Выплата

Глава 2 Ищи, кому выгодно

Февраль 2030 года

— Да что ты такое говоришь, Саша? — Юрий Сергеевич вскидывает мохнатые брови. — Ты понимаешь, в какой мы все сейчас обстановке? Новый Прорыв может случиться в любой день, в любую минуту! А ты намылился уехать, спрятаться в уютной норке? Когда ты нужен здесь, как никто другой?

— Никто не может мне объяснить, зачем я здесь нужен.

— Ну как — зачем? Ты же свободный от Дара. Кроме тебя есть только твой брат, но медики сообщают, что он до сих пор не в форме. И Алины исследования…

— Они зашли в тупик. Аля хочет взять паузу, пересмотреть методику отбора кандидатов.

— Тогда тренировки с Ветром…

— Их полезность исчерпана.

— На все у тебя есть отговорки! Ты должен быть здесь, чтобы в любой момент подняться по тревоге! Не ожидал от тебя такой безответственности, Саша! Понимаю, служить Родине может быть не только опасно и трудно, но и попросту скучно в некоторые моменты. Но это же не повод проситься домой. Давай ты вернешься к тренировкам, и мы с тобой просто забудем об этом разговоре.

Юрий Сергеевич выглядит возмущенным до глубины души — ни дать ни взять любящий папаша, стыдящий сыночка за обмоченные штанишки. Если бы я не знал, что передо мной за человек — возможно, принял бы его эмоции за чистую монету. Но этот прожженный комитетчик виртуозно умеет изображать то, что нужно в данный момент.

Кабинет Юрия Сергеевича подчеркнуто безликий, среднестатистический: деревянные панели, дежурный портрет президента на фоне триколора, заснеженная рябина за окном. Здесь у всякого невольно возникает ощущение, что он уже много раз в таких кондовых присутственных местах бывал. Наверно, это должно притуплять бдительность. Да и сам Юрий Сергеевич выглядит как обычный чиновник средней руки: усы, обвисшие брыли, глаза чуть навыкате, внушительное пузо под пиджаком…

Не даю сбить себя с толку:

— Мы не будем забывать об этом разговоре, Юрий Сергеевич. После Одарения я пять месяцев оттрубил в полиции, явился туда даже раньше объявления мобилизации — потому что знал, что я там нужен. А здесь я не нужен.

— Ты ведь согласился нам помогать!

— Согласился, когда речь шла об участии в расследовании Прорыва в Карьерном. Но без Дара — какой от меня толк…

— Да там как раз и без тебя обошлись. К следствию подключили лучших из лучших, у всех профильные Дары…

— И по-прежнему ничего?

Юрий Сергеевич разводит руками:

— Увы. Никаких следов. Преступник предусмотрел все. Видимо, возле шахты он носил костюм эксперта-криминалиста, потому что даже потожировых следов не оставил. На повороте с трассы камер нет. Судя по отпечаткам, машины он менял… и вряд ли те покрышки сейчас существуют. И с похищениями обоих будущих сверходаренных та же история: ни камер, ни свидетелей. Обе жертвы — полагаю, в этом контексте мы можем называть их жертвами — жили в одиночку, так что их исчезновение заметили далеко не сразу. И полиции через месяц после Одарения было не до них.

— По крайней мере мы можем сделать вывод, что преступник или преступники неплохо знакомы со следственными методами. И учитывали, что место преступления может быть обследовано. Преступник — кто-то из Системы?

Юрий Сергеевич комично машет рукой:

— А может, он просто детективов перечитал? Там сейчас каждое следственное действие расписывают, прямо готовая инструкция по сокрытию улик. Как думаешь, Саша, — Юрий Сергеевич подмигивает, — может, они вредители все поголовно, эти писаки?

Стараюсь сохранить невозмутимое лицо. О как дядька щелкнул меня по носу, как щенка прямо. Ну еще бы, кто я такой, чтобы лезть в расследование федерального уровня? Провинциальный частный детектив без лицензии, у меня даже не агентство, а так, бюро находок…

Но я упрямый, и мне охота докопаться до сути:

— Раз преступника не удается вычислить по следам, может, его можно угадать по мотивам? «Ищи, кому выгодно». Кому и зачем могут быть нужны Прорывы?

