X-AVIA

Глава 30.

Uberall43

«Истинное Я можно узнать только по его действию. Оно не имеет протяженности, и именно поэтому оно – везде. Поймите меня правильно: uberall. Оно надо всем – и в то же время везде.»

(Г.Майринк, «Вальпургиева ночь»)

43 Нем. Uberall - «везде», «повсюду»; Uber all - букв. «надо всем».

Зимой мы все католики. В подарочном стеклянном рождественском шаре, который, стоит хорошенько его встряхнуть в ладонях, обрушит блестки, имитацию снегопада, на наши вострошпильчатые башенки, где мы обитаем. Мы слушаем органную музыку, обитые червонным бархатом и подернутые морозным румянцем щеки. Алеет гроздьями рябина во дворе.

Мира едет и едет на моем пикапе в Черные Сады. Выезжает из Большого Города, туда, на просторы, подернутые уходящей на запад дымкой остывшие поля, высокие столбы с электропроводами, стройные двойники Шпиля и Горы, стройные швейцары вдоль шоссе, по которому Мира едет в Черные Сады. Я не могу понять, что ей там нужно, ведь дом давно сдан обратно фрау Нахтигаль, там никто больше не живет, что Мира там хочет найти? Кроме моих стоптанных осенних башмаков разве что. Мира берет мои ключи от Садов и ключи от пикапа. Она даже отказывается от того, чтобы я, как в старые добрые времена, подвезла ее до пункта назначения. Миру больше не узнать. Серега погиб, ее единственный отпрыск, работавший в первой книге барменом во Владивостокской гостинице с видом на Амурский залив. Хельгу Шмерц и Герберта Ангст вчера прикончил неизвестный киллер, которому удалось скрыться с места преступления, ха-ха. Вы никогда не видели, как Мира маскируется. Об этом уже много страниц переписано было. В белом платье в цветочек, с медными кудрями, низкого роста и крепко сложенная, она в последнюю очередь походит на убийцу. Убийца, беспощадный и хладнокровный – в менталитете Миры эти качества успешно трансформируются в опеку над близкими и идею восстановления мировой справедливости. И об этом тоже уже было говорено в «125 RUS» (Андрей всюду меня обскакал).

Мира оставляет меня в холле в одиночестве лежать на полу и сочинять вторую рукопись, которая не хуже первой разлезается по частям и прячется по темным углам нашего с Б. огромного дома, а сама Мира непонятно с какой целью уезжает на моей машине в бывшее обиталище. Она заряжает свой пистолет и кладет его на приборную доску – неслыханное позерство! Под пассажирское сиденье она сгружает огнестрелку куда более серьезных габаритов, а о том, что за оружие она складывает в кузов, лучше вообще молчать. Автоматы, гранаты, оптические прицелы, кокетливые револьверы, глушители, парочка РПГ для веса – такой набор едет сейчас вместе с Мирой в Черные Сады, а я остаюсь дома одна, она даже не поцелует меня на прощание, муж на работе, а я буду лежать тут одна, последним жалобным взглядом пытаюсь выяснить, для чего же моей ангелице-хранительнице нужно ехать к Горе. Мира отвечает, что мне чудовищно не идет блонд.

– Кошмар.

– Что кошмар?

– Прическа твоя – кошмар, вот что.

И это после того, что Мира всегда утверждала, как сильно она меня любит. «К., ну только не блондинкой. Давай уже дописывай свою летопись и перекрашивайся в черный. Тебе он лучше всего». Я говорю, что я – Клео, богемная стюардесса. На что Мира ухмыляется: «А где теперь стюардессе Клео летать? «Schmerz und Angst» больше не существует, так что Клео тоже не в моде теперь».

Я включаю радио. Моего солнечного детства песня «Пистолет» группы «Мультфильмы». Надо навести порядок, такой порядок, к которому нельзя привлекать прислугу и вообще посторонних людей. Погребальный ритуал.

