Я слышу, как ты дышишь

4.33.16 История хозяина ключей

Ее разбудил шум воды в ванной, было темно, протянув руку и пощупав одеяло на полу, она убедилась, что оно теплое — только встал.

Опять закопавшись в одеяло, она сквозь сон слушала, как он ходит по коридору, открывает холодильник, звенит чашками, шуршит бумагами. Кто-то приходил, они не включали свет и разговаривали шепотом, Вера делала вид, что спит.

Выплывая из полусна в очередной раз, она вдруг поняла, что господин министр осторожно поднимает ее на руки вместе с одеялом, приоткрыла глаза и тихо сказала:

— Помощь нужна?

— Я справлюсь, спите.

Она с удовольствием послушалась — сил не было, этот постоянно прерывающийся сон больше выматывал, чем освежал. Ее плавно качало в его руках, потом кровать поглотила остатки сил, а в следующий раз она проснулась от чувства, что кровать прогибается под кем-то рядом с ней. Было все еще темно, но лунный свет обрисовывал жесткими тенями половину шеи и плеча, блестящие пряди волос, скользящую вниз черную ткань, обнажающую светлую кожу и спящего дракона.

"Всемогущие боги, где ж я так согрешила…"

Она закрыла глаза и отвернулась, натягивая одеяло на голову, почувствовала, как ее осторожно укрывают, высунула из-под одеяла нос и тихо спросила:

— Все нормально?

— Полный порядок, — шепнул он.

— Кто приходил?

— Дежурный, принес подробные отчеты по вину. Ничего нового, вино чистое, а "божественную силу" маги не видят. Это просто ваше благословение так шаманку впечатлило, ничего особенного, спите.

— Ясно, — она опять постаралась нырнуть в сон, но никак не получалось, сон ушел, лежащий рядом министр обострял все чувства до болезненной яркости, она слушала его дыхание и ловила каждое движение, постепенно смиряясь с тем, что уже не уснет. Сердце грохотало с болезненной силой, ему было тесно, лежать стало неудобно и она перевернулась на спину, посмотрела на министра Шена, ничего не увидела в темноте, но он заметил ее движение и тоже развернулся к ней. Лунный блик мелькнул на плече, остался лежать серебристой дымкой полутонов, подчеркивая рельеф и шрамы.

"Их будет гораздо больше, если я расслаблюсь и начну делать то, что хочется."

Она закрыла глаза.

Он шепотом позвал:

— Вера…

Ощущение безысходности и злости сжалось в груди, как будто это единственное слово ударило ее, сминая ребра, хотелось закрыть лицо руками, свернуться в клубок и рыдать, долго, пока он не уйдет и не вернется с решением.

— Вера, расскажи мне про хозяина ключей.

Она с трудом взяла себя в руки и еле слышно ответила:

— Зачем?

— Хочу знать.

С ее губ сорвался истеричный смешок, нервы сдавали еще когда она сидела у камина с королем, потом становилось только хуже, а сейчас… Лежать в постели, в полной темноте, зная то, что она знает, вдыхать его запах и разговаривать о бывших — это был полный сюр, она балансировала на грани истерики, и понятия не имела, как ему об этом сказать.

— Вера, говори, — его мягкая настойчивость опять заставила ощутить себя прижатой к полу с завернутыми за спину руками, это заставляло задыхаться, она хотела, чтобы он обнимал ее, но не хотела опять ощутить это бессилие.

— Не хочу.

— Я тебе недостаточно сегодня рассказал?

"Черт…"

А вот это было сильным ходом — он действительно рассказал много, но это не отменяло того, что она ему эту историю рассказывать не хочет. Это странное "баш на баш" было слишком похоже на торг, как в тот раз, когда он предлагал напоить его чаем взамен на Барта, и отказывался понимать, что захочет она — напоит, захочет он — разрешит Барту прийти, это человеческие отношения, а не товарно- денежные…

— Вера?

— Это просто любопытство?

— Да.

"Дзынь."

— Вы даже в спальню "часы" притащили?

— Это наручные.

"Но вы совершенно случайно переключили их в громкий режим, ага."

— Ладно, это не просто любопытство, это личный интерес. Так что у вас было?

"Личный интерес, узнать про отношения с давно мертвым человеком. Когда я говорила, что мне больно об этом вспоминать.

