Глава 12 Полчаса до весны

Апрель 2030 года


Телефон мигает желтым — вызов из Штаба, но не экстренный. Принимаю звонок:

— Слушаю.

— Приветик, Саша. Это Алия, — щебечет динамик. — Слушай, я тут поковыряла твою проблемку… В общем, у Дины Рязанцевой классическая картина расстройства привязанностей на фоне…

Решительно прерываю этот поток слов:

— Аля, во-первых, здравствуй. Во-вторых, спасибо, что пытаешься мне помочь. Я это ценю. Однако помощи твоей я не просил. Потому что не нуждаюсь в ней. Справлюсь сам. Спасибо за предложение.

— О, ну я рада, что у тебя все под контролем, — в голосе Али будто и нет никакой обиды.

Аля, наверно, могла бы подсказать пару эффективных приемчиков, но оказаться в долгу еще и у нее я не хочу — не доверяю ей. В лицо она мне улыбается, вся такая миленькая — а за моей спиной льет Олегу в уши, что я его все эти годы абъюзил и харрасил, и вообще во мне причина всех его проблем. Главное, если так подумать, в чем-то Аля даже права — иногда я действительно перегибал палку… Но ведь всякая ложь на девяносто процентов состоит из правды, это еще Геббельс писал; вопрос, под каким углом эту правду развернуть. В общем, не хочу допускать эту манипуляторшу до своих дел, даже вот так опосредованно.

— Олег тебе привет передает, — как ни в чем не бывало говорит Аля.

— Как у него дела?

Частные звонки с базы Штаба теперь запрещены — Юрий Сергеевич, как и обещал, после покушения усилил меры безопасности, на базе введен особый режим, что бы это ни значило. Не знаю, насколько там стало безопаснее, но мама теперь волнуется еще больше, чем раньше.

— Знаешь, неплохо, — отвечает Аля. — Ему, с одной стороны, тяжело, с другой — он впервые в жизни чувствует себя значимым. По крайней мере ничей Дар он так и не забрал себе — видимо, подсознательно не хочет этого. Зато тренируется на совесть. Мотивация мощная у него — хочет стать кем-то, с тобой хотя бы сопоставимым, выйти из парадигмы тряпки-задрота-никчемушника. Ладненько, удачи тебе с твоей сироткой при живых родителях…

Сироткой, ишь… Может, стоило все же спросить, что там Алия вычислила про Дину? Это само по себе ни к чему меня не обяжет… С другой стороны, Рязанцев сказал, мозгоправы с его дочерью уже работали, а воз и нынче там. Значит, будем действовать кустарно — исходя из собственных нехитрых представлений о добре и зле.

Для этого я с полчаса повисел в поисковиках и сделал несколько звонков. Больше всего помощи оказала Нина Львовна — у этой общительной пенсионерки есть знакомые буквально везде. Она быстренько связала меня с внучкой своей подруги, работающей в одном из тех учреждений, которое меня интересовало.

Около шести вечера паркуюсь возле особняка Рязанцева. Езжу туда уже, как на работу… надеюсь, это наконец-то последний раз.

Поднимаюсь в апартаменты Дины. Стучу — никакого ответа. Может, тут закос под лучшие дома Европы и надо было дворецкого с докладом отправить? Нет уж, этот цирк — без меня. Открываю дверь и вхожу.

Дина сидит, съежившись в кресле, в дальнем углу просторной гостиной, заваленной игрушками. Хотя на стене висит огромная плазма, девушка смотрит в телефон, в ушах — розовые наушники. Заметив меня, нехотя вынимает их и спрашивает через губу:

— Чо надо? Ты кто такой ваще?

— Александр. Мы виделись, когда скрипку твою искали.

— А-а, было дело, — судя по тону, воспоминания о нашей встрече пробуждают у Дины ничуть не больше приятных чувств, чем у меня. — И хрюли ща приперся? Опять пропало что-нибудь?

— Ты мне расскажи, — подмигиваю. — Впрочем, не хочешь отдавать Кипр — твое дело. А я пришел пригласить тебя кое-куда.

— Это куда еще?

— Если не пойдешь, то и не узнаешь.

— Папахен, что ли, тебя прислал?

Нет никакого смысла это отрицать:

— Зачем спрашиваешь, раз сама такая умная?

