Вторая война шиноби: Страна Рек

Глава 4 Цунаде

— Какая же скукотища, — вздохнула Цунаде.

Прошло несколько месяцев с того дня, как была разрушена база повстанцев. Как же все тогда на них орали… Они не только провалили свое первое задание, но и раскрыли работу Специального отряда. Упустили человека, который мог пролить свет на начало восстания. А что самое ужасное — теперь повстанцы только сильнее спрятались у себя в джунглях и еще больше засекретили поставки взрывных печатей. Обычным шиноби за такой поступок грозил бы трибунал. Но они не были простыми шиноби — они были учениками Хокаге. Так что большого скандала не случилось, даже команду не стали расформировывать. Но наказание все же придумали для каждого: Джирайю лишили звания джонина, Орочимару заставили остаться с ними, а Цунаде ждала участь похуже — ее убрали с передовой и приказали учиться на ирьенина.

— Девочки, подойдите, пожалуйста, — прозвучал строгий голос старшего ирьенина в учебной палатке.

Цунаде сидела за железной партой в окружении таких же молодых учениц-ирьенинов и, подперев подбородок кулаком, с тоской смотрела на медицинские плакаты, летая в своих мыслях. И только когда ее толкнули в бок, она встала и подошла к доске, где все уже толпились вокруг старшего ирьенина — невысокой и очень худенькой женщины средних лет в белом халате с темными глазами и русыми волосами, завязанными в высокий хвост. Бивако была не только одной из самых уважаемых ирьенинов в Конохе, но и женой самого Хокаге, так что Цунаде знала ее с детства. Хотя это знакомство едва ли ей сейчас помогало. Наоборот, казалось, что к ней придирались даже больше, чем к остальным.

Бивако подошла к одному из железных столов, на котором лежал большой развернутый свиток, и сложила ладонями несколько печатей. И спустя несколько мгновений с громким хлопком на листе пергамента появилась большая живая рыба.

— Как вы знаете, завтра выпускной экзамен, — продолжила Бивако, — и от его результатов зависит ваше будущее: станете ли вы ирьенином или отправитесь домой. Так что давайте повторим все, что вы должны показать перед комиссией.

Бивако взяла скальпель, сделала глубокий надрез по брюху рыбы, в свободной руке зажгла зеленую чакру и поднесла ее к ране, которая стала быстро срастаться, не оставляя никаких следов. Девушки-ирьенины внимательно следили за действиями своего учителя, слушали и записывали ее слова. Но Цунаде стояла в стороне и смотрела на просвет в палатке. С улицы доносились веселые голоса шиноби, вечер был солнечным, и она еще сильнее стала ждать, когда же вся эта скукотища закончится.

— Твоя очередь, — обратилась к ней Бивако.

Цунаде тихо вздохнула и подошла к столу, услышав за своей спиной смешки остальных девушек. И уже хотела завестись, ответить им, что посмотрели бы они, кто из них был неумехой в настоящем бою. Но почувствовала на себе взгляд Бивако, которая уже распечатала перед ней большую рыбу с желтым брюхом, и смолчала.

— Приступай, — приказала Бивако, сделав надрез.

Цунаде подняла ладони, зажгла зеленую чакру: такую тихую и спокойную, что она едва могла ее почувствовать. Но рыба так громко забила хвостом по железной столешнице, что, вздохнув, ничего не оставалось сделать, как приступить к лечению. Только чем дольше шло время, тем больше она думала о том, что у нее ничего не получится. От этих мыслей поток становился неравномерным. Шрам выходил кривым, пока и вовсе рана не перестала срастаться. Цунаде так сильно разозлилась на эту несчастную рыбу, которая уже перестала бить хвостом и открыла рот, что чакра и вовсе перестала идти.

— Видите, про что я вам постоянно говорю, — произнесла она, убрав ладони. — Ну какой из меня ирьенин?