Я сдираю с лацканов авиационные значки-птички, стюардессы Клео – и той не стало!, мои туфли для полетов, обычные туфли, в которых поначалу так невыносимо болели ноги, бэйджики с моим именем «Клео», теперь и с этим надо прощаться – да почему со всем так быстро приходится прощаться?, мой платочек с самолетиками, кошелек с самолетиками, шпильки и заколки, термос, портсигар, планшет для чтения электронных книг (Клео приходилось экономить место в чемодане и не возить с собой горы макулатуры), сигнальный жилет кислотного цвета, счетчик для стояния под бортом при приеме груз-багажа, косметичка, аптечка, капли для глаз, постоянно болевших, но так щедро густоресниченных, стрелками Клеопатры подведенных глаз. Марлечка, через которую гладились брюки, и эти свежеснежные авиационные блузки, дамские псевдогалстуки, и пиджак, мой пиджак, миллион раз перекинутый через рукоятку открытия двери воздушного судна, пиджак, на который миллиард раз прикладывались спасательные жилеты и кислородные маски во время демонстрации аварийно-спасательных средств на борту, на рулежке я показывала это, и то, и третье, и аварийные выходы на крыло – и в носовой части судна (вытянуть руки вперед), ряды пассажиров смотрели только на меня, о, я была настоящей рок-звездой, демонстрируя аварийно-спасательные средства на рулежке!

Марлю, через которую гладились стрелки на брюках, я разрисовываю карандашом, которым красились стрелки на глазах, прыскаю ее Christian Dior ADDICT, запах, от которого сходили с ума все летчики, хороший факел получается, практически олимпийский. В жестяной посудине свалена моя стюардессная форма, незамысловатая роба бортпроводника некогда великой авиакомпании «Schmerz und Angst», к этому прибавляются дружной компанией все перечисленные раннее предметы, и я поджигаю, поджигаю новой бензиновой зажигалкой с надписью «Made in Austria» на дне.

Огонь вздымается вверх, не бойтесь, я не спалю дом, нас хорошо обучили тому, как пользоваться огнетушителями: водными, химическими, сифонного и пистолетного типа… Оно все горит, мне бы расхохотаться, как Кин в романе Элиаса Канетти «Ослепление», на пепелище своей огромной библиотеки, мне бы расхохотаться, тут так тепло, что это скоро спалит мою без того сваренную и обожженную белых волос на шелушащемся черепе мочалку, я беру расческу, маленькую, очень удобно брать в рейсы, она вся в клоках этих жуткой желтой пакли, которая сыпется с моей головы, с моей блондинистой головы, и расческа тоже летит в самопальный домашний костер: вы чувствовали этот запах горящей синтетики, пластика и обесцвеченных паленых волос? Тогда-то я и начинаю смеяться. Шаманским танцем прыгаю вокруг дымящегося ведьминского котла – глянцевую стюардессу Клео сожгла святая инквизиция католической зимы.

Мира паркуется возле подножья Горы. Она берет пистолет и ключи от нашего дома в Черных Садах. Мира ступает тихо, ее шаги никто не слышит, особенно таким тихим вечером. Мира открывает дверь дома фрау Нахтигаль.

– Надо бы купить банку для кофе, а то открывать и закрывать постоянно неудобно, -говорит Дантес. На столе, поставленном наподобие доски, на вафельной голубой скатерти, он гладит походным утюгом летную форму Кристабель; они собираются в рейс.

Детки почувствовали порыв ветра и захлопнувшуюся дверь; Кристабель выбегает в коридор, и тут же останавливается на месте:

– Мира? Мира? М-м-мира? Как ты? Как ты здесь оказалась? Кто тебе дал адрес? – и, спустя паузу, немного подумав, еще более ошарашено. – Мира, откуда у тебя ключи от этого дома?…

В коридор выходит Дантес, он встает рядом с Кристабель и спрашивает у нее: кто это?

– Мира… – еле слышно отвечает Кристабель.

– Ах, Мира, – Дантес оживляется. – Так вот она какая, убийца из книг! Это что, настоящая Мира? Ты же говорила, что ее не существует в реальности, что ты ее выдумала…

– Выдумала… – вторит эхом Кристабель.