Маленькая девушка еще сильнее съеживается в огромном кресле среди огромной комнаты и орет:

— Отвянь! Не пойду никуда с тобой, сыскарь сраный! Отвали от меня! Дверь у тебя за спиной.

— Как знаешь.

Разворачиваюсь и иду к двери. Естественно, меня тут же останавливает окрик:

— Эй, как тебя, Александр, погоди! Чо сразу сваливаешь? Куда хоть звал?

Естественно, Дина же привыкла, что ее без конца уговаривают. Не останавливаюсь, даже не замедляю шаг — не слишком, впрочем, быстрый с самого начала.

Дина догоняет меня, хватает за локоть:

— Эй, ну ты чего? Ладно, куда пойдем?

— Теперь уже никуда не пойдем. Не люблю, когда мне хамят.

Дина с полминуты топчется на месте и жует губы, однако руку мою не выпускает. Терпеливо жду. Наконец она выдавливает:

— Ну ладно, сорян, чот меня занесло. Куда звал-то?

Улыбаюсь:

— Переодевайся и поедем. На месте узнаешь.

— Во что одеваться хоть?

— В удобные вещи. Без лишнего выпендрежа.

— Океюшки. Я быстро.

«Быстро» у Дины заняло минут сорок, а «удобными вещами» оказались ультракороткая юбка и свитерок — вроде свободный, но грамотно облегающий все, что достойно облегания. Яркий макияж с полосками под левым глазом, на первый взгляд небрежная, но на удивление изящная прическа, плетеные кожаные браслеты на тонких запястьях… Сверху — длинный серебристый плащ. Приодевшись, Дина выглядит стильно — слегка пикантно, но без вульгарности. И золота-брильянтов не нацепила, что не может не радовать.

Дина улыбается и взмахивает волосами:

— Ну, поехали!

А она симпатичнее, чем мне запомнилось.

В мой скромный фордик Дина садится, не поморщившись. Молчит минут двадцать, на большее ее не хватает:

— Надеюсь, ты меня похитишь, запрешь в подвале и прикуешь к батарее.

— Что, так надоело дома?

— Не то слово… Мы уже в пригороде?

— Какой пригород! Почти центр, километра три от кремля.

— Никогда тут не была… это и есть трущобы?

— Да ты чо! Обычный спальный район.

Мы медленно едем через облицованную серым кирпичом панельную застройку. Вечер выдался достаточно теплый для апреля, на улицах много людей — гуляют кто с собаками, кто с детьми, кто сам по себе. Вон кто-то уже велосипед расчехлил… И всюду, как водится, обнимающиеся пары. Дина смотрит на гуляющих через стекло, и ее маленькое лицо выглядит грустным.

Паркую машину в переулке возле невзрачного кирпичного здания. Подаю Дине руку, помогаю перебраться через заполненные грязной водой выбоины в асфальте. Она с любопытством оглядывается по сторонам, потом спрашивает:

— Здесь что, подпольный наркопритон? Или БДСМ-бордель?

— Бери выше! Районный дом культуры. При силикатном комбинате, кажется, или при автобусном парке.

Через пустой полутемный холл пробираемся к актовому залу. Разумеется, мы опоздали. Хотя я добросовестно купил через интернет билеты, предъявить их некому — в холле нет никаких контролеров, вообще ни души. На ладонь приоткрываю дверь — сейчас середина песни. Шепчу:

— Дождемся перерыва и зайдем.

Между песнями пробираемся в зал. Стараемся не шуметь, но Дина спотыкается на ступеньке и чуть не падает — едва успеваю ее подхватить. Небольшой зал переполнен — и все лица обращаются к нам.

— Ничего, ничего страшного. Проходите, — доносится мягкий голос из динамиков. — Друзья, осталось местечко где-нибудь? Потеснитесь, кто может…

Из середины зала кто-то машет рукой, и мы протискиваемся мимо сидящих людей. Кого тут только нет — интеллигентного вида дамы, работяги с рабочей окраины, пенсионеры, а вон пара молодых ребят поспешно прячет под сидение пузырь пива…

На задник сцены наклеены картонные облака, солнышко и деревья — наверно, организаторы не успели убрать декорации от детского спектакля. На обычном офисном стуле сидит человек с акустической гитарой. У него простое лицо — нос картохой, глубоко посаженные глаза, небрежная светлая щетина; одет он в вязаный свитер. Человек берется за гриф, и только что гудевший зал мигом стихает.