Бивако ничего не ответила, лишь слегка свела брови и осторожно завернула уже мертвую рыбу в свиток.

— Можете быть свободны, увидимся завтра на экзамене, — обратилась она ко всем, и Цунаде уже собиралась вылететь из душной палатки. Но Бивако на нее бросила строгий взгляд и добавила: — А ты останься.

Цунаде тихо выругалась, заметила, как на нее бросили насмешливый взгляд остальные, скорчила им гримасу, и когда все вышли, стала ждать, какую на этот раз придется выслушивать нотацию.

— Почему ты так сопротивляешься? — спросила Бивако.

— Я не сопротивляюсь, — замотала головой Цунаде. — Просто моя чакра — она совсем другая и не подходит для лечения ран. Бесспорно, дело это полезное, да только мне-то оно зачем? Сколько было попыток научить меня этому в детстве? Всех и не пересчитать. Эта-то чем отличается?

— Знаешь, — задумчиво произнесла Бивако, — когда Хирузен мне рассказывал, как ему было тяжело вас учить, я никогда ему не верила. Говорила, что он слишком много от вас требует. Но сейчас… Если я с тобой одной не могу совладать, — она усмехнулась. — То, что же говорить про вашу команду в полном составе?

— Извините, что доставляю вам неудобства, — сквозь зубы произнесла Цунаде, стараясь при этом звучать весьма вежливо. — Но не мое желание здесь находиться…

— У меня тоже нет особого желания обучать человека, который пренебрежительно относится к делу моей жизни. Но что поделать? — Она развела руками.

— Не переживайте, скоро это закончится…

— Ты думаешь, что, если завалишь экзамен, тебя вернут на передовую? — спросила Бивако. Цунаде открыла рот и не знала, что ей ответить. Именно это она и планировала долгие месяцы. — Но у меня есть распоряжение на твой счет. — Бивако подошла к своему столу, открыла ящик, что-то оттуда достала и протянула ей сложенном белую повязку.

— Что это значит? — прищурилась Цунаде, узнав на белой холщовой ткани красный крест — отличительный знак ирьенинов.

— Поздравляю, — вздохнула Бивако, — за медицинские заслуги твоего деда, тебя решили принять в наши ряды без каких-либо экзаменов.

— Это же немыслимо! — возмутилась Цунаде.

— Так решил Хокаге, — ответила Бивако, пожав плечами. — Надеюсь, рано или поздно ты поймешь, что дело ирьенина — это одно из самых достойных занятий шиноби. И ты хорошо вспомнишь мои слова, когда зеленая чакра поможет спасти тебе близкого человека.

Цунаде выхватила повязку, сунула ее в карман жилета и выскочила из палатки на улицу. Лицо горело от злости и возмущения, но, когда она вдохнула чистый свежий воздух, полегчало. А когда учуяла аромат ужина, разносящийся по полевому штабу Конохи, то настроение немного поднялось.

Штаб Конохи в стране Рек был местом весьма впечатляющим. Целый городок из просторных и высоких брезентовых палаток раскинулся посреди широколиственного леса. Здесь было все для хорошей жизни: полевая кухня, учебные палатки, медсанчасть, иногда развлечения какие-то устраивали. Даже имелось несколько сколоченных на скорую руку зданий, где сидело руководство. Но Цунаде больше всего нравилось проводить время у большого костра, особенно вечером, когда к ней присоединялся Джирайя. И сейчас он сидел там же, по привычке с расстегнутым жилетом, и, заметив ее, широко улыбнулся.

— Я тебе тоже взял! — крикнул он, подзывая ее миской с рисом и рыбным бульоном.

— Спасибо. — Она плюхнулась рядом в траву, забрала из его рук еду и металлические палочки.

— Надеюсь, еще не остыло. Хочешь, могу подогреть на костре?

— Не беспокойся, все хорошо, — ответила Цунаде, отпив теплого бульона.