Мира вытягивает правую руку вперед и возводит курок. Кристабель кидается к ней, падает на колени, цепляется за подол платья в цветочек:

– Нет! Нет, Мира, нет! Не трогай его! Он хороший, клянусь, он хороший! И меня не трогай, умоляю, мы никому плохого ничего не делали! Мы только недавно сюда переехали!!! Никого не обижали, да, черт, мы никого и не видим, ходим только на работу и здесь, дома сидим… Мира, ну не молчи же ты! Откуда ты узнала, где я живу? Откуда у тебя ключи? Пожалуйста, Мира, родная, не убивай нас, мы только недавно стали здесь жить! Только стали летать! Вот и сегодня собираемся, да, у нас вылет в одиннадцать вечера, пожалуйста, оставь нас в покое, нам здесь тихо и спокойно, мы только обжили эти комнаты… вот, видишь, будильник купили!… Не убивай нас!!!

Дантес выходит вперед, тянет Кристабель подняться вверх, загораживает ее собой:

– Послушайте. Пристрелите меня, а? Она здесь не при чем, не надо ее трогать. Кристабель ни в чем не виновата, это мне надо было голову включить вовремя. Мира, не убивайте ее, если вам так необходимо кого-то убить. Но она правда не при чем. Не надо нам умирать в один день, солнышко, поднимись с пола, ну же, хватит, хватит… Давай, Мирхен, но только меня, идет?

Мира продолжает молча стоять, следя рукой за перемещениями и одного, и другой.

– Нет, Мира, нет, – ревет Кристабель, – не трогай его, да что ж мы такого сделали, Мира? Мира, не надо, нет, не надо, не надо!…

Дантес демонстративно развязывает узел галстука (буквы «S amp;A» сбоку), расстегивает верхнюю пуговицу, вышагивает еще ближе к дулу пистолета и бросает последний вызов:

– Что, слабо, да? – кричит он Мире. – Меня одного слабо? Не трогай ее, поняла меня? Ты поняла меня? – и, понизив голос, он поворачивается к Кристабель, – не плачь, солнышко. Пускай она хлопнет меня, может, кому от этого лучше станет. Ты только не плачь. Я всегда буду любить тебя, – он кладет ладонь на ее голову, – и эти шикарные черные волосы, худышечка моя.

Кристабель зарывается в плечо Дантеса. Мира молча держит обоих деток под прицелом.

Спустя пару секунд все деревья в лесах под Горой, кажется, задрожали от этих многократных оглушительных выстрелов. Мира, как всегда, разрядила обойму полностью.

Выкинув истлевшие и вонючие «продукты горения» в мусорку, я ковыряюсь с текстом. Группа «Мультфильмы» продолжает петь про пистолет. Мне все время звонит диспетчер, интересно, что же мне хотят сообщить? Неужто то, что двух небожителей-хозяев моего места работы нашли убитыми и отныне до веку все рейсы отменяются? Ну, это я знаю раньше всех вообще-то. На автоответчике диспетчер оставляет сообщение, в котором просит Клео перезвонить, так как случилось что-то страшное. Глупенькие, я-то еще вчера это услышала от… хм… первоисточников. Только не называйте меня больше Клео. Вот уж что бесит так бесит, черт. Пока звоню диспетчеру, по второй линии мне зачем-то звонит Мира, должно быть, она уже возвращается сюда из Черных Садов, но я не успеваю ей ответить, вдруг все разговоры обрываются, дурацкая связь. Сейчас, уже совсем скоро приедет Мира, я хоть спрошу, что там стало с домом. А пока надо закончить страницу. Он, этот их вокалист поет и поет свой бесконечный рефрен:

«Пистолет

За пазухой; загадки

Разгаданы; отгадки

Запалены. А ты -

Слишком плохо ты прячешь следы.

Посмотри

Внимательно на

Наши фотографии –

Печальные истории

О съемных квартирах

Без горячей воды.»

Глава 31. Аэропорт («Nirgeind ein Ort»44)

44 Нем. «Нигде нет места»

«О, этот бред сердечный и вечера,

И вечер бесконечный, что был вчера.

И гул езды далекой, как дальний плеск,

И свечки одинокой печальный блеск.

И собственного тела мне чуждый вид,

И горечь без предела былых обид.

И страсти отблеск знойный из прежних лет,

И маятник спокойный, твердящий: нет.

И шепот укоризны кому-то вслед,

И сновиденье жизни, и жизни бред.»

