X-AVIA

Глава 3. Гора

«I’ve been to Hollywood,

I’ve been to Redwood,

I’d crossed the ocean for the heart of gold.

I’ve been in my mind -

It’s such a fine line,

That keeps me searching for the heart of gold.»6

(Нил Янг, «The heart of gold»)

6 Англ. «Я побывал в Голливуде,

Я побывал в парке «Красный лес»,

Я пересек бы океан ради золотого сердца.

Я был внутри своего сознания -

Это такая тонкая линия,

Это заставляет меня продолжать искать золотое сердце.»

Давайте теперь поговорим о нашем географическом положении. Я просто не смогу без пунктов А, Б и пунктов всех букв далее. Итак, у нас есть Большой Город. В центре города суровой готической глыбой высится Кафедральный Собор. Его шпиль виден практически с любого места в Большом Городе, за исключением серых спальных районов с панельными многоэтажками и окраинных трущоб. Грозный каменный крест с огромной высоты неусыпно следит за давно уже потерявшейся в суете сует и погрязшей в низменных хлопотах пастве. Кафедральный Собор – наша главная гордость, его печатают на открытках, магнитиках для туристов и почтовых марках.

Выехав из Большого Города, мы уже издали на горизонте заприметим земляного старшего двойника Кафедрального Собора – Гору. Гора крепко въелась корнями в самые глубокие тектонические плиты, она никогда не давала глупым автомобилистам сбиться с пути – исполинский маяк закрывал собой солнце, отбрасывая гигантскую тень на долгие километры вперед. К востоку от Горы находился аэропорт, который монополизировала авиакомпания «Schmerz und Angst», где я отныне и решила работать. На западе от Горы была наша с Б. дача, Грозовой перевал. Именно там, по дороге с дачи в аэропорт, проезжая мимо Горы, мы так кошмарно поругались в апреле.

Мы ссорились с Б. из-за любого пустяка: из-за итогов Второй Мировой, или из-за того, что кто-то назвал клюв воробья пастью. Жарче всего мы ругались на тему искусства. Кто же из нас двоих более велик и значим – этот вопрос стоял между нами даже не ребром, а глухонемым топором, крепостной стеной, вырытым рвом и страшными монстрами, охраняющими неприступный замок. Мы исступленно скандалили три года нашей совместной жизни, и после каждого приступа гнева так же неистово зализывали друг другу нанесенные в домашних боях раны, покупали дорогие подарки и клялись в вечной любви и верности. Обещали каждодневно мять спинку. Но что-то надломилось с той ужасной поездки перед отпуском. Надломилось настолько, что я больше не могла даже видеть нашу дачу, здоровый особняк, окруженный яблоневыми деревьями. Уже в конце мая Б. заехал на дачу навестить родителей, я же решила побродить по окрестностям и тропинка сама привела меня к подножью Горы. Широколиственный шум, хвойный шелест, редкий треск ветвей – все изначально природное пугало и завораживало меня. В голове крутилась строчка из песни про поиски золотого сердца, оригинал был написан Нилом Янгом, но мне куда больше по душе пришлась кавер-версия моей любимой Тори Эймос, визуального прототипа Миры. Ну, той самой Миры, которую я выдумала для романа «125 RUS», той Миры, которая была призвана в этот мир защищать меня и оберегать от всего дурного с плазменной пушкой наперевес. А Миры на самом деле не существовало, никто меня не спасал и не собирался, я знаю, я-то уже побывала в своем сознании – это такая тонкая линия. Это заставляет продолжать поиски золотого сердца.

Гора давила на меня. Давай, иди вперед, норовистые самолетики ждут тебя, эй! Давай, ты будешь летать в дальние дали и совсем перестанешь бывать дома – тогда вы с Б. наконец-то перестанете ссориться, будете номинально сохранять статус мужа и жены, но совсем не видеть друг друга, а где разлука, там и тоска, а значит, никакой рутины, Кристабель, а значит, никаких споров и разногласий, вы раз и навсегда перестанете ругаться, ты побываешь в других странах, побываешь в Голливуде и в парке «Красный лес», одна, за облаками, на железных крыльях, мощнейших двигателях, разрезающих часовые пояса и отталкивающих за ненадобностью земное притяжение, а оно – самое бескомпромиссное, Кристабель, ты побываешь в своем сознании – это такая тонкая линия…

Вот что мне поведала Гора. Потом я вернулась на участок, села в машину, и мы с Б. вернулись домой, в Большой Город по главной магистрали (она всего одна – от Горы до самого Кафедрального Собора), раскрашенной рекламными плакатами, зазывными перемигивающимися витринами и сумасбродными порывами майского вечернего ветра, гоняющего птиц и собирающего причудливые конструкции из мусора возле автобусных и троллейбусных остановок. Большой Город радушно принимал нас обратно, заключал в цепкие объятия, жег наш бензин, мы ехали домой, в самый центр, на улицу имени Ротшильда, помню, как все завидовали одной фотографии: на ней мы с Б. стоим на балконе. Люди завидовали не лучезарным счастливым лицам, а тому, что с балкона открывалась чудесная панорама на центр мегаполиса – шпиль Собора покровительственно высился за нашими спинами на фото.

Двенадцатого июня я приступила к работе в авиакомпании «Schmerz und Angst». Ее владельцы и основатели, Хельга Шмерц и Герберт Ангст, по фамилиям которых и была названа фирма, и с которыми мне позднее доведется познакомиться лично, начали свою карьеру с того, что служили обыкновенными бортпроводниками. Они так подружились в рейсах, труд настолько сплотил Хельгу и Герберта, что со временем они решили вдвоем основать собственную авиакомпанию, в чем их ждал колоссальный успех – в стране они были вне конкуренции, да и на международной арене тоже. Однако, название слегка нервировало меня, как, полагаю, и всех нормальных людей тоже. Хороший слоган получается: «Летайте авиакомпанией «Боль и Страх»! Самые лучшие самолеты – у «Боль и Страх»!» Сомнительная реклама.

