Я. Ты. Мы. Они

Глава 47

Остаток лета прошел достаточно мирно. Мы с детьми успели не спеша подготовиться к школе, купив все необходимое и в конец слиться с окружающей нас местностью.

Ближе к осени я вспомнила о том, что вся теплая одежда осталась в Москве. Дамир списался с Сашей, и тот обещал все собрать и выслать нам. Замечательно. Мы с Черновым продолжали хранить режим молчания. Даже переговоры по поводу Кипра, состоящие из пары сообщений в телефоне, теперь казались мне непозволительной роскошью.

Я понимала, что поступила правильно. Наверное, в моей жизни действительно ничего кардинально не поменялось. К своим годам я была уже взрослой девочкой и проблемы свои тоже умела решать сама, но мне еще предстояло научиться жить без него. Не в смысле, что все тащить самой, это я видимо и так умею, а вот науку жить без ожидания Саши, его звонка или приезда, мне предстоит еще освоить. Нужно перестать вслушиваться в разговоры ребят в поисках хоть какой-то информации о Чернове или же замирать в те дни, когда дети сообщали, что папа в городе.

Сашка молчит. А я не могу понять, что это — уважение к моим желаниям или же тупое безразличие. Люблю и ненавижу. Как же это сложно. Хорошо, что есть дети. Вот честно. Сейчас я понимаю, что шестеро — это прям мой вариант, с ними не заскучаешь.

Постепенно мы перестали чувствовать себя чем-то инородным в этом городе. Каждый день проходит в каких-то делах и заботах. И машина пришлась очень кстати.

Начинаем с девочками готовиться к школе, вспоминаем, что они проходили в садике, читаем книги, рисуем, вспоминаем цифры и буквы.

Парни тоже живут в предчувствие учебного года на новом месте. Они уже неплохо пообтесались в близлежащих окрестностях, нашли знакомых. Теперь каждый вечер пропадают где-то в больших и шумных компаниях. Я вроде как спокойна, но Стаса на всякий случай обнюхиваю каждый вечер. Ну как обнюхиваю. Чтобы уж совсем не палиться, просто смотрю на Рому, морщится он рядом со Стасом или нет.

Стас стал своим в новой команде, даже как-то с футболом раздумал завязывать. Может быть, все дело в том, что здесь никто из него не пытался слепить профессионального футболиста, и он просто мог играть в свое удовольствие.

Дамир пересмотрел свое благородство и стал зажигать в спаррингах. Правда и прессовать его стали сильнее, уже пару раз приходит то с подбитым глазом, то с рассеченной бровью, зато спокойный и умиротворенный.

Кир бросил робототехнику и уговорил меня пойти на станцию юннатов. Все-таки живое ему оказалось ближе бездушной техники.

Девочки готовятся к театральным подмосткам и требуют от меня поход на вокал.

Рома, тоже заскучав, собрался на курсы английского. Не то что бы ему это сильно надо было, язык из всех ребят он знал лучше всех, тот ему с рождения легко давался.

Как педагог, коим я являлась очень глубоко в душе, я с самого детства пыталась приучать детей к любви к другим культурам и разным языкам. Иногда получалось. Так что у меня даже близняшки лет так с 4-х знали какие-то базовые фразы на английском. А чем еще было заняться маме в вечном декрете?

Окончательно устроилась в школу. На педсовете в августе меня познакомили с коллективом. Упросила Галину Петровну, чтобы та представила меня как Быстрицкую, обосновав это нежеланием того, чтобы мальчишки росли учительскими сынками. А сама долго гадала связано ли это как-то с Сашей или нет.

В школе было много учителей, которых здесь еще не было семнадцать лет назад. А те, кто был в курсе моих тогдашних приключений, на удивление очень радушно меня встретили. Особенно Вера Андреевна, которая теперь была руководителем методического объединения иностранных языков. Она стала взрослее, солидней, но все такой же теплой и радушной.