Ладно. Дело ваше. Хотите историю любви — будет вам история любви."

— У нас было… что-то непонятное. На более понятное не хватило времени. Мы толком не встречались даже, так, гуляли, общались, он мне официально ничего не предлагал. Но крышу у меня от него снесло конкретно, я до него не верила, что так вообще бывает.

— Вы были в него влюблены? — прозвучало прохладно и недовольно, она усмехнулась, радуясь, что он не видит ее лица, беззаботно улыбнулась:

— Наверное.

"Дзынь."

— А может и нет. Нельзя влюбиться за такое короткое время, любовь должна основываться на… — и прикусила язык, вспоминая, что совсем недавно ляпнула ему о том, что прямо сейчас любит его, она уже жалела об этом, но было поздно, теперь придется это учитывать. — Ну, я не знаю, на чем-то большем, чем физическое влечение. Наверное, я его не любила. Но он мне очень нравился, как- то бессмысленно и нелогично, может, возраст был такой глупый, может, я нашла в нем все то, что давно хотела, но не могла себе позволить. Иногда, чтобы что-то сделать, достаточно узнать, что это возможно, и все оказывается так просто. Вершина, которая всю жизнь казалась недостижимой, вдруг оказывается покорена за один день, и ты сидишь на ней, ногами болтаешь и думаешь — охренеть, так можно было?! Просто взять и сделать это, вот так просто? Такой шок.

— Что за вершина? — прозвучало напряженно, она улыбнулась.

— Да море вершин, все так сразу и не перечислишь. Но с ним у меня было ощущение, что я попала в приключенческий фильм с погонями и взрывами, всякими сумасшедшими поступками, опасными приключениями, из которых можно выкрутиться только чудом. У меня от него реально отключалось чувство самосохранения, напрочь отшибало весь мозг, я для себя поняла и амнистировала всех тех шестнадцатилетних дур, которые залетают по глупости, малолетних преступников, совершающих преступления просто по фану, в тот момент я чувствовала себя одной из них, с этим невозможно бороться, потому что не хочется, не видишь смысла.

Она замолчала и легла поудобнее, ощущая исходящие от министра Шена волны напряжения и раздражения.

"Уже жалеете? Я только начала."

— Как вы познакомились?

"О, мой любимый протокольный тон, анкетные вопросы, о, да."

— Мы не знакомились, — с грустной нежностью вздохнула Вера, — я тогда только переехала в новую квартиру, разговаривала у подъезда с соседями, там были парни моего возраста, я шла в магазин и спросила у них, где ближайший, они о чем- то спросили в ответ, мы заговорились. И тут подъехал он, молча поздоровался с парнями, молча послушал нас немного, потом сказал парням: "Я ее забираю", ко мне повернулся и сказал: "Садись". И я села, вообще без слов, без вопросов по поводу "куда мы едем" или "что мы там будем делать", без мыслей о том, что меня дома Милка ждет с покупками. Просто крышу сорвало, мгновенно и с концами. И это продолжалось почти две недели, я жила как под кайфом, непроходяще пьяная, выглядела как псих, забывала есть, сутками не спала… Я на работе такие коры мочила, потом видела результат и не могла поверить, что это действительно я делала, какое-то безумие.

Она улыбнулась своим воспоминаниям, кокетливо взлохматила волосы, внезапно понимая, что увлеклась игрой и сама себя загипнотизировала — он же ее не видит, жесты бессмысленны.

Легла поудобнее, раскрылась до пояса, расстегнула пуговицу рубашки — стало жарко. Вдохнула поглубже и продолжила:

— Он был первым человеком, с которым я целовалась до умопомрачения, до него я не видела ничего особенно приятного в поцелуях, а с ним… Оказывается, это тоже надо уметь, или это талант от природы, фиг знает. Он говорил мне, у меня талант, но по-моему, как раз у него. Или это должно так совпасть, я не знаю. С ним я каталась на мотоцикле, хотя до него всю жизнь держалась от них подальше, потому что это опасно. А оказалось, что это легко и весело, и я тоже могу. Мы гуляли ночами, бандой, у нас был один из худших районов в городе, но нас это не парило, это было даже круто. Все вечно говорят — не гуляй поздно, не ходи по плохим районам… А я чувствовала себя офигенно спокойно и надежно в два часа ночи в центре самого криминального района города, ощущая, что опаснее нас здесь точно никого нет. Потому что мы гуляли толпой, вооруженной, шумной и наглой, это нас все стороной обходили, а мы никому дорогу не уступали, никому не спускали слишком дерзких взглядов или громких слов, мы дрались чуть ли не каждую ночь. Как мы дрались… — она глубоко вдохнула, вдруг погружаясь в эти воспоминания с головой, адреналиновый кайф залил все тело, бодря и толкая на шалости — пощекочи ему нервы, давай, еще. Она улыбнулась: — Мы так дрались, я не знаю, каким чудом мы ни разу не оказались в милиции, это реально тупо везение, если бы кто-то захотел снять побои и заявить, я бы попала в тюрьму или на очень большие деньги, но никто не заявил, там были такие же банды отморозков, как наша. Я приходила домой вся в кровище, и не видела в этом ничего плохого, то ли это любовь была, то ли просто такой тупой возраст. Там все были подростки, глупые, агрессивные, не верящие в смерть, я даже не помню причин, почему мы дрались, просто дрались и все, какая-то животная агрессия, борьба за доминирование на территории.

Она подняла руку, рассматривая свои пальцы и вспоминая ощущение толстой цепи в ладони, ударов и восторга.

— Он был вожаком подростковой банды? — с тщательно сдерживаемым презрением поинтересовался министр, Вера пожала плечами:

— Вроде, нет, он был вообще как бы не в банде, он даже не каждый день появлялся. Вожак там был, очень явный, все его слушались, но когда приходил мой, вожак вел себя с ним уважительно, а когда моего не было, вожак меня защищал от всех остальных, негласно, но ощутимо. Мне казалось, они то ли братья, то ли старые друзья, мы об этом не говорили. Мы вообще мало говорили. Мы либо катались на бешеной скорости, либо дрались, либо целовались, либо лазили по заброшкам до изнеможения, а потом сидели в тишине и созерцали рассветы и друг друга, рассуждая о смысле жизни. Я даже не знала, кем он работает и сколько ему лет, мы не обсуждали такие приземленные вещи.

— Что вам в нем нравилось?

Температура его голоса упала ниже нуля, Вера улыбалась все шире.

— Все. Это необъяснимо. Он мне так нравился, мне никто так не нравился, мне в нем нравилось все, абсолютно, даже то, что я в других людях терпеть не могла. Нравился его бешеный стиль вождения, его борзость, его ужасная манера речи, пижонская стрижка, даже то, что он курит, хотя я терпеть не могу курящих и ни одного курящего у меня не было ни до, ни после, я их стороной обхожу. А в нем это было офигенно, я балдела от того, как он это делает.

— Как он умер?

И ее грохнуло с небес на землю так больно, что захотелось прикинуться мертвой, чтобы не отвечать, или просто встать и уйти. Но она понимала, что дальше стен не уйдет, и после такого начала он выбьет из нее конец любой ценой.