Маска добродушного дядьки на пару секунд спадает с лица Юрия Сергеевича. Кстати, я не знаю ни звания его, ни официальной должности. Сейчас он координатор Штаба, да, а раньше кем был? И что вообще значит — «координатор»? Какие у него фактические полномочия? Всего этого мне знать не полагается.

— Во-от какие ты вопросы задаешь, Саша, — тянет Юрий Сергеевич, разыгрывая удивление. — Ну сам тогда и попробуй ответить. Если, конечно, можешь себе представить, что там у психопата в голове…

— Если человек психопат, это не значит, что у него нет мотивов и цели. Тем более что мы видим необыкновенно высокий уровень организации. Да, преступник нечеловечески жесток, раз хладнокровно и продуманно обрек людей на страдания. Но вряд ли дело только и исключительно в садизме. Первый вопрос — знал ли он, что жертвы станут сверходаренными? И если знал, то откуда?

— А почему обязательно он? — Юрий Сергеевич лукаво склоняет голову. — Почему ты не рассматриваешь вариант, что это вовсе даже она? Женщины жестоки и коварны, знаешь ли.

— Может, она. Или вовсе даже они. Тогда едва ли причина в психопатологии, сговор психопатов — это уж чересчур. Кем бы ни был наш преступник, у него есть цель и план…

— И в чем же, по-твоему, могут состоять эти цель и план?

— Кому могут быть выгодны паника, разрушения, введение чрезвычайных мер? Вероятно, тому, кто надеется получить через это власть и возможности. Как знать, вдруг как раз в нашем Штабе… Кто лучше себя проявит в борьбе с Прорывами, чем тот, кто их и организовал?

Опять сквозь маску свойского дядьки проступает что-то холодное, змеиное… Может, зря я это сейчас сказал?

— Эк ты глобально мыслишь, Саша, — качает головой Юрий Сергеевич. — Ты у нас, конечно, деятель заслуженный, герой и орденоносец. И в смысле свободы от Дара уникум. Но все же, ты уж не обижайся на старика, не стоит тебе лезть в вопросы, в которых не смыслишь ни черта. У нас тут все от слаженности команды зависит, а ты со своими подозрениями… Так, чего ты хотел, домой уехать? Вот как давай поступим. Проверю, что там у тебя в городе есть в плане экстренного транспорта, и приму решение. Может, и правда нечего тебе здесь ошиваться без дела. Ну все, иди. Приятно поболтать, но дел много.

Уже в коридоре соображаю, что так и не понял — с чего вдруг Юрий Сергеевич так резко изменил решение насчет моего отъезда? Потому что мои вопросы угрожают слаженной работе команды ультра-профессионалов? Или… дело в чем-то другом?

— Ну, за встречу! — Денис приподнимает пивную кружку. — Скоро поезд у тебя?

— Через час.

— Ага… Жаль, раньше вырваться не смог. Консультация дипломников затянулась.

— Что, такие тупые?

— Какое там! Въедливые.

Денис — мой бывший одноклассник, ныне москвич, преподаватель престижного ВУЗа. Я ожидал, что с работы он придет в костюме и галстуке, но он носит модные молодежные чуть асимметричные размахайки. Ежик волос окрашен в ярко-зеленый. Эх, столица… У нас, конечно, город продвинутый, не самый медвежий угол, но все же я бы никому не советовал разгуливать вечером по спальному району с таким причесоном.

— А говорят, молодежь нынче тупенькая, нейронки у них заместо мозгов…

— Это, Саня, те говорят, кто себя утешить пытается. Или кто сам настолько туп, что даже не может понять, насколько молодежь теперь умная. Нейронки у них не вместо мозгов, а рабочий инструмент. Как у нас были циркуль с линейкой. И сколько они этими инструментами всего умеют… Половину преподавательского состава уделывают на изички. У меня, конечно, выборка нерепрезентативная, ВУЗ элитный, но все же.