— И вот еще, — Джирайя отломил огромный кусок от своей лепешки, — держи, а то хоть и кормят хорошо, но ты что-то исхудала в последнее время.

— Я уже и забыла, каким ты можешь быть заботливым, — улыбнулась Цунаде, забрав лепешку.

Его тарелка была уже пуста, и он, по обыкновению, стал рассказывать о том, что сегодня видел и слышал. Хотя в штабе у него было не так много дел, он все равно находил на свою голову приключения: сбегал из лагеря и гулял по окрестностям; почти каждый день получал от кухарки за то, что воровал у нее лепешки; лез во все дела, где его не просили, а где просили — отлынивал; а ночью и вовсе проникал в кабинет капитанов и высыпался на их мягком диване. И сейчас Джирайя особо громко возмущался, что какой-то молодой капитан ранним утром поймал его и в наказание поставил на внеочередное дежурство.

— А я ему говорю: да ты же немногим старше моего. Пойми, в палатках койки твердые. А он мне, гад такой, и заявляет: нет, не положено…

Цунаде кивала, доедала палочками рис и закусывала мягкой лепешкой, припоминая, что такого хорошего общения у них никогда не было. И она никак не могла понять, в чем же было дело? Думала, что, может быть, их сплотило то, что им вдвоем прилетело хуже некуда. То ли оттого, что Орочимару на них страшно обиделся и у них появился новый повод про него посплетничать. То ли за долгое отсутствие Джирайи они друг по другу соскучились. Но в любом случае им как никогда нравилось разговаривать. Особенно Цунаде любила слушать о его далеких странствиях, как сейчас.

— Повезло тебе, Джирайя. Честно, я даже завидую, это же такое счастье — по миру ходить.

— А чего завидовать? Давай вместе в путешествие отправимся, хоть сейчас. К черту это проклятое восстание. К черту этих зазнавшихся капитанов. Только ты, я, — он поднял руку и медленно обвел ладонью округу, — и бескрайние просторы этого прекрасного мира.

— Да я бы с радостью. Но кто меня отпустит? Сам знаешь, после смерти Наваки…

— Ну да, — тяжело вздохнул он. — Знаешь, есть у меня одна очень красивая история. Хочешь, я тебе ее расскажу?

Цунаде знала, что Джирайя пытался отвлечь ее от мыслей о брате, и у него это очень хорошо получалось. Очередная история про лазурный океан настолько ее увлекла, что она и не заметила, как прошел закат, как пронеслись сумерки и наступила ночь. Даже не заметила, что он подсел к ней поближе и почти шепотом говорил слова, которые принадлежали только ей.

— И говорят, что те далекие острова сотворила богиня, горюющая о своем возлюбленном, которого не смогла спасти, — заканчивал Джирайя. — А ее слезы под холодным дождем застыли и превратились в самые настоящие изумруды, так и появились те диковинные горы посреди океана…

— Да быть такого не может, — возмутилась Цунаде.

— С чего бы мне врать тебе, принцесса? Все как есть, так и говорю. — Он замолчал, а затем хлопнул по колену. — Ну, хватит развлечений! Рассказывай, к экзамену-то готова? Вон, все твои подружки-ирьенины даже за ужином свои записульки и учебники из рук не выпускали. А где твои?

— Ой, — отмахнулась Цунаде, — где-то валяются.

— Как же безответственно, — ухмыльнулся Джирайя, покачав головой.

— Кто бы говорил, — съехидничала она. — Не тебе ли попало за то, что ты поддержал мою идею пойти на базу повстанцев?

— Поддержал, — согласился Джирайя. — Но где был Орочимару? Почему он нас не остановил? И вообще, это нечестно, что нас только двоих наказали. Он виноват не меньше! Но что-то я не вижу, чтобы с него звание джонина снимали, как с меня. Всего лишь ходит по штабу, и делает вид, что пострадал больше нашего.

