Я. Ты. Мы. Они

Глава 10

Меня знобит, несмотря на то, что на маленькой кухне достаточно душно. Опять хочется рыдать, но слез нет. Где-то в глубине квартиры тикают часы, звучат приглушенные голоса, периодически скулит пес, шипит кошка, что-то падает на пол. Надо было бы пойти шикнуть на мальчишек, развести пса и кошку по углам… а еще лучше собрать все свои пожитки, детей и прочий свой цыганский табор и удалиться восвояси. Но вместо того, чтобы встать со стула, я еще глубже зарываюсь в свитер и совсем не замечаю, как на кухне вновь появляется Анюта.

— Вроде уснул.

Она садится напротив меня, ее движения легки и как будто неуловимы. Она доливает нам вина, окидывает взглядом стол, оценивая, не надо ли заглянуть в холодильник. Удовлетворившись увиденным, она в конец расслабляется.

— Если повезет, проспит до утра.

От этих слов мне становится совсем тоскливо. Чувство личной убогости и бессилия с новой силой начинают терзать меня изнутри.

— Ань… Мы завтра уедем, честно, — пытаюсь оправдаться я. При этом Анюта вопросительно поднимает бровь, всем своим видом говоря: «Интересно, и куда же?!». Но на этот вопрос, как и многие другие, у меня просто нет ответов.

— Знаешь, Сань, ты можешь еще раз 10 у меня попросить прощение…

— Могу… — печально соглашаюсь я, и самой же противно от того, насколько жалко это звучит.

— Можешь, можешь, не сомневаюсь. А еще ты можешь продолжить свое самобичивание и упаднические настроения. Но что-то мне подсказывает, что это не поможет нам решить наших проблем.

— Наших?

— Наших, наших. Ведь пока ты не решишь свои проблемы, ты останешься здесь… И это, к слову, даже не обсуждается! Лелька с дядей Сережей обещались через неделю быть, так что до их приезда я точно вас никуда не отпущу. Но, тем не менее, пока вы здесь, это крайне усложняет мой быт, в частности, рушит все мои вечерние планы на мужа, — я виновато морщусь и пытаюсь начать извиняться опять. Но Анюта указывает на меня бокалом и продолжает. — Вот только попробуй, меня уже тошнит от слова извини, серьезно. Раз вы остались здесь, то сегодняшний вечер я хочу провести в компании адекватного человека, а не нюни и плаксы. Если бы я этого хотела, я пошла бы и разбудила ребенка и слушала его вопли до скончания века.

Анюта (а домашние звали ее только так) была дочерью близких друзей моих родителей, а заодно и училась со мной в одной школе. Пол-жизни прожив в соседних дворах, мы поначалу были друзья — не разлей вода. Потом подростковый возраст и разные интересы как-то развели нас, два года разницы когда-то оказались непреодолимой пропастью. А после того как я родила Стаса и вышла замуж, контакты совсем были утеряны. Из рассказов родителей я знала кое-что о ее жизни, например, что она успешно выучилась на учителя географии, потом встретила милого парня Олега, за которого впоследствии и вышла замуж. А почти год назад стала мамой замечательного мальчугана Сережки.

Как мы оказались здесь? Я позвонила маме и узнала про то, что наши графики не совпали. Пока я стояла посреди вокзала и взвешивала все возможные варианты, мама позвонила Анюте. Затем Анюта позвонила мне и велела стоять на месте и никуда не двигаться. Уже через полчаса Олег забирал нас с вокзала, правда, в его машину мы бы все не поместились, поэтому пришлось опять звонить в службу такси.

Аня встретила нас дома, держа на руках Сережку, который при нашем виде невесело скуксился. И если честно, я его понимала, сама бы скривилась и поскорее бы дверь захлопнула. А вот Анюта ничего, улыбалась нам так, как будто только нас в их жизни и не хватало.

Они жили в небольшой двухкомнатной квартире, поэтому вопрос с расселением решили достаточно быстро. Одну комнату они оставили за собой, а вторую полностью отдали нам. Мы завалили весь пол матрасами, подушками и одеялами, заботливо позаимствованными у соседей. Затем мы все по очереди обедали, мылись, переодевались. Пару раз сбегали в магазин, выгуляли собаку. Нас было так много, что одни только водные процедуры заняли у нас более трех часов, и это без учета Ромкиной оккупации ванной комнаты. День вышел сумбурный, поэтому мои все в десять вечера уже валялись на матрасах и живо что-то обсуждали, при этом не менее активно зевая. Анюта уложила сына спать, и оставив Олега за главного во всем этом детском царстве, заперлась со мной на кухне:

— Ну ладно, давай рассказывай.