Всего нас было четыре иностранца в школе: Вера Андреева («Зови меня теперь просто Верой»), Лариса Петровна (бойкая старушка, преподававшая здесь еще во времена моей мамы), Инка (вообще-то Инна Алексеевна, но она была на пару лет меня младше и порой вела себя как сущее дитя) и я.

Распределяли часы. Я надеялась на начальную школу, но та оказалась в вечных владениях Ларисы Петровны. Просто Вера забрала себе все неделящиеся классы и старшеклассников. Нам с Инной досталось работать в паре, взяли все классы, которые делились на подгруппы. В итоге вышла мешанина с пятого по восьмой. Правда, удалось все обстряпать так, что ни Кир, ни Рома ко мне не попали.

Чем ближе надвигалось на нас Первое сентября, тем больший мандраж у меня начинался. И это было хорошо, не было времени думать о чем-либо другом.

А 31-го августа к нам в дверь позвонил курьер с огромным букетом розовых роз. В том кто отправитель сомневаться не приходилось. Долго не решалась открыть открытку, вложенную в середину цветов. За лето это был уже второй букет от Саши. Один пришел мне в июле на день рождения Стаса, дети тогда отдыхали на Кипре. Было приятно, что Саша позаботился об этом заранее. Но те цветы все равно воспринимались как что-то дежурное, благодарность за старшего сына.

Этот букет ставил меня в тупик тем, что он был только для меня и обо мне. «У тебя получится. Ты можешь все, я знаю точно! Саша», — размашистым почерком сообщала мне открытка.

Можно ли считать, что он принял мое желание работать? Или же это попытка загладить свою вину? Блин, обещала же себе вопросы лишний раз не задавать, и опять за свое. Букет занял свое почетное место на подоконнике, заполнив всю кухню сладким цветочным запахом. Даже во сне меня не оставляли совсем некстати всплывающие в голове образы.

Утро первого дня осени выдалось суматошным. Все началось с дележки ванной, когда мы все совершили стратегическую ошибку и просмотрели, как Рома первый ее занял. В течение 30 минут туда было нереально попасть, хотя Стас и грозил брату всяческими карами и смертями в особой жестокой форме. Пришлось сначала заплетать неумытых и сонных девочек, а потом уже самой спорить со Стасом, кто следующий в очереди на водные процедуры. Зато Роман у нас был с идеально уложенной челкой.

До школы буквально бежали, успев в последний момент передать близняшек в руки учителю.

Во внутреннем дворе школы было не протолкнуться. Первыми линейку принимали первые, пятые, девятые и одиннадцатые классы. Остальные шли во вторую смену. Поэтому в толпе родителей нынешних первоклассников мы с Ромой стояли вдвоем, все остальные дети заняли свои почетные места среди своих новых одноклассников.

— Мам, смотри, вон бабушки, — толкает меня локтем Рома, указывая на наших родительниц. Моя мама с Надеждой Викторовной стояли в первом ряду, почти сразу же за спинами школьников и усиленно махали Вике и Кристине. Сразу видно кто сегодня первый вышел из дому, чтобы занять места поудачней. Мы с Ромкой находились почти в самом конце неистовой толпы родителей, бабушек, дедушек и прочих родственников. Благо, что мы с ним оба длинные.

Я усиленно крутила головой по сторонам в поисках Саши. Была уверена, что он приедет. Обычно он всегда старался посещать более или менее важные события детей. Даже когда муж был максимально занят на работе. Сегодня было первое Первое сентября его горячо обожаемых девочек, не мог же он не приехать?

— Его не будет, — просто сообщает Рома.

— Что? Кого?

— Папы сегодня не будет. Он не смог пока из Москвы сбежать.

От разочарования хочется крякнуть. Ну как так? Неужели он пропустит первую линейку девчонок? Ладно, я просила дать мне время, но это же не означает, что он должен в конец из нашей жизни выпасть? К разочарованию примешивается досада, которая постепенно перерастает в раздражение, а там как всегда и до злости недалеко.