(Н.Минский)

Мира приезжает тем же вечером, когда мы с Б. ужинаем и размышляем, какое бы кино нам сегодня посмотреть. Сходимся на «Амадее» Милоша Формана. А потом вдруг не сходимся. Я бешу его своими занудными, долгими, мудреными авторскими фильмами. Б. хочет услышать благодарности за то, что он соизволил вновь принять меня в своем доме после всего, что произошло. Я жду спасибо за то, что соизволила остаться с ним. Откинув в сторону вилки и ножи, домашнее холодное оружие, мы орем какой-то ужас друг другу в лицо, исходим маразмом, наконец, решаем развестись теперь уже навсегда. Он начинает жаловаться, что все делает для меня, а плохая Кэтрин не ценит. Разве что не читает мои тексты, но это не так страшно, ведь меня тоже не впечатляет его музыка. Вопрос: «Какой от тебя толк?» перебрасывается теннисным мячиком с одной половины стола на другую, ответить же никто ничего вразумительного не может.

Мира приезжает. «Ну что Черные Сады?» – спрашиваю я ее. «Ничего», – отвечает она и уходит в комнату для гостей спать. Вот и весь разговор. Ночью в ванной пересчитываю ее патроны и ломаю себе голову, пытаясь угадать, кого же она грохнула в Садах. Фрау Нахтигаль? Ее-то за что? Каких-нибудь забредших в поселок егерей? Тоже бред. Там людей-то проживает всего ничего, две с половиной калеки, зачем ей потребовалось туда ехать? Ключи она, кстати, мне не отдала обратно. Да и вообще со мной не стала разговаривать, даже ужинать с нами не стала. Сразу завалилась спать, будто весь вечер на не машине каталась, а вагоны разгружала, бедняга. А мне теперь сиди и гадай. Стоп, может быть, это как-то связано с убийством Герберта и Хельги? Я слышала, что их особняк стоит где-то неподалеку от аэропорта, но всегда думала, что они живут ближе к нашей с Б. даче, нежели чем к Черным Садам… Хотя владельцам авиакомпании, бывшим бортпроводникам, между прочим, куда удобнее поселиться именно с той стороны Горы, где Сады… Возможно, здесь ключ к разгадке? Наверное, Мира оставила что-то важное в их дворце и сегодня ездила туда забрать эту вещь и заодно оценить обстановку… Хотя это какое-то слабое объяснение. Мира никогда ничего не упускает из виду, творить подобные глупости просто не в ее стиле.

Я спрашиваю Миру, куда мне пойти теперь летать, и стоит мне продолжать летать вообще. Она цитирует Матисса: «Прежде чем начать учиться танцевать на канате, нужно научиться уверенно ходить». Я обвиняю ее в том, что она сомневается в моем профессионализме. На что Мира с неизменной улыбкой отвечает: «К., из всех моих детей ты всегда была и остаешься любимейшим ребенком… Но авиация и ты… Подумай хорошо еще раз над этим.»

На следующее утро Б. уходит на работу, а мы с Мирой сидим на кухне и пьем кофе. Она не упускает ни одной возможности подколоть меня по поводу златокудрой Гретхен и всех пришедших на ум и в фантазию выдающихся блондинок, в том числе и несчастной покойницы, художницы Мартариозы фон Лау из Швабии. В итоге я не выдерживаю, бегу в свой писательский кабинет, притаскиваю оттуда аккуратную баночку чернил Parker для перьевой ручки, и, под злорадное Мирино хихиканье, одним движением руки опрокидываю всю банку себе на макушку.

«Еще есть кофе, не забудь!» – протягивает она мне чашку с эспрессо, намекая на оттенок напитка. Облиться кофе я, увы, отказываюсь, сославшись на то, что для нежной кожи головы он будет чересчур горячим. До соевого соуса у нас тоже, к счастью, не доходит, хотя это было бы вполне символично, учитывая, что Мира – до сих пор подданная Японии, а я к Дальнему Востоку тоже имею самое непосредственное отношение. Мы вспоминаем наше море, ох, вот единственный человек в этом Большом Городе, с которым я могу предаваться воспоминаниям о нашем море, об островах, о водорослях в салате, о Ниигате и о перегоне праворульных машин. Мы расслабляемся. Смотрим «Падших ангелов» Вонга Кар-Вая, я шучу, что наемный убийца – это Мира, его нервная курящая помощница – я, а влюбленный немой юноша – наш Аякс.