— Ну хорошо им, наверно. Можно балду пинать вместо того, чтоб учиться…

— Скажешь тоже! Учатся как не в себя, на все деньги. Преподавателям спуску не дают. Не дай Бог опоздаешь на пару — сразу в деканат цидульку пишут, что им-де образовательные услуги предоставляют не в полном объеме. Они для себя образование получают, а не чтобы мама с папой не прикапывались. У них и Дары почти у всех связаны с учебой или с будущими профессиями. Далеко пойдут эти детки.

— Да уж, выучишь таких на свою голову — и добро пожаловать в очередь на биржу труда… А бездарные к вам не поступили еще? Как они себя чувствуют?

— Это четверть первого курса примерно. Знаешь, эти еще более умные, цепкие такие. Привыкли уже к мысли, что им в жизни с боем пробиваться придется. Сами не расслабляются и никому расслабиться не дают. Иногда так загоняют вопросами своими — хоть увольняйся. Ладно, что это я все о себе да о себе. Ты-то как, Саня?

— Я? Да нормально вроде… — о работе в Штабе рассказывать нельзя. — Вот, бизнес развиваю понемногу. Жениться собираюсь…

— О, здорово, поздравляю! А когда свадьба? Все как у людей — похищение невесты, фотки на набережной, водка из туфельки? В «Старом городе» кутить будешь? Позовешь? А то соскучился по исторической родине…

— Не обижайся, но это вряд ли… Скромно отметим, с родственниками, наверно. И дата не назначена пока…

Честно говоря, об этом я как-то совсем не думал. Мы с Олей сначала созванивались каждый день, потом через день, в последнее время — раз в неделю… Ну как бы о чем говорить, когда говорить не о чем? Да еще под прослушкой, о которой Олю даже предупредить нельзя. Я ничего про свою работу рассказывать не мог, и ее бытовых новостей не хватало на ежедневные разговоры. Оля порывалась встретить меня на вокзале, но я ее отговорил — ни к чему пропускать из-за этого занятия.

Читал у какого-то классика, что разлука для любви то же самое, что ветер для огня: маленькую любовь она гасит, а большую раздувает еще сильней. Потому, может, я так и стремился вернуться домой: Оля нужна мне, и отдаляться от нее вот так, день за днем, без каких-то особых причин, оказалось мучительно.

Денис выходит в туалет, а я берусь за телефон. Хмурюсь: Катя пишет, что с очередной секретаршей сотрудничество не сложилось. Это уже третья, которая уходит с испытательного срока. Плохо — без секретаря мы буксуем, на Кате слишком большая нагрузка, как на моем заместителе. И удаленно я никак не могу разобраться, в чем же проблема…

Как же хорошо, что я наконец еду домой.

Раздается грохот. Поднимаю голову: Денис пытается подняться с пола, опираясь на только что опрокинутый стул, и матерится сквозь зубы — похоже, от боли. Подбегаю к нему, протягиваю руку, помогаю встать и вернуться за наш стол. Спрашиваю:

— Что случилось?

— Да вот, чертова ступенька, не заметил ее…

— Капец, сам чуть давеча на ней не навернулся. Сильно ушибся?

— Да не так чтобы сильно. Засада в том, что аккурат на больное колено приземлился. Причем третий раз за месяц уже…

— Ох, ё… Что ж так неосторожно ходишь-то?

— Да не в том дело. У многих на работе всякие мелкие траблы в последнее время. То машина новая сломается на ровном месте, то болячка неудобная вылезет. У одного доцента порнуха запустилась с ноута на занятиях — и ладно бы на обычном семинаре, студенты поржали бы и забыли, а там, как назло, комиссия аттестационная была. Больно уж кучно неприятности идут для простого совпадения. Похоже, в институте завелся джинкс.

— Кто?

— Ну, джинкс. Чмо какое-то с Даром к мелкой порче.

— А, эти… В наших пердях их исконно-посконно называют — шепталы.

— Да уж, оторвались мы тут от корней. Ну ты прикинь, какой тварью надо быть, чтобы больше всего на свете мечтать гадить людям исподтишка. И главное, даже если его вычислить, по закону ничего не сделаешь — ни на какую статью не тянет. Да и поди найди этого джинкса, небось в лицо-то всем улыбается… Ладно, это все мелочи жизни. А тебе на поезд не пора?