Этот музыкант выступает под псевдонимом Веня. Его песни в моих плей-листах уже лет десять, но про этот концерт я узнал только сегодня, когда искал, чем стану развлекать Дину. Если бы не она, я бы сюда не попал — давненько не интересовался новостями культуры. Не знаю, сработает мой план или нет, но уже за одно это я могу быть благодарным Дине.

Мы попали на ироническую часть программы. Веня строит рожи и потешно закатывает глаза, изображая страдания отвергнутого возлюбленного. Песня исполняется с зашкаливающим пафосом:


Я прощаю тебе

Те четыре рубля

С мелочью

За крем-брюле

И за кебаб-люля

Не за что!

Я не люблю тебя

Ты нехорошая

Но, посуди сама

С твоей-то рожею…


Публика смеется и бурно аплодирует. Дина прыскает в кулачок.

— Веня, «Матушку» давай! — кричат из зала.

Музыкант чуть смущенно улыбается:

— Точно? Все хотите «Матушку»?

— Да-а-а! — кричат из зала. — «Матушку»! Давай, Веня, жги!

— Ладно-ладно, — Веня задорно улыбается. — Раз сами просите, то потом не жалуйтесь…

Пальцы нежно касаются грифа. «Матушка» — русская готическая баллада, начинается она лирически, а потом переходит в холодящий кровь хоррор. Веня — это театр одного актера, он рассказывает историю поочередно от лица наивной монахини, доброй матушки-игуменьи, зловещего мельника, которого никто никогда не видел, и его опасно-вкрадчивых подручных. Дина слушает, приоткрыв рот, лицо у нее сейчас совсем детское. В конце, когда Веня выгибается всем телом и переходит на разрывающий сердце крик, потому что юная монахиня оборачивается чудовищем.

Матушка, матушка, я боюсь полночи,

Матушка, на люди мне нельзя, милая,

Матушка, матушка, запри меня в комнате,

Вчера ночью, матушка, паренька убила я!


Матушка, матушка, запри меня в комнате!

Я сломаю руки о решетки оконные,

Я сломаю зубы о замки чугунные,

Запри меня, сука — ночь будет лунная!

Дина сжимает мою руку. Слушатели зачарованно молчат еще где-то минуту после того, как отзвук последнего аккорда замирает под сводами актового зала районного дома культуры.

Зал взрывается аплодисментами, Веня смущенно улыбается. Его наперебой просят рассказать сказки, прочитать стихи, и конечно же, спеть — и то, и это, и старое, и свежее — все обязательно. Веня никому не отказывает — поет и смешные песни, и меланхоличные, даже депрессивные, и лирические, и простенькие, почти детские. Концерт затягивается. В дверях возникает суровая дама и решительно потрясает связкой ключей. Слушатели дружно упрашивают не выгонять их, Веня, тряхнув волосами, играет нежную романтическую песенку, дама оттаивает и разрешает всем посидеть еще часик.

Ты да я — гости небытия

В забытьи теплоты да под теплом пустоты,

Утром рано — воды из -под крана, кляня

Приближение дня — самой страшной беды!

Вот и мы под прицелом войны.

Мы ни слова в ответ, мы ни слова взаймы.

Огоньки сигарет да в последний раз чай.

Полчаса до весны, уходящий трамвай.

Концерт заканчивается за полночь. Веню окружают друзья-приятели — мы с Диной дружно решаем не проталкиваться через их кольцо. Выходим в залитую густым лунным светом ночь. Пахнет ранней весной: едва распустившимися почками и свежеоттаявшим мусором.

— Почему я не слышала об этом музыканте? — спрашивает Дина. — Его нет в ротациях… и даже мерч не продают.

— Это же Веня! У него все по-простому.

— Странно, что песни… такие разные. Обычно музыкант работает в одном стиле, в одну целевую аудиторию.

— Веня — не профессионал, хотя играет и поет получше многих из них. Не хочет коммерциализироваться, рекламировать, вот это все. Кому надо, тот как-то находит его песни. А сам он работает, геологом, кажется. Его очень трудно уговорить приехать и дать концерт, это нам с тобой крупно повезло сегодня.