— Как обычно умирают такие люди. Разбился. Он считал себя лучшим водителем в мире, и возможно, был прав, но даже лучший водитель в мире — не единственный участник дорожного движения. Было лето, меня родители пригласили с ними на море, я должна была уехать на следующий день, вечером ему сказала об этом, что завтра рано вставать и поэтому я с ними ночью шататься не буду, лягу пораньше. Мы поговорили, пообнимались… и у меня какое-то резкое чувство, что я его больше не увижу. У меня такое бывает, эти предчувствия никогда не подводят, их ни с чем нельзя спутать, такое ощущение… страшное очень. Я начала искать, откуда оно идет, поняла, что от мотоцикла. И стала просить его сегодня остаться у меня и не уезжать. А до этого я буквально позавчера говорила, что мы еще недостаточно хорошо знакомы для совместных ночевок. И тут резко передумала. Он сказал, что раньше надо было думать, а сегодня у него дела в другом городе, ему надо уезжать. Я сказала, что он пьяный и сонный, попросила его поехать на такси, он обстебал эту идею, он не был пьян. И я забрала у него ключи, просто отобрала и сказала, что утром отдам — надеялась, что он не поедет. А он завел мотоцикл без ключа, оказалось, он умеет. И уехал. А я уехала на море утром. Мобильника у меня тогда не было, на десять дней я пыталась о нем забыть. Потом приехала и мне его друзья сказали, что он разбился в тот вечер. Столкнулся на мосту с большой машиной, слетел с дороги — не его вина, но он ехал без брони, шансов у него не было. У меня было ощущение, что если бы я тогда приложила чуть больше усилий, этого бы не случилось. Если бы я затащила его к себе, чуть настойчивее уговаривала, соврала о чем-то, что требует его срочного участия, напоила, может быть… Если бы за два дня до того согласилась у него остаться, ведь хотелось же, но нет, я же гребаная леди, я не хочу заниматься такими вещами в гараже, да еще и с человеком, который мне даже встречаться не предлагал, такие интрижки не достойны моего величества. Знала бы… Хотя, я и так почти знала, и ничего не сделала, я себя ненавидела за это. Депрессия была ужасная, меня Милка таскала по врачам месяцами, заставляла пить таблетки и вставать с кровати. В итоге добрый доктор мне промыл мозги и объяснил, что предчувствие я себе придумала постфактум, и что если он катался без брони постоянно, то это уж точно не моя вина. И я разозлилась. На похоронах я не была, не было ощущения, что он умер, казалось, что он просто уехал, далеко, надолго, не предупредив, и теперь, гад такой, не звонит — не пишет, как будто хочет меня подразнить и помучить, специально, чтобы я посильнее соскучилась. Я тяжело это переживала, но в итоге простила себя, а его не простила. Сменила работу, сменила квартиру, подстриглась, перестала красить волосы в красный и носить кожаные шмотки, стала скучной унылой преподшей, и никогда больше не гадала, ни по руке, ни по картам, ни по предчувствиям. А ключи продолжала носить с собой, чтобы каждый раз, когда открываю двери, помнить о том, что каждый человек сам отвечает за свою безопасность и свою жизнь, если ты сам не носишь броню, то никто тебе ее насильно не наденет. С той компанией я больше не виделась, ночами не гуляла, на улице не дралась, перестала встречаться с экстрим-туристами и альпинистами, и вообще особо сближаться с людьми, которые сами ищут себе на голову приключений. Мама узнала каким-то образом, я ей не говорила, но мамы — загадочные создания… Она особо не расспрашивала, только в очередной раз пошутила, что это меня жизнь готовит к замужеству за военным, чтобы нервы были закаленные. Я на всякий случай перестала встречаться с курсантами, с пожарными, с эмчеэсниками, а через время вообще со всеми, кто носит форму. Потом водителей тоже исключила, потом спортсменов. А они все, гады, как чуют- в любой компании тот, кто больше всех мною интересуется, стопудово кто-то из этих, из группы риска. Я стала мастером отшивания, через время полностью сменила круг общения, начала тусоваться с людьми, у которых самые сильные бури происходят в их тонко чувствующей душе, в стенах студии или мастерской. С ними было весело, они от меня фанатели, мне нравилось работать музой, это льстило, я начала чувствовать себя очень красивой — сложно не почувствовать себя красивой, когда тебя постоянно рисуют, лепят и фотографируют. Через время мне надоело всех вдохновлять и ничего взамен не получать, и я завела себе Виталика, он поначалу хорошо держался, но на третьем году надоел. А бросить его оказалось внезапно сложно. Пришлось линять в другой мир.

Она замолчала, медленно дыша и чувствуя себя вывернутой наизнанку, выпотрошенной и легкой, было стыдно, было страшно, но эта легкость того стоила. Она вдруг подумала, что ни с кем об этом не говорила, никогда, даже с Милкой. Милка знала от соседей, мама, скорее всего, от Милки, добрый доктор работал как профессионал, а не как друг, он умело нажимал на нужные рычаги, но в душу не лез, она была ему за это благодарна.

— Вы его не любили?

А вот это прозвучало совсем не холодно, она даже улыбнулась. Его голос обволакивал и успокаивал, как будто ее обняли, мягко и нежно, а не как в прошлый раз.

— Я не успела его полюбить, у меня все силы уходили на то, чтобы не забывать выдыхать на поворотах, это были стремительные отношения, но не глубокие.

— Я про Виталика.

Она фыркнула и грустно рассмеялась, потерла лицо, тихо сказала:

— Да ну его. Он не создаст проблем, даже если будет стараться изо всех сил. Я сильнее него в чем угодно, кроме музыки и стихов, но вряд ли они помогут ему завоевать мир.