В нашей группе новичков было человек двадцать-двадцать пять. Все классические роли разобраны сразу: первая красавица, главный хохотун, пятерка интеллектуалов разной степени одаренности и статисты-невидимки, куда же без них. Мое твердое намерение абстрагироваться от окружающего мира и вынужденной корреляции с социумом выражали намеренно снобистское и недовольное выражение лица, никогда не снимаемые очки с диоптриями и томик любимого Кафки в руках. То и дело приходилось так или иначе упоминать о том, что в свободное от работы время мне некогда развлекаться, ибо я тружусь над рукописью своего брата – романом «125 RUS», вследствие чего меня автоматически записали в местные «творческие личности» и ждали выхода книги. В глубине души мне крайне льстило подобное внимание к собственной персоне, но внешне я продолжала отмахиваться от любых совместных попоек, вечеринок и прочего веселья.

Учиться было весело. Система канализации на воздушном судне поглотила мое внимание сильнее, чем когда-то в университете эпоха художественной модальности. Мы прыгали с надувного аварийного трапа, визжа и смеясь, ковырялись в кнопках пилотской кабины на старом тренажерном самолете, учили команды, подаваемые при эвакуации, ныряли в бассейн со спасательным жилетом или боялись нырять в бассейн, выплывать и надувать жилет на воде, мы смотрели фильмы-катастрофы и разбирали ошибки летного и кабинного экипажа – все это было безумно интересно. Мы не могли запомнить порядок отсоединения трапа от фюзеляжа, и нещадно получали за это двойки, будто провинившиеся школьники, отличниками мы получали пятерки за технологию обслуживания, мы запоминали фужерчики, самопальные «кушачки» на винные бутылки, великие скрижали правил, заповедовавших обслуживать пассажиров справа правой рукой, а пассажиров слева – левой рукой. Я потеряла сон, готовясь к опросу по запланированным и незапланированным посадкам на сушу/воду, взрывным и медленным разгерметизациям, пожарам в печках, в туалетах, на багажных полках, под обшивкой, пожарам самих двигателей, черт бы их побрал, эти пожары, как теперь не бояться?! Я потеряла сон, подыскивая себе матовые пастельные оттенки лака для ногтей, увековеченные в списке требований к внешнему виду в руководстве по работе бортпроводников. Неся в своей голове манометры, кислородные маски, штуцеры, киль и закрылки, люки-выходы на плоскость крыла, угол тангажа и весь аварийный запас, я совсем потеряла сон.

Мы решали задачи, направленные на развитие логического мышления будущих бортпроводников, которые опытные преподаватели приносили нам в распечатках местной газеты под названием «X-Avia». Вот один из примеров такого ребуса: «Стюардесса Клео уходит через месяц в отпуск, и она отдала свой паспорт в консульство для получения визы. Клео просит отдел планирования ставить ее только на внутренние рейсы, то есть не за границу. В летном свидетельстве у Клео есть допуск на следующие типы самолетов: Боинг-737, Боинг-747. Обычно она летает в долгие зарубежные командировки на огромном двухпалубном Боинге-747. Маленький по вместимости Боинг-737 рассчитан на внутренние рейсы по нашей стране, но на нем летают новички, так как самолет достаточно простой, а Клео работает в компании уже много лет. На Боинг-767, на котором летают опытные бортпроводники, и который летает по нашей стране, у Клео нет допуска. Вопрос: на какие рейсы можно планировать стюардессу Клео в течение месяца до ее отпуска?». И тому подобный бред. Учиться было непередаваемо весело.

На третий день в «Schmerz und Angst» я возвращалась домой через парк, и за мной увязался один молодой человек из нашего отделения. Он рассказывал страшные вещи о

том, как ежедневно добирается в Большой Город на обшарпанных электричках, забитых алкоголиками и бомжами. Как его детей не хотят брать в детский сад, а денег на взятку воспитателю у него и его жены нет. Как в детстве его мама плакала из-за того, что нечем было прокормить семью, и они ели голубей и крыс. Меня передергивало от его рассказов, я все ждала, когда же проклятый парк закончится, и думала, что в следующий раз надо попросить Б. забрать меня на машине или хотя бы прислать шофера. Мужчина рядом со мной явился из чужого, заокраинного мира вынужденных переселенцев и съемных бараков, в которых ютились сотни людей. Чтобы как-то разрядить атмосферу, я перевела разговор на тему экологии и как-то вышло, что я произнесла вполне стандартную фразу о том, что не ношу натуральный мех, потому что мне жалко животных. На что мой собеседник угрюмо отрезал: «Я тоже не ношу натуральный мех, потому что у меня нет на это денег». Парк все никак не желал заканчиваться, густые деревья закрывали от меня всё: метро, проезжую часть, и даже шпиля Кафедрального Собора здесь не было видно. Еще чуть-чуть, и я сама почувствовала бы себя беженцем, живущим впроголодь на краю земли. Мой спутник хмуро смотрел под ноги, курил вонючие папиросы одну за другой, а походка его была такой сгорбленной, будто на спине он нес всю тяжесть этого жестокого мира. Он был высок, чрезмерно худощав, кареглаз и темноволос. У него не было денег, да и нормальную работу найти – тоже проблема, это он постоянно повторял, как и то, насколько ему повезло, что взяли в «Schmerz und Angst». У него не было ни гроша в кармане, вот на что всю нашу прогулку через долгий и мрачный парк жаловался мне этот несчастный молодой человек. Его звали Е.И.