— Да уж… А давай-ка рванем на мост.

— Давай.

С моста открывается вид на исторический центр города. Церкви и стены кремля ярко подсвечены. Силуэт собора отсюда похож на инопланетный космический корабль.

Странно, вроде я часто проезжаю здесь, а на эту красоту совсем перестал обращать внимание. Замылилась она для меня. А ведь к нам туристов возят, вечно перед мостом пробка из-за их автобусов. Церковь домонгольская есть с барельефами, колокольня пятнадцатого века, фрески древние… Я совсем перестал это все замечать.

— Все жду, когда же ты начнешь капать мне на мозги, чтобы я вернула отцу Кипр, — грустно говорит Дина.

— Какой Кипр? А, документы… Совсем забыл про них, признаться. Но да, неплохо бы вернуть. Зачем они вообще тебе нужны?

Дина пожимает плечами:

— Да низачем не нужны. Но мне все низачем не нужно…

Девушка резко поворачивается ко мне, встает на цыпочки и тянется губами к моим губам.

Она правда симпатичная, но куда мне еще и это? Гарем я не потяну — работать некогда будет. Да и… не то чтобы дочка недоолигарха воспылала роковой страстью к пареньку с рабочей окраины. Как там Аля говорила — «расстройство привязанностей»? Так оно работает?

Беру Дину за плечи, мягко отстраняю. Отбрасываю назад упавшую на лицо прядь.

— Дина, ты же неглупая девушка и очень красивая. Почему же так низко себя ценишь? Зачем вешаешься на шею первому встречному? И разговариваешь, как малолетняя гопница… Я — чужой человек, случайный попутчик. Но, может быть, ты расскажешь, что с тобой происходит?

Дина тяжело облокачивается на парапет:

— Думаешь, раз я богатенькая, то все у меня в шоколаде?

— Нет, не думаю. Вижу, что это не так. Что-то случилось? Тебе нужна помощь?

Дина обхватывает себя худенькими руками и неотрывно смотрит в темную воду:

— Чем тут поможешь… Знаешь, а ведь у папахена было четверо детей от трех разных женщин. Старшего убили в каких-то бандитских разборках, в девяностые еще. От второй жены родилось двое, мальчик и девочка. Упаковал их папахен по полной: Оксфорды, МБА, тусовки на международных форумах… Преемников готовил, хрюли. А потом у него терки с кем-то вышли по бизнесу… короче, брательник мой залетел в тюрячку, и там то ли отказался дать показания против отца, то ли, наоборот, согласился… мутная история, концов теперь не найдешь. В общем, повесился он в камере — как бы сам. Дочка тогда свалила в Америку первым рейсом, обложилась адвокатами и ордерами, запрещающими отцу к ней приближаться. Ему на все эти ордера плюнуть и растереть, но видеть его дочь отказывалась, что бы он ни предлагал. И когда первосортные дети у папахена закончились, он вспомнил про меня. Мне восемь тогда было. Мама — эскортница, она чтобы пенсию себе обеспечить, презервативы клиентам прокалывала. Вот с Рязанцевым ей и повезло, он тест ДНК запросил и чутка баблосов на мое воспитание подкидывал. А как понадобилась новая дочка, он меня у мамы купил.

— В смысле — купил?

— Ну а как, по-твоему, покупают? Бабла отсыпал. Много, наверное. Мама довольная такая была — отработала ее инвестиция на все сто. Разодела меня, как куклу, и отвезла в какое-то большое здание, в толпу народу. Я ничего тогда не понимала, боялась, жалась к маме… А это суд был, ее там родительских прав лишили. Ну она мне рукой помахала и ушла — красивая, счастливая… А я с тех пор с папахеном. Такие дела.

— Господи, жесть какая…

— Да не особо-то. Рязанцев, по ходу, побаивается меня тронуть лишний раз. Смотрит, как будто сквозь меня. Типа ссыт, что и я от него уйду. Да я бы ушла, только как-то все… я не знаю. Сестра из Америки написывает, зовет к себе, обещает помощь, хоть и не видела меня ни разу в жизни. А я чота как говно в проруби — ни туда ни сюда… Вот Кипр этот несчастный приныкала, сама не знаю, хрюли он мне сдался… Может, чтобы папахен признал наконец, что что-то у нас не так. А он только предлагает мне то купить, сё купить… не знает уже, чем откупиться. И присылает всех подряд… вон, даже тебя прислал. Ну ты хоть нормальный. Спасибо за концерт, круто было.