— Да, как раз. Ты не провожай, посиди лучше. Ну, бывай.

— Хорошей дороги!

Люблю поезда. Всегда по возможности предпочитаю их самолетам, если проехать надо в пределах тысячи километров. Да, поезд идет полсуток, а самолет летит часа два, столько можно перетерпеть даже в тесном кресле под бесконечные унылые объявления из динамика. Но к двум часам надо прибавить дорогу до и из аэропорта, непредсказуемые очереди, вероятность задержки рейса… Особенно бесит, что процедуру предполетного досмотра после Одарения не упростили, а наоборот, сделали еще более долгой и муторной. Вот какой в этом смысл, когда буквально у любого человека может быть при себе оружие, которое невозможно не только отобрать, но даже и обнаружить? Всю эту показуху умные люди давно уже называют «театр безопасности». Но нельзя же лишить тысячи сотрудников рабочих мест, а аэропорты — бесконечных нервозных очередей!

То ли дело поезд. Вокзалы обычно в центре городов, от входа до уютного вагона — от силы десять минут. А там валяйся себе на полке, спи-отдыхай, чтобы приехать в место назначения полным сил и сразу приняться за дела. Попутчики, конечно, попадаются разные, но от вопящих младенцев и разговорчивых кумушек замечательно помогают наушники. И даже неизбежные между городами перебои с интернетом не страшны — можно заранее скачать на планшет кино и стать автономным от окружающей действительности. Особенно если верхнюю полку взять.

В моих смутных детских воспоминаниях поезда были другими: там курили в тамбурах, бухали в открытую, орали под гитару Цоя на весь плацкартный вагон… Теперь иные времена: курильщики, воровато оглядываясь, выбегают в тапочках на перрон на остановках, а на любой шум мигом является железнодорожная полиция. Мы, конечно, в студенческие годы все равно прибухивали в поездах, пряча бутылки в пакетах или носках, но с оглядкой и стараясь не шуметь.

Здороваюсь с попутчиками, застилаю свою полку. Белье чуть влажное — неумирающая железнодорожная традиция. Врубаю какое-то кино — и почти сразу засыпаю, снимаю наушники уже в полусне.

Будит меня полный ужаса женский вопль. Вскакиваю с полки и в два прыжка оказываюсь в коридоре.

Подтянутая дама в аккуратной пижаме отчаянно кричит, закрывая лицо ладонями. К ней уже подбегает проводница:

— Что случилось? Вам плохо?

— Он… он… — бормочет дама, не отнимая ладоней от лица. — Что он со мной сделал?

— Кто — он? Что сделал? Что случилось? — бессмысленно кудахчет проводница.

Дама опускает руки. Вздрагиваю: над ее лицом словно поработал безумный авангардист, до смерти ненавидящий все живое. Нос свернут набок, щеки страшно перекорежены, один глаз закрыт сползшей со лба кожей… Крови при этом ни капли, и синяков нет. Даром?

Из закрытого купе раздается ор — мужской голос:

— Си-идеть, твари! Дернетесь — изувечу! Рожа набок съедет…

— Он пьяный, — всхлипывает дама. — Я ему… замечание сделала, а проснулась уже вот такой… Господи, ужас какой! За что мне это…

— Сейчас-сейчас, полиция уже идет из штабного вагона, — суетится проводница, как будто изуродованной даме это чем-то поможет.

Спрашиваю:

— Есть еще пассажиры в купе?

— Да, вагон полон… — растерянно отвечает проводница. — Две девчонки там. И полтора часа до крупной станции со спецназом…

Вбегают полицейские, один из них волокет стальной противодарный щит.

— Кто сюда сунется, изувечу! — орет мужик в купе. — А если со щитом попретесь, то по одной из этих шалашовок вдарю! Вот стечет рожа ейная набок — будет знать, как задницей вертеть!

Из-за двери доносятся женские рыдания. Какой же мерзкий у этой гниды Дар…

— Может, он блефует? — тихо спрашивает один из полицейских. — Сколько может идти восстановление такого Дара?

