X-AVIA

Глава 15. Arbeit macht frei18

18 Нем. «Труд освобождает», надпись, висевшая на воротах немецких концентрационных лагерей.

«Ай, дабль, даблью.

Блеск домн. Стоп! Лью!

Дан кран – блеск, шип,

пар, вверх пляши!

Глуши котлы,

к стене отхлынь.

Формовщик, день, -

консервы где?

Тень. Стан. Ремень,

устань греметь.

Пот – кап, кап с плеч,

к воде б прилечь.

Смугл – гол, блеск – бег,

дых, дых – тепл мех.

У рук пристыл -

шуруй пласты!

Медь – мельк в глазах.

Гремит гроза:

Стоп! Сталь! Стоп! Лью!

Ай, дабль, даблью!!!»

(Н.Асеев, «Работа»)

Работали ли мудрецы в каменоломнях? Фольговые коробочки с горячим питанием, на профессиональном сленге «касалетки», едут в свои жесткие кроватки, на тяжелые противни, тех противней наберется несколько штук, точное количество определяется пассажирской загрузкой на рейс, и они так же войдут в свою жесткую кроватку – по дорожкам, высеченным на стенках, прямиком в громоздкий контейнер.

Я смотрю на еду круглосуточно. Днем или ночью, в зависимости от смены, я смотрю на еду воочию, наяву, осязаю ее и обоняю, а во вторую половину суток я вижу во сне эти нескончаемые вереницы касалеток, отправляемых нами в дальние края. Я шлепаю наклейки на крышечки касалеток: синяя обозначает рыбу, желтая – курицу, красная – мясо. Вдыхая пары бортовой пищи, не могу позволить себе есть дома, но надо притворяться, что все окей, что я нормальный человек. Иначе меня спишут за профнепригодность. Им нужны люди с хорошим аппетитом, они и так постоянно замеряют меня и взвешивают на медкомиссиях, после чего подозрительно косятся и перешептываются. Я кладу в карманы связки ключей, надеваю три свитера и только в таком виде встаю на весы, а эти эксперты все равно недовольны. Тогда я пытаюсь абстрагироваться, например, втыкаю в уши плеер, пока работаю одна на конвейере, и получаю за это очередной выговор. Работник должен слушать только перестукивание серебристых шкатулочек с едой на пути в опломбированный самолетный сундук. Частенько я напоминаю себе героиню Бьорк из «Танцующей в темноте», работавшую на заводе. В фильме она слепнет, а я глохну.

На одном из обеденных перерывов (и такое издевательство бывает) я вышла в здание аэропорта, чтобы купить сигарет. У табачного ларька я случайно познакомилась с Клео.

Стюардесса Клео красила ногти лаком оттенка №666 «Dracula», а помада на ее вишневых губах носила название «Sehnsucht»19. И она была безумно похожа на Одри Хорн, мою любимую героиню сериала «Твин Пикс». Совокупности трех этих факторов хватило, чтобы мне снесло крышу от нового знакомства.

Клео – богиня, у нее были потрясающей красоты волосы, блестящие и черные, как смоль, в руках она везла чемоданчик на колесиках Louis Vuitton, а на плечике – сумочку Chanel. Ручаюсь, Клео, как и все продвинутые стюардессы, очень богата. Из зарубежных поездок она постоянно привозила разные стильные вещи, на среднем пальцы правой руки у нее перстень из белого золота в виде морской звезды, и даже брелок на мобильнике Клео дизайнерский, сделанный в Монте-Карло, с гарантийным талоном на несколько лет.

Клео была сногсшибательно красивой. Она была крутой, как рок-звезда от авиации. Когда мы разговорились, выяснилось, что раньше я и Клео были практически соседями: из ее окон тоже был виден Шпиль, до центра пешком пройти занимало минут пятнадцать, а теперь она тоже переехала поближе к Горе, чтобы не тратить много времени на дорогу до аэропорта и живет в собственном трехэтажном коттедже рядом с деревенькой, в которой полно заборов, рядом со станцией «Взлетная». Однако, Клео и не знала ничего о существовании такой станции. «Вообще-то я всегда езжу на автомобиле», – даже при одном упоминании об общественном транспорте она морщилась.

На лацкан ее пиджака была приколота эмблема «Schmerz und Angst», а рядом с ней – именной бэйджик «Kleo». Я готова была бы любоваться на нее сутки напролет, а время обеденного перерыва так быстро подходит к концу. Мы договорились не упускать друг друга из виду, конечно же, когда Клео будет здесь, а не в командировке где-нибудь на Мальдивах или в Доминикане. Я осталась ждать ее здесь, на земле, в своем цеху, ждать новостей и фотографий из жарких стран, завидовать и каждый день вновь и вновь идти на работу. Ведь каждый день я хожу на работу, и, пока я иду, мне совсем не хочется есть, а это значит, что я вновь победила.

Я бы поместила Клео на обложку какого-нибудь журнала о fashionistas. Она была такая лаковая, такая отретушированная, такая ослепительная сама по себе, что все сворачивали шеи ей вслед, когда она дефилировала по аэропорту.

– Где ты работаешь? – спросила меня Клео.

– Эээ… – мне было стыдно, – в бортпитании.

– Печиво? Ну понятно.

Так, слово «печиво» характеризовало мой вид деятельности. «Ребята, это Кристабель. Она из цеха по печиву», – так позже представляла меня Клео своим знакомым пилотам, проходившим мимо, и мне каждый раз хотелось сквозь землю провалиться. Хотя «печиво» звучало веселее, и иногда я мысленно заменяла его на «плачиво», ожидая по утрам автобус на остановке «Гора». Я ехала в автобусе в распахнутые объятия двух железнодорожных деревянных стражей, и меня ожидала очередная смена с печивом-плачивом.