— Да не за что. Сам рад, что выбрался.

Мы просто стоим и смотрим на город. Машины в этот час ездят редко, над мостом тишина. Молчание не тягостное — расслабленное.

— Ты забыл, что должен уговаривать меня вернуть Кипр, — тихо напоминает Дина.

— Ничего я не должен. И ты не должна. Честно — я бы ничего не возвращал на твоем месте. Я бы, может, вовсе особняк этот чертов спалил. Потому что родители не имели права так с тобой поступать.

— Так что делать-то?

— Что делать? А поехали-ка пожрем, вот что будем делать. Жрать охота, сил нет.

Такой вот я простой, как валенок, мужлан. Дина оживляется:

— Точно, поехали жрать! В «Тройку» или в «Европейский»?

Хм, там дороговато… Не люблю выбрасывать деньги на тупые понты, а просить даму оплатить счет как-то неловко.

— Да чего ты в этих пафосных кабаках не видела? Давай покажу тебе настоящую ночную жизнь!

Мы едем в шаурмятню. Я выбрал самую приличную, почти ресторанного уровня стритфуд, но для Дины это все равно что потусить под мостом с бомжами возле бочки с горящим мусором. Потом мы посещаем круглосуточную наливайку, а после, ради разнообразия, бар поприличнее. Замерзли, да и о естественных потребностях подумать надо — тут есть такой сортир, от которого дочь олигарха не свалится в обморок. Мужчины, выгуливающие даму, склонны забывать о таких житейских мелочах, а без них какое может быть настроение…

Дина пьет только сок и воду — отлично, если бы она наклюкалась, мой план оказался бы под угрозой: похмельные люди не слишком склонны к альтруизму. Мы взахлеб болтаем о всякой ерунде, словно старые приятели; про Кипр и прочую нудятину больше не вспоминаем. Речь Дины становится вполне нормальной, литературной даже. Похоже, гопнический сленг был еще одним слоем защиты, которым она отгородилась от мира.

— Забавно, — говорит Дина. — Я ведь почти всю сознательную жизнь здесь провела, а с этой стороны города никогда не видела.

— Знаешь, есть фантастические книжки про разные пласты реальности и всякие там параллельные миры. Так вот, не только лишь все знают, что реальность и в самом деле многослойна, причем безо всякой магии и мистики. Миллионер, офисный планктон, работяга и бомж могут жить в одном городе — и при том в совершенно разных, вообще не пересекающихся слоях реальности.

— Это уж как водится. Деньги решают все…

— Может, не одни только деньги. Наверно, мусорщик, поэт и детектив тоже видят вещи совершенно по-разному. Живут, по существу, в разных мирах — хотя ходят по одним улицам. Я вот сегодня понял, что сто лет уже толком не смотрел на наш исторический центр. Видел его чуть ли не каждый день, но почти на него не смотрел… А ведь здесь так красиво.

— Да, красиво…

Занимается рассвет. Дина становится вялой, зевает в ладошку, да и я выдыхаюсь. Здесь сложный момент моего плана…

— Давай отвезу тебя домой, а утром снова заеду.

Дина сникает:

— Домой… ужасно не хочется, сегодня по крайней мере.

Понимаю ее. Мне тоже не хочется терять настрой, который я создавал весь вечер.

— Можно у меня в квартире поспать, там две комнаты. Только, чур, по-товарищески!

Дина хмыкает. Везу ее в свою старую квартиру, где не был больше месяца. По углам клочья пыли — мерзость запустения. Дина озирается с любопытством — наверно, моя вполне приличная двушка выглядит для нее романтической халупой, вроде мансарды нищего художника; она-то привыкла к жилью совсем другого класса. На скорую руку перестилаю для Дины белье на своей кровати, а сам устраиваюсь на диване в гостиной.

Странно, вроде устал, а сна нет ни в одном глазу. Хороший, черт возьми, был вечер… давно я так не оттягивался. А почему, собственно? Средства позволяют, время… да можно найти время — это же и есть жизнь. Но я давно уже откладываю ее на потом.