— Что именно? — спрашиваю я, хотя прекрасно понимаю, к чему она клонит.

— Что у вас там случилось? Где Сашка?

____________

До дома все-таки умудрилась доехать без приключений, что было странно, потому что гнать я начала еще на выезде из центра. В рекордные сроки добираюсь до поселка, и только попав на территорию нашего участка, начинаю понимать как же мне плохо. Пока, правда, только физически — меня мутит, и ноги плохо слушаются. Бросаю машину на подъезде к гаражу. На крыльце сидят близняшки и Кирилл, перед которыми носится Бакс. На автомате прошу, чтобы не сидели на холодном, и, не останавливаясь, прохожу мимо. Меня уже начинает мотать из стороны в сторону, поэтому идти по лестнице не так легко. Здесь меня и нагоняет Кирилл:

— Мам, мам… — растерянно зовет он и ловит меня за руку.

Я пытаюсь сфокусировать свой взгляд на нем, но получается так себе. Может быть, мне повезет и он решит, что мать просто пьяна? Но Кирилл не отпускает меня, в его взгляде появляется тревога. Собираюсь с последними силами, и свободной рукой глажу его по вихрастой макушке:

— Я в порядке, в порядке… Просто голова болит. Попроси Дамира, чтобы заказал пиццу на ужин. Мне прилечь надо.

В его взгляде перемешались испуг и растерянность, но Кирилл все же отпускает меня. Я даже, кажется, улыбаюсь. Поднимаюсь на второй этаж и, наконец, оказываюсь во власти нашей спальни, за дверью слышен топот Кирилла и его громкое: «Стааааассссс».

Не знаю, через сколько появляется Сашка. Через 20 минут или два часа. Сначала до меня доносится шум: топот, голоса детей, восторженные крики Кристины и Вики: «папа!». Слышу сбивчивый рассказ Стаса, забывшего обо всех утренних обидах. Догадываюсь, как тот просит у Саши что-нибудь сделать со мной. Не знаю, что отвечает ему отец, но через минуту дверь спальни наконец-то открывается и на пороге появляется Чернов. Обутый и в свитере. За его спиной маячат дети, но он командует им «кыш» и закрывает дверь, отрезав все пути к отступлению. Поразительно, но еще мгновение назад наша спальня казалась мне укрытием ото всех бед, но оказавшись наедине с мужем, чувствую себя в ловушке.

Я стою у окна, на улице уже начинает темнеть. Интересно, кто-нибудь догадался загнать собаку домой? И заказали-ли дети пиццу?

— Сань, — опять шепчет Сашка… Боже, как же я любила когда-то его голос.

Но я не оборачиваюсь, все еще смотрю в окно и пытаюсь сосредоточиться на своих жалких мыслях о собаке и пицце. Понимаю, что это трусость, и сама себя ненавижу за это. Сашка еще какое-то время стоит у двери, а потом все же решается подойти ко мне. Стоит за моей спиной и почти не дышит, по крайней мере, я не слышу. Потом осторожно касается моего плеча, но я отлетаю от него в другой конец комнаты:

— Никогда … не… трогай… больше … меня! — тщательно выговариваю я каждое слово.

Его руки сжимаются в кулаки, но скорее от непонимания, куда их сейчас деть, чем от злости.

— Сань, я виноват, я понимаю. Но, давай, попробуем поговорить.

Я упрямо вздергиваю подбородок, и видимо качаю головой, потому, что Сашка тут же добавляет:

— Нам это нужно, ты же понимаешь, — он выглядит таким рассудительным, что у меня зарождается ощущение, что это я сегодня что-то натворила. И от этого становится так обидно.

— Не понимаю… ничего не понимаю, вообще. Боже мой, какая же я дура наивная. Я же сегодня весь день металась по Москве, искала тебя, переживала, как там Сашенька с его работой, делами… А он… Хорошо хоть провел время, а?