— И не говори, — оживилась Цунаде. — Лучше бы его отправили учиться на ирьенина. Ты видел, какая у него нежная кожа на ладонях? Как раз для зеленой чакры самое то, — она вздохнула. — Учитель всегда к нему был более благосклонен.

— Всегда, — закивал Джирайя и оглядел округу.

Цунаде последовала его примеру и заметила, что у костра почти никого не осталось.

— Будешь? — Он показал из-за разворота жилета пузатую бутылку из темного стекла.

— А крепкое?

— Нет, что ты, совсем нет.

Цунаде взяла из его рук бутылку и сделала глоток — горло сильно обожгло. Настойка оказалась не только терпкой, но и гадкой на вкус, видимо, варили ее в одной из деревень неподалеку от штаба, куда Джирайя часто сбегал. Но она подумала, что так даже лучше будет. Чем быстрее напьется, тем скорее неприятные мысли по поводу повязки покинут ее голову.

— Как ты думаешь, что нас ждет дальше? — спросила Цунаде, возвращая бутылку.

— Не знаю, — Джирайя пожал плечами, — дорога в Специальный отряд закрыта. А что делают обычные шиноби? Слоняются в штабе да потом дерутся. Но вроде как у них все получается. Вон сколько земель освободили, глядишь, и восстание скоро кончится.

— Земель, не земель, — ответила Цунаде, — но чувствую, закинут нас куда-нибудь подальше, да еще какого-нибудь старого и сварливого капитана поставят за нами следить.

— В этом ты права. Но мы то с тобой найдем чем заняться и в самой глухой дыре, — подмигнул он.

— Болтаешь, — улыбнулась она, — все болтаешь.

Все уже разошлись по палаткам, одни лишь дозорные ходили вдалеке. В тишине громко трещали сверчки, а над головой уже искрилось звездное небо.

— А скажи мне вот что, — загадочно протянул Джирайя. — Это правда, что ты за все время, пока меня не было, ни с кем не встречалась?

— Почему это тебя так волнует? — прищурилась она, повернувшись к нему, и, когда увидела на его лице то ли хитрую, то ли довольную, а попросту пьяную улыбку, продолжила: — И все же, мой ответ прежний: нет, не встречалась.

— И даже не целовалась?

— Не целовалась.

— Это весьма грустно, Цунаде. Хотя лестно, что ты меня ждала. — Он хитро на нее посмотрел, отпив из бутылки.

— Много чести. — Она ткнула его локтем в бок.

— И все же, как жаль, что ты не знаешь теплоты мужских рук…

— А ты знаешь?

— Остришь, — улыбнулся он, — все остришь.

— Раз такой умный, вот и расскажи, что нравится парням?

— Ну, — он бросил на нее заинтересованный взгляд, вновь приложив бутылку к губам, — кроткий характер, но здесь ты точно мимо. Женственность — это, может быть, с годами к тебе придет. И конечно же — раскрепощенность. Но для этого, думаю, тебя надо хорошенько напоить.

Глаза Джирайи сверкнули, и он предложил ей бутылку. Цунаде прекрасно поняла его намек и на трезвую голову вряд ли бы согласилась. Но сейчас ей стало интересно, а что могло произойти дальше и куда мог завести этот разговор. Так что она решила взять бутылку, закинула ее повыше и сделала один большой глоток.

— С таким списком, — произнесла она, вытерев рот рукавом, — не удивительно, что ты сейчас один, хотя все время таскаешься к нам в палатки.

— А может, не один? — улыбнулся он. — Может, я в кого-нибудь влюбился?

— Стал бы ты тогда со мной сейчас сидеть? — ухмыльнулась она, задрала голову, посмотрела на плывущие перед глазами звезды и поняла, что знатно напилась.