19 Нем. «Тоска, страсть, томление по чему-либо, острое желание чего-либо»; один из основополагающих терминов в немецком романтизме.

Клео была моей ровесницей. Noch einmal!20 – у нее были потрясающей красоты волосы. Только у Клео и молодого Джимми Пэйджа были такие волосы. Она сказала, что здесь, в этой компании ее ничего не держит, да и вообще, она не так материально зависима, чтобы вкалывать как проклятая. Клео пришла сюда работать для того, чтобы написать книгу об авиации. Черт, сколько же вокруг писателей развелось, зеленому яблоку негде упасть. А Клео сочиняет роман, авиационный роман, вместе со своим напарником, тоже бортпроводником, они летают вместе, на одном самолете, и раньше жили вместе, Клео сказала, она сочиняет роман о том, как живется бортпроводникам.

Например, о том, каким невероятным спросом на борту пользуется томатный сок или что-то вроде того, я плохо запомнила… Она рассказывала мне сказочные истории про далекие края, которые я записывала на диктофон, и некоторые из них потом перегоняла на бумагу. Клео привозила мне магнитики на наш с Дантесом холодильник из всех городов, куда она летала. Клео была абсолютно богатой, и у нее была идеальная прическа. Она никогда в жизни не стояла на расфасовке касалеток, она была легка, как перышко, девушка с неба, и наша фольгой скрежетавшая рутина ее не касалась. Вот если бы и я тоже могла бы стать стюардессой… Дантес однажды сказал: «Кристабель, эти идиоты в отделе кадров просто не знают, кого потеряли. С твоим умом и внешними данными ты бы стала самой лучшей стюардессой, какие еще не встречались ни Хельге, ни Герберту!» Было бы так здорово тоже летать вместе с ними, с этими прекрасными экипажами… И летать вместе с Клео, ходить с ней по магазинам, о черт, повидать другие города, даже побывать в Вене!…

Клео пообещала замолвить за меня словечко, когда в службе бортпроводников откроют набор новых кандидатов. А до этого она учила меня премудростям своей профессии. Рассказывала про пледы с подушками, про опломбированные сумки и телеги, и про груз, конечно же, про багаж и про груз.

– Больше всего мне нравится отвечать за груз-багаж. Здесь ты чувствуешь, как много от тебя зависит, – начинала свой сказ Клео, – zum Beispiel21, наземные службы зачастую неверно рассчитывают центровку. А про грузчиков я вообще промолчу. Когда ты ответственен за груз-багаж, тебе следует, прежде всего, зайти в кабину летного экипажа и узнать, сколько килограммов в какой отсек грузить. Простейший пример: если бизнес-класс пустой, то весь груз и наверняка весь багаж мы разместим в переднем отсеке. Если не соблюдена центровка, то дело может закончиться катастрофой, а пилоты не могут спуститься и смотреть, сколько килограммов-центнеров-тонн куда помещено, так как обычно эта процедура происходит минут за двадцать до самого взлета. Однако, сам ты не прикасаешься ни к багажу, ни к отсекам, а осуществляешь лишь зрительный контроль за погрузкой и перещелкивая на счетчике циферки, сигнализирующие о количестве загруженных на борт чемоданов. Затем тебе приносят документы, ты сверяешь количество указанное с действительным и, если оно сходится, ставишь свою подпись. Грузчики закрывают люки багажников, ты вновь поднимаешься в кабину, докладываешь, а затем уже можно выкинуть бутылку с кипятком и занимать свое место.

20 Нем. «Еще раз!»

21 Нем. «Например».

– Бутылку с кипятком? – недоуменно переспросила я.

– Ну да, а что? – удивилась Клео, – это же что-то наподобие самодельной грелки. Пока стоишь под бортом, обнимаешь эту бутылку и более-менее согреваешься. На поле всегда суровый ветер, а в холодное время года там можно и вовсе околеть. Холод жуткий. С сентября начинаешь подкладывать в туфли салфетки, спускаясь под борт, до самого перехода на зимнюю форму. Хотя во внебазовом аэропорту, уже после прилета, контролируя выгрузку, можно не брать с собой бутылку, а встать около двигателя, еще раскаленного, и погреться у него… Руки хорошо греть у двигателя, в перчатках, разумеется, чтобы не обветрились… На здоровых самолетах, таких, как Боинг-747, багаж привозят в контейнерах, и ты ничего не считаешь, а лишь визуально контролируешь погрузку. Там можно спрятаться под брюхо самолета, где печка, оттуда дует горячий воздух. Но на маленьких лайнерах вроде Боинга-737 приходится иногда буквально коченеть, поэтому вытягивать сведенные холодом руки к двигателю – это просто жизненно необходимо, чтобы избежать обморожения, ведь процедура груз-багажа может растянуться на очень долгое время, так как чемоданы могут вовсе снять с рейса, и, пока грузчики будут искать в отсеках нужные две бирки из ста пятидесяти, нам, стюардессам, придется стоять и стоять на продуваемом всеми вьюгами и освистанном всеми вспомогательными силовыми установками летном поле.

Немного помолчав, моя красотка-бортпроводница добавила зловещим шепотом: «Иногда мои кисти рук багровеют на аэропортовском морозе так, что никакие перчатки или раскаленные двигатели уже не спасают…»

Я уставилась на холеные наманикюренные словно живым кровавым вином пальчики Клео, сжимающие портсигар из чистого золота. Если уж она вынуждена, и причем нередко, трудиться в таких условиях, то что говорить обо мне? Определенно все мудрецы всегда работали исключительно в каменоломнях…

[дальнейшие несколько глав будут представлять собой рассказы Клео об авиации, о путешествиях и о перипетиях ее нелегкой воздушной жизни]