– Ты скучаешь? – вдруг спрашивает меня Мира.

– Скучаю, – прикурив и подумав, отвечаю я. – Скучаю каждый день, чем бы ни занимала мозг. Вот, думаю, в хорошей ситуации ли в плохой, кто мне скажет, что будет дальше, как мне поступить, как себя вести и правильно ли то, что я делаю? Будто с завязанными глазами ступаю на ощупь по деревянному Колесу Фортуны, оно вдоль по брегу моря, и вдобавок постоянно увязает в песке; я все время, ежевдохно-выдохно пытаюсь всего лишь сохранять равновесие, а колесо крутится, ось, центральная точка – неподвижна, но нас-то забрасывает на самый край. И нет никого, кто мог бы мне подсказать направление. Никого нет, Мира. Не с кем разделить свинец на плечах. Не с кем обсудить полубогов – упрямых любителей боевиков и триллеров, или полубогов – пластилиновых, впитывающих, как губка, таких податливых и послушных любому шлагбауму железнодорожных колокольчиков. Не с кем обсудить моего отца, грустного пианиста, увлекающегося эпохой Наполеона; не с кем обсудить мою мать, привезшую мне из самой Венеции любимый шоколад; не с кем обсудить мою тетю, специалиста по английской филологии; не с кем обсудить моего дедушку, командира воздушного судна с многотысячным налетом часов… С кем мне говорить о своей семье, Мира? С кем мне еще говорить о тебе, о том, какая ты внешне копия Тори Эймос, а на пианино играть не умеешь, но как ты метко стреляешь, и сколько лет ты уже живешь на этом свете, я хочу рассказать им всем про тебя, как ты выбиваешь дверь ногой, какие вкусные ты печешь пирожки, и в какое кровавое месиво ты превращаешь всяких придурков. Конечно же, я скучаю. У меня нет того, с кем можно говорить. Всю жизнь ищу того, с кем смогу говорить, и – пусто. Конечно же, мне попадаются полубоги, то и дело, они остаются со мной на два месяца или же на десятилетия, они пугаются, когда я час хожу взад-вперед по кухне, подыскивая нужную фразу для третьего абзаца, или же они покупают мне пиво еще до того, как я заправлю печатную машинку бумагой; они зевают, когда я декламирую вслух; они целуют мои пыльные башмаки, когда я декламирую вслух; они наотрез отказываются писать мне смс, предпочитая «живые» телефонные звонки; они пишут мне восторженные смс, лишенные всякой текстологической ценности; они, мои полубоги, как всегда, одарены и талантливы, болезненно остро конкурируя со мной, хотят влезть на все экраны страны, пока их двоюродный брат Валера (в общем-то, тоже музыкант) также до сих пор не в телевизоре; они стыдятся своих провинциальных друзей, которые не знают французского языка, и стараются при мне намеренно картавить; они, мои полубоги, рисуют винегретом на белых стенах перевернутые пентаграммы, они становятся повелителями столичных жилплощадей, они становятся бездомными обитателями столичных площадей, они растут в алмазный грифель характера, они растут во взрослеющую подлость, они растут в абитуриентов Берлинских академий, они растут в седых до тридцати, они растут в выросших и в невыросших, мои полубоги. А мне по-прежнему не с кем поговорить. Как-то так, Мира. Поэтому я и скучаю. С кем же кроме… я могла бы говорить?

Мира довольна моим монологом. Она подмигивает мне:

– Этого я и ждала. Поехали в аэропорт. Сто двенадцатый рейс.

И тут я увидела их. В углу нашей с Б. кухни, оформление арт-деко, никакого арт-нуво, дизайн и стиль, у нас хватит средств на любую прихоть. Я увидела их. Две банки с вареньем стояли возле подоконника, в углу. Я, наверное, слицемерила слегка, этот дом никогда не был королевским дворцом, хоть и находился в центре, да. Это был самый обычный дом, и хоромами он казался одному лишь Дантесу, державшему трехлитровые банки с вареньем под их с женой кроватью. Все, чем я обладала, оказалось все тем же мещанством, разросшимся разве только вширь от количества квадратных метров. До безобразия зрячая, смотрела я на эти банки и думала, сколько же может судьба шутить с нами. Мы никогда не жили во дворце. Но со стороны это смотрелось именно так. Мы с Б. сутками не общались друг с другом, но со стороны выглядели эталонной рокзвездной четой. Кажется, мне стоило бы это быстренько записать в блокнот, чтобы поразмыслить на досуге, но время уже поджимало. Мира сказала, мне нужно в аэропорт. И меня выкинуло на улицу.