Цунаде положила голову на колени и тяжело вздохнула. На душе стало так грустно. Раньше она никогда не задумывалась над отношениями. Но сейчас в палатках девушек-ирьенинов только о парнях разговор и стоял. Они целыми днями трещали, кто на них посмотрел, кто улыбнулся, а некоторые с особой гордостью рассказывали про свои свидания недалеко от штаба. Ее, конечно, эти разговоры раздражали, но она не могла не думать, что даже еще ни с кем не целовалась по-взрослому. Все парни в штабе ее сторонились, и она не понимала почему. От этих мыслей на глазах у нее появились слезы, и ей стало так за себя обидно.

— Джирайя, как думаешь, я и вправду всегда буду одна? — Она подняла на него грустный взгляд. — Мне столько уже лет, а я даже на свидание ни разу не ходила…

— Цунаде, — он положил руку на ее плечо, — обещаю, если ты останешься в старых девах, я обязательно тебя приглашу на свидание. Конечно, ты будешь сварливой старухой, но я из дружеской солидарности потерплю.

— Ай, — она смахнула его руку, — это, между прочим, обидно.

— Ладно, прости, — он обнял ее за плечи и притянул к себе, — знала бы ты, как я из-за тебя страдаю.

— И как же? — Она не стала освобождаться из его объятий, наоборот, устроилась поудобнее и потянулась за бутылкой.

— Нет, с тебя хватит. — Джирайя поднял руку с бутылкой. — У тебя завтра экзамен.

— Не будет никакого экзамена, — пробурчала Цунаде, оставив попытки дотянуться до бутылки и достав из кармана повязку. — Все уже и так решено — быть мне теперь глупым ирьенином до конца своих дней. Хотя я даже жалкую рыбешку не могу залечить. Учитель, видимо, боится, что я опять над собой контроль потеряю.

— А я обожаю, когда ты теряешь контроль. — Джирайя посмотрел на нее, и она заметила, насколько его взгляд блестел от выпитого. — Ты вся такая, — он восхищенно вздохнул, — волосы назад, щеки красные, кулаки аж белые от того, как ты сильно их сжала. Правда, — он улыбнулся, отпил из бутылки и еще крепче прижал к себе, — самое мое любимое зрелище.

— И больше ты его не увидишь, — с досадой ответила Цунаде. — Теперь мое место позади. Будет хорошо, если вообще в госпиталь Конохи не сошлют, — она вновь потянулась за бутылкой.

— Нет, принцесса, я сказал — с тебя достаточно.

— Конечно, — мягко согласилась Цунаде, опустила взгляд, а когда Джирайя расслабился, даже что-то стал напевать себе под нос, она подскочила и выхватила у него бутылку.

— Эй! — возмутился он, тоже поднявшись на ноги.

Цунаде приложила бутылку к губам и хитро на него посмотрела. Джирайя подошел к ней, опустил руку с алкоголем и оказался так близко, что ей пришлось поднять на него взгляд. В это мгновение все вокруг стихло: смолкли сверчки, костер перестал трещать, дозорные перестали ходить, и весь штаб растворился в темноте ночи. Остались только они вдвоем под черным небом. Джирайя выглядел таким серьезным, на его лице играли теплые отблески костра, а в глазах, совершенно по волшебному, отражались звезды. Он осторожно взял ее за плечи, стал наклоняться… Цунаде прикрыла глаза, затаила дыхание и замерла.

— Правда, — вдруг нарушил тишину грустный голос Джирайя, но затем он откашлялся и вновь стал веселым. — Если в тебя в ближайшее время никто не влюбится, я готов взять это тяжкое бремя на себя.

— Спасибо, мне таких жертв не надо. — Она плюхнулась обратно на землю, сложив руки на груди, и стала смотреть на костер.

Разговор дальше не клеился, и совсем скоро они разбрелись по своим палаткам. Наутро у нее ужасно разболелась голова, а громкие сборы соседок и нервное повторение учебников перед экзаменом только усиливали мигрень. Цунаде повернулась на другой бок и накрылась шерстяным одеялом.

— Хоть какой-то толк от этой повязки, — пробормотала она, обрадовавшись, что ей никуда не надо.