Но как же мне повезло с Олей — она нормально реагирует, когда я работаю по ночам. И даже если узнает, что у меня ночевала девушка — соседи насплетничают, например — сцену закатывать не станет. Ночевала — значит, так надо было. Мне-то с Олей повезло… а вот ей повезло ли со мной? Давно ли я приглашал ее куда-нибудь дальше ближайшего парка? Когда мы в последний раз были на концерте вроде сегодняшнего, на выставке, да хотя бы в кабаке приличном? Часто ли я разговариваю с ней о чем-то за рамками бытовых дел? Разливался соловьем про разные слои реальности — а сам завис в круге дом-работа-дом. И эти мои сомнения, не станет ли жизнь с Олей скучной… а что я сам делаю, чтобы она не была скучной? Деньги даю? Ну так и Рязанцев дочку деньгами заваливает. Хрюли, как говорит Дина, толку…

Утром долго раскочегариваю старенькую кофеварку, уговаривая ее проглотить чудом завалявшиеся в шкафу просроченные капсулы. Пока Дина в ванной, звоню внучке подруги Нины Львовны — проверяю, что к нашему приходу все готово.

Дина заинтригована, но вида старается не подавать. Она смыла макияж и смотрится уже не так эффектно, как вчера, но в общем-то и без раскраски выглядит достаточно хорошенькой.

В этот раз мы едем за город через нервные утренние пробки — люди спешат на работу. Дина молча смотрит в окно, а я гадаю, удалось ли сохранить атмосферу вечера и ночи. Концерт, прогулка, шаурма — всем этим я пытался настроить Дину на нужный лад. К стальному крокодилу Рязанцеву у меня сегодня еще меньше симпатии, чем было вчера. И все же я дал ему слово, что попытаюсь наладить его отношения с дочкой. Пусть он даже и не отец года.

Мы подъезжаем к служебным воротам в сетчатом заборе — не хочу, чтобы Дина видела раньше времени вывеску с названием учреждения. Нас встречает Света, с которой я созванивался. Это скучного вида полноватая тетка; когда она улыбается, видно, что лицо у нее доброе.

— Вон наш пятый корпус, — суетится Света. — Ребята как раз покушали, сейчас в игровой. Бахилки наденьте только… Курточки — вот сюда, в шкафчик. Вот так. Идемте.

Идем по коридорам со свежим, однако весьма экономичным ремонтом — плитка на полу подогнана плохо. В просторной игровой комнате — полтора десятка детишек лет четырех-шести. Если не особо присматриваться, выглядят они почти нормально. Игрушек у них хватает — но все же намного меньше, чем в Дининой комнате.

К нам решительно подходит бритая наголо девочка:

— А где наши подарки?

Дина растерянно смотрит на меня. Я успокаивающе поднимаю ладонь:

— Ща все будет. Пять сек.

Выхожу за Светой, чтобы помочь ей дотащить до игровой контейнеры. Самодеятельностью я не занимался — попросил ее вчера заказать все, что нужно, а сам только оплатил. Обошлось примерно в ту же сумму, что гараж для уличных пацанов, но в этот раз денег совершенно не жаль — я рад, что выдался повод так их потратить. Собственно, это стоило сделать и безотносительно Дины с ее детскими травмами.

Нянечки уже вносят подносы с нарезанными фруктами. Угощение тоже выбирала Света — этим детям можно есть далеко не все.

Достаю из контейнеров яркие коробки:

— А вот кто сейчас будет строить моднейшую железную дорогу?

Дина взвизгивает и бросается к коробкам едва ли не раньше, чем дети. Час спустя рельсы опоясывают всю игровую комнату, и по ним деловито пыхтит паровозик. Но в конструкторе еще куча элементов, строители увлеченно возводят мосты, башни, депо, даже, кажется, заводы. Дина играет с детьми на равных: возится, спорит, чуть ли не ссорится. Может, сейчас она словно бы сама стала тем ребенком, который еще не пережил предательство.

Один из мальчиков подходит к коробке, чтобы достать новые детали, но тут бледнеет и медленно оседает на пол. Тут же медсестра ввозит каталку, укладывает ребенка и вывозит. Остальные смотрят на это спокойно. Они привыкли.