— Что значит не смог сбежать?! — рычу я на ни в чем неповинного сына.

— Мам, ну ты давай спокойней. Я понимаю, что гонцов раньше первыми казнили. Но то раньше. И я тут совсем не причем.

Ребенок, конечно, сейчас издевается надо мной, но он прав, надо себя в руках держать.

— Ты лучше снимай все происходящее, у тебя сестры в первый класс идут.

— Они же далеко, это надо будет всю линейку телефон на вытянутой руке держать!

— Подержишь.

Ромка бросает на меня недовольный взгляд, но смартфон достает.

Линейка проходит в штатном режиме. Галина Петровна выдает традиционную директорскую речь-напутствие, старшеклассницы дарят всем танец, в меру приличный, в меру развратный, второклашки рассказывают стихотворения. А потом кто-то из будущих выпускников проносит маленькую первоклассницу на своем плече и та, восторженно звонит в колокольчик.

А я стою и смотрю на это с кислой миной. Раздражает все — этот школьный двор, напускной пафос, дылды старшеклассники, толпы родителей вокруг, готовые устроить разборки друг с другом за право снять самый удачный кадр.

Потом сама себя же одергиваю. Нельзя поддаваться своему дрянному настроению. И вообще, пора начинать любить все эти школьные традиции, я же теперь часть всего этого.

Вечером в честь праздника сходили в кафе и от души наелись мороженого. Потом мальчишки свалили гулять, отмечая «Последний вечер свободы», а мы с Викой и Кристиной занялись девчачьими делами — это когда они пытаются смастерить мне какую-нибудь прическу, а-ля пальма, и сделать дикий макияж падшей женщины. У них пока свои представления красоты: чем ярче, тем красивей. Попутно на два голоса рассказывают мне про то, как прошла линейка, какая замечательная Анастасия Владимировна (их учитель), какие забавные у них одноклассники. Даже вопросов задавать не надо, все и так выкладывают. Аккуратно попытаюсь выведать, сильно ли они расстроились из-за того, что папы не было.

— А мы ему видео отправим! — обещает Кристинка.

— Он просил, чтобы мы ему показали, какими красивыми были! — добавляет Вика.

— Вы знали, что его не будет?

— Знали, — отвечают хором.

— И не расстроились?

— Нет, папа обещал, что он приедет к дню рождения и мы пойдем в аквапарк!

Я лишь недовольно поджимаю губы. И вот после этого он будет утверждать, что мы отдалились от него. Сам пропадает неизвестно где, а потом просто напросто всех подкупает!

— А ты сильно на папу обижена?

Непонимающе смотрю на Вику, но продолжает мысль Кристина. Они часто так делают, подхватывают друг друга, и если не на полуслове, то на полумысли точно.

— Папа сказал, что сильно обидел тебя.

— Что еще папа сказал? — на всякий случай уточняю я.

Девочки переглянулись и затараторили, сменяя одна другую.

— Что он тебя обидел…

— И тебе было очень больно…

— Папа очень сожалеет об этом.

— Он поступил плохо.

— Но никак не может это исправить…

— Пока ты сама не решишь, что делать.

От последней фразы у меня аж зубы сводит. Значит, пока я не решу, что делать?! Вот как у него получается все выворачивать так, словно я вдоль и рядом виновата. Он исправить не может, а я решай. Не знаю, какие там мотивы Сашей двигали, и что он девочкам сказал, но как ни крути, если я приму решение не в его пользу, то будет выходить, что это Я решила семью разрушить! Вот Чернов!

— Мамочка, а мы можем папу простить? — в такт моим мыслям и с надеждой в голосе спрашивает Кристина.

— Он исправится! Честно-честно! — клятвенно обещает Вика.

— Это он просил вас это сказать?

Если сам, то я его в следующий раз тупо сковородой по голове огрею, что б не смел детей вмешивать в наши разборки.

— Да.

— Нет.

— Так да или нет?