— Вы когда ему замечание сделали? — спрашивает даму проводница.

— Как только поезд отправился… Он сразу достал водку свою вонючую.

— Шесть часов прошло, значит…

Хреново. За шесть часов такой Дар вполне мог и восстановиться. Формально это не такое уж мощное физическое воздействие — фатального вреда здоровью нет; вряд ли учитывается, сколько значит лицо для человека, тем более для женщины.

— Через полтора часа станция, — говорит полицейский, прижимая к себе щит. — Эвакуируем вагон, пустим газ…

Из купе раздаются рыдания и мужской ор:

— Сидеть, шлюха! А то ка-ак изуродую! И так косорылая, а станешь еще краше!

Так, ясно-понятно, полтора часа ситуация не продержится. Только бы этот говнюк не ударил с перепугу по заложницам… но придется рискнуть. Вызову огонь на себя, благо мне-то что сделается. Говорю проводнице:

— Давайте ключ.

— Он же вас… ну эта… по вам ударит, — бормочет женщина.

Некогда объяснять. Подмигиваю:

— Ничего, я ж мужик, мне не страшно. Меня девки не за морду лица любят. Давайте ключ, а то этот псих девчонок изувечит. А отвечать-то вам!

Последний аргумент действует. Полицейские неуверенно кивают, и проводница отпирает дверь. Резко отодвигаю створку в сторону, шумно вваливаюсь и ору:

— Что, тварюга, только с бабами воевать можешь⁈

Все таращатся на меня. Слева — две вжавшиеся в стену девчонки, справа — расхристанное лохматое чмо. Это очень хорошо, что лохматое. Хватаю придурка за шевелюру и со всей силы бью лицом сперва о столик, потом об оконную раму. Еще раз, и еще. Он пытается дергаться, но куда пьяному дегенерату против боксера-разрядника? Чувствую движение за спиной — девчонки догадались убежать, молодцы.

Ору проводнице:

— Дверь! Закрывай дверь, дура!

Снова прикладываю подонка об оконную раму — на этот раз затылком. Не в полную силу — нет задачи пробить ему череп все-таки. Хорошо бы оглушить, но тут я не спец. Любой парень из команды Ветра точно рассчитал бы, но я рисковать не буду. Убьешь еще случайно эту гниду — доказывай потом, что не превысил необходимую самооборону.

Отбрасываю пьяного придурка на его полку. Вытираю руки казенной простыней. Псих скулит и шевелится. Эх, все-таки не оглушил я его. Что ж теперь, караулить полтора часа до станции, чтобы еще кого не изуродовал? Купе, наверно, снаружи не запирается, не тюремный вагон чай. А так хотелось выспаться в дороге…

Пьянь шевелится, поворачивает ко мне лицо. С удовлетворением отмечаю, что выглядит он ненамного лучше дамы из коридора. Бедная женщина, надеюсь, эти жуткие спецэффекты временные… или по крайней мере РЖД оплатит ей пластическую операцию.

— Лежать, мразь! Попробуешь встать — получишь вторую порцию.

— Т-ты что такое?.. — бормочет мужик. — Т-тебя же нет, тебя н-нету… Тебя не должно быть.

Похмельный бред… или нет? Да, значит, он успел вмазать по мне своим гнусным Даром. Сам-то я использовал Дар на свободной от Дара всего однажды, будучи пьяным в стельку, потому плохо помню свои ощущения. Но в Штабе мою устойчивость тестировали много раз, и применявшие на мне Дар так описывали этот эффект: ты словно бы поднимаешься по лестнице в полной уверенности, что сейчас будет очередная ступенька — а ее нет, и усилие уходит в пустоту. Бойцы чуть иначе формулировали: бьешь по груше со всей силы, а она раз — и голограмма.

Но важно, что Дар у них при этом расходовался, время восстановления запускалось. Так что можно спокойно идти досыпать — в ближайшие часы пьяный хулиган ни для кого не опасен. Надеюсь, после сегодняшнего его упекут надолго. Это как же надо ненавидеть людей, чтобы именно желание уродовать их оказалось самым сильным, хотя бы даже на одни сутки…