Сашка кусает губы и виновато отводит глаза, видимо не выдержав моего безумного взгляда. Я нервно откидываю волосы назад и продолжаю свою гневную тираду, сама не замечая того, как перехожу на крик:

— Хотя нет, не отвечай, не хочу знать! Черт, Чернов, что же ты натворил!

Дышу тяжело и почему-то хрипло.

— Натворил, да… С радостью бы сказал, что не понимаю, как все случилось, что все это была случайность…

— И мне от этого легче должно стать?!

— Нет, не должно… Но, Сань, это все такая ошибка, клянусь…

— Ошибка?! — мне тошно от того, что он говорит шаблонами, мне противно от того, что я отвечаю ему тем же. Но как разговаривать иначе, я не представляю. — Ошибка — это то, что я целыми днями сижу и жду, что ты сегодня осчастливишь нас своим присутствием. Ошибка — это то, что я верю, что ты, несчастный, впахиваешь целыми днями. Ошибка — это то, что я на прошлой неделе тебе в квартиру шторы выбирала! Гениальное решение, сплавить семью за город, а самому купить квартиру и таскать туда баб! Как давно тебе все равно на нас стало?! Это кем надо быть…, -меня несет, и я кричу все, что идет в голову. Первые предвестники надвигающейся истерики, но Сашка обрывает меня своим жестким «стоп». Почему-то тоже начинает злиться:

— Какие бабы?! Одна женщина, одна… никого больше, за все эти годы…, - но я не хочу слушать его объяснения, хватаю первые попавшиеся вещи, пытаюсь зашвырнуть в него подушкой. Сашка перепрыгивает через кровать, хватает меня за руки, пытается прижать к себе. Я отбрыкиваюсь, но все движения уходят куда-то в никуда. Чем сильнее я дергаюсь, тем сильнее он держит меня. Потом я замираю, и в один момент просто повисаю у него на руках. И мы молчим, никогда не думала, что тишина может доставлять столько боли.

Утыкается носом мне в макушку и опять шепчет:

— Сань, ты, правда, веришь в то, что говоришь? Ты, правда, думаешь, что я такой? Что я сплавил вас? Что мне все равно на тебя или детей?

Ничего не отвечаю. Считаю ли я действительно так? Видимо, он воспринимает мое молчание как шаг навстречу, поэтому даже трется щекой об мои волосы. Он него пахнет свежестью и хвоей и немного горьким апельсином. Такой знакомый запах, вот только какая жалость, что душ он сегодня принимал с другой. Я не выдерживаю, и со всего размаха даю ему пощечину. Сашка от неожиданности ослабляет хватку, и я вновь отталкиваю его:

— Сказала же, не трогай меня!

— Ладно, ладно! — он тоже раздражен, но пока еще сдерживает себя. И в доказательство своих слов даже выставляет руки перед собой, как бы успокаивая меня.

— Саш, уходи, уезжай, прошу тебя. Уйди, пожалуйста, исчезни, — почти молю его я. Он не отвечает. Только напрягается весь, становится каким-то жестким и каменным.

— Хорошо… — наконец-то зло соглашается он, и выносит свой вердикт. — Нам нужно остыть, иначе мы с тобой договоримся. Только, Саш, это еще не конец.

— Тогда что, скажи мне, что это? Неужели ты думаешь, что я прощу? Наше «мы» умерло сегодня в жалких судорогах… Пфффф… салют… прах… похоронный марш… Уважаемые дамы и господа, приготовьте ваши платочки.

— Не говори так… Тебе плохо, знаю, я подвел тебя. Но мы с тобой справимся, обязательно справимся. Как справлялись со всем остальным. Только скажи мне, что ты веришь мне. Что не будешь принимать поспешных решений.

— А что тут решать, и так понятно, что это конец…

— Нет! Не говори так, — выкрикивает Сашка. А потом устало добавляет. — С тобой сейчас невозможно разговаривать.

Я лишь морщусь. Значит, это со мной невозможно разговаривать, а с ним можно?

— Черт, я не это хотел сказать, — правильно он понимает мое выражение лица. — Давай просто успокоимся, хорошо? Возьмем тайм-аут. Я сейчас уйду, но вернусь обязательно, слышишь? Мы обязательно вернемся к этому разговору. Просто знай, это не конец… я не позволю.