Дина вскакивает и выбегает на улицу — как была, без плаща. Выхожу за ней. Она падает на скамейку, спугнув парочку вышедших покурить санитарок, и плачет навзрыд. Сажусь рядом.

— Эти дети… чем они больны?

— Не помню научных названий… Разные болезни крови, в общем.

Дина отчаянно шмыгает носом. Черт, как бы сейчас носовой платок пригодился… жаль, нет у меня привычки их носить при себе.

— Они… будут жить?

— Большинство — да. Если их правильно лечить.

Дина поднимает на меня лицо:

— Ну да-а, конечно… И ты притащил меня сюда, чтобы разжалобить и развести на деньги, да? Решил вот так меня использовать?

Впервые замечаю, что Дина чем-то похожа на своего отца. Не чертами… взглядом и еще чем-то трудноуловимым. Быть может, облажался я со своим планом. Почему решил, что Рязанцева-младшая способна пожалеть кого-нибудь, кроме самой себя? Пожалуй, не стоит быть слишком сладким.

— Дина, не строй из себя оскорбленную невинность. Ты сама отлично знаешь, что жизнь так устроена. Все друг друга используют. Жизнь была к тебе несправедлива, и с этим уже ничего не сделаешь. Твой отец — рептилоид, он не превратится в заботливого папашу из американских фильмов для семейного просмотра; не проникнется, не преисполнится, не попросит прощения. И с этим тоже ничего не поделаешь. А эти дети — жизнь тоже несправедлива к ним, но с этим еще можно пытаться что-то сделать. Если ты хочешь. Если не хочешь — давай я верну тебя отцу. Можешь хоть до старости сидеть среди игрушек и жалеть себя. Твоя жизнь — твое дело.

Дина сидит сгорбившись, уперев локти в колени. Вздрагивающие позвонки проступают под тонкой блузкой. Не пережестил ли я?

— Да знаю я благотворительность эту сраную, — говорит наконец Дина. — Показуха одна. Фотки с селебами, речи пафосные, самолюбование сплошное…

— Понимаю тебя. Мы, люди, все умудряемся превратить в тупую показуху. Но ты могла бы сделать лучше. Если захочешь.

— Эти дети… так несправедливо с ними все.

— Да. — Осторожно приобнимаю замерзшую девушку за плечи. — Знаешь, своих детей у меня нет пока. Но я много времени проводил с племянницей, пока она росла. А потом… жизнь по-всякому поворачивалась — с какой только мразью я не имел дела. Думаю иногда: неужели каждый из этих ублюдков был когда-то таким вот малышом — доверчивым, беззащитным… добрым? Да, дети наивно эгоистичные, но все равно же добрые. Как это у нас работает, что мы становимся… чем становимся? Что с нами не так, как с биологическим видом? Не знаю…

Дина поднимает на меня заплаканное лицо:

— Предлагаешь вернуть отцу Кипр, чтобы он отсыпал денег на больницу?

— Это тебе решать, Дин. Вот только воровство документов, вся эта мелкая месть — оно никому не поможет. А деньги еще могут кое-кому помочь. Смотри сама.

— Хорошо. Я посмотрю сама, — отвечает Дина Рязанцева. — А теперь отвези меня домой. Зайду умыться только.

По пути Дина достает косметичку и наносит на лицо боевую раскраску.

Не знаю, сработал ли мой план. Никто не способен изменить другого человека, но ведь что мог, я сделал — показал Дине вещи, выпавшие из ее поля зрения. Пожалуй, мой должок Рязанцеву закрыт.

Чего я не ожидал — что и сам так здорово выйду за рамки привычного круга проблем. Впервые за долгое время удалось выкинуть из головы проклятые вопросы. Что это за подковерная возня в Штабе, едва не стоившая мне жизни? Какие еще марионетки Кукловода ждут своего часа по темным углам? Когда и где они выйдут на свет, а главное — зачем?

* * *

В этой главе использованы стихи Вени Дркина (Александра Литвинова). В нашей реальности Веня умер от тяжелой болезни в 1999 году, в возрасте 29 лет. Надеюсь, ничьи чувства не оскорблены тем, что в романе он выведен живым. Даже Одарение не возвращает людей к жизни, а вот литература — иногда, самую малость. Хотелось бы надеяться.

Загрузка...