И меня выкинуло на улицу. Nirgend ein Ort, nirgend ein Ort, как в том рассказе, который мы читали на первом курсе в университете. Ни в Большом Городе, ни в Черных Садах, ни в Отеле, ни в Каменоломне, ни в Каферальном Соборе – нигде не было места. Я ехала туда, где тоже никому не было пристанища надолго, я ехала в аэропорт. Они даже рифмуются, «Nirgend ein Ort» и «Аэропорт».

Архангел Гавриил протрубил аварийный сигнал Страшного Суда, и мертвые должны подняться из могил, пока Архангел Гавриил трубил над Кафедральным Собором, экий флейтист! Он возвещал приход новой весны, розово-серой, свежей, дикой, его нимб слепил меня, и мертвецы уже толкались на погостах, весна наступала по всем фронтам, я же ехала в аэропорт.

Авиакомпания «Poseido» (еще одно дебильное название для небесного бизнеса, еще одни конкуренты «Боли и Страха», между прочим) доставляет сто двенадцатым рейсом измученных долгим, свыше пятнадцати часов, перелетом пассажиров. Тугие чемоданы крутятся на ленте, обвешанные паспортами и посадочными талонами люди проявляют угасающие от усталости эмоции лишь в одном интересе – где же наш багаж? Резиновая лента плюется новыми и новыми баулами, внушая надежду, забирая надежду, отдавая багаж, задерживая багаж. Таксисты лопочут в уши поколениями узнаваемый речитатив.

Я стою в зале прилета международных авиалиний. На этот раз Мира слишком много от меня скрывает. Сегодня она так и не раскрыла мне секрет, что за чудо ожидает меня в этом прибывшем рейсе. Табло с информацией перемигивается зелеными словечками на иностранных языках, информируют заблудшие в аэропорту души.

Он выходит из белого коридора, светом в конце дневными лампами подсвеченного тоннеля, появляется он в этом мире, в моем мире, в аэропортовском мире, и мы с аэропортом еще будем делить его какое-то время, пока он не уйдет со мной на парковку, в мою машину Toyota Hilux, уже насовсем, навсегда мой. Змея сызнова проглотит свой хвост – последняя глава второго романа носит то же название, как и первая глава романа первого. У него, моего самого желанного пассажира, в руках потрепанная книжка Куна «Легенды и мифы Древней Греции», могу поклясться на черной свече, он весь полет читал про Троянскую войну. Пока «посейдоновский» самолет вез его ко мне. Он протирает салфеткой очки, складывает их в чехол, захлопывающийся так громко даже в этом шумном зале прилета, чехол кладет в карман рубашки; под рубашкой он носит футболку со значком Mitsubishi, красная эмблема трех бриллиантов; часы на его запястье показывают нездешнее время, я помогу ему перевести стрелки, я скажу ему, сколько времени прошло с тех пор, когда я каждую буйнозвездную ночь всматривалась в небо и искала его там, ведь «они все живут на звездочках», и мы их встретим там, за гранью, когда наступит наш час подниматься туда, выше всех самолетов… Я встречаю его здесь, обеими ногами на земле, он любит читать про Древнюю Грецию, о черт, да, это выносит мне мозг.

У моего брата серо-голубые глаза и темно-русые волосы. Мы очень похожи внешне. Андрей вскидывает руку, делает нарочито удивленное лицо и произносит: «Вот так встреча!» Единственная фраза, которую мне все-таки довелось от него услышать. Я всегда считала Аякса мертвым. Решила, что я сама его придумала. Телеграфировала ему по всем столбам на дно морское, отправляла позывные в небо и не могла дождаться ответа. Теперь же мы, настоящие, из плоти и крови, стояли оба в терминале, на расстоянии всего пары-тройки шагов. Преодолимое расстояние. И мы с Аяксом обняли друг друга. Мы стали разговаривать.