эти белые ткани и ландыши. Только одного не понимал одного: почему она смотрела на него с таким сожалением? Он закинул руку за голову и улыбнулся своей самой широкой улыбкой и засмеялся своим самым радостным смехом.

И на этой улице, где Джирайя столько раз себя чувствовал себя счастливым. Он с горечью понял, что ему здесь больше не будут так рады. Но оттого поместье Цунаде не перестанет быть самым его любимым местом в Конохе.