Дочери опять переглядываются, видимо решая как лучше мне сказать. Потом Кристина залазит мне на колени, а Вика прижимается со стороны спины. Обычно они так делают, когда догадываются, что я сейчас ругаться буду. Этакий способ меня успокоить, что б сильно не досталось. Вот же маленькие интриганки!

— Не то чтобы просил…

— Мы сами спрашивали.

— Но он на море очень грустный ходил.

— Нам его жаль.

— И тебе без папочки скучно.

Да уж, скучнее просто не бывает.

— Он сказал, что виноват. И что не знает, как сделать так, чтобы ты простила.

— А мы ему сказали, что надо прощения попросить.

— Ты же нас сама учила, что если виноват, то надо извиниться, и другой человек тебя простит.

— Папа плохо извинился?

Делаю глубокий вдох, а потом будто ныряю с головой и честно говорю девочкам:

— Просто не все можно простить.

— Он так сильно виноват? Можно же новое платье выпросить, — предлагает Вика.

— Или два, — повышает ставки Кристина.

— Или три!

— Девочки, тут и новой шубой не отделаться, — вздыхаю я. Вот что за манера все в вещах измерять.

Обе мрачнеют, но на всякий случай все-таки интересуются:

— А две шубы?

— Даже все шубы мира.

Молчат. Опять переглядываются. Именно сейчас идет работа коллективного разума. Даже интересно, до чего они там сейчас додумаются.

— А можно папа нам хотя бы новые платья купит?

— Про шубы не забудьте, — бормочу я, поражаясь изворотливости детского сознания.

Девочки уже спят, когда приходят парни. Ругаюсь со Стасом за то, что они где-то Кирилла таскают. После чего сын бурчит, я сама просила с мелким больше времени проводить. Остальным тоже достается от меня по шапке, поэтому по комнатам все расходятся без настроения.

Хватаю Бакса и иду с ним гулять. Время только одиннадцать, но на улице уже темно и прохладно. Осень.

Как хорошо жить в городе с собакой, всегда есть замечательный повод сбежать из дома. Осталось только убедить Бакса, что он должен быть доволен от того, что его по ночам таскают по улице.

Мы бредем вдоль проспекта, освещенного фонарями. Здесь все еще достаточно оживленно, видимо люди пытаются поймать остатки уходящего лета.

Настроение ни к черту. Сегодняшний день взбудоражил во мне слишком много. Еще вчера печалилась, глядя на букет от Саши, а сейчас хочется метать и рвать. Удивительные метаморфозы, если учитывать, что это все в отсутствие Чернова. Ключевое слово «в отсутствие».

На звонок я решаюсь долго. Мы с Баксом еще какое-то время бродим по улице, а я нервно сжимаю телефон в руке. Пытаюсь хоть как-то успокоиться, но возмущение вперемешку с негодованием берут вверх.

Впервые за долгое время я не чувствую себя разбитой. Никакой усталости или сомнений. Впрочем, то, что голова у меня мыслит разумно, я тоже сказать не могу. Но какая-то холодная решимость с каждой минутой разрастаются у меня в груди.

Наконец-то, настраиваюсь на звонок. Гудок, один, второй.

— Да, Сань? — в трубке звучит такой родной голос Чернова, что я вдруг теряюсь. Поэтому молчу, из-за чего Саша по-своему все трактует.

— Сань, все в порядке? У вас что-то случилось?! Дети?

И когда это он стал таким нервным?

— Сань?

Ой, я же до сих пор молчу.

— А?

— Что «А»? — нелепо уточняет он.

— Просто «А». — Понятно.

Теперь он тоже молчит.

Надо, наверное, все-таки сказать, пока сомнения обратно не вернулись, а то я прям чувствую, как они подкатывают к горлу, готовясь вступить в бой со всей моей решимостью.

— Ты не приехал! — стараюсь, сильно не показывать свою обиду. Раздражения, побольше раздражения в голос.

— Извини, не смог. Я знаю, что этот день был важным для тебя…

— К черту меня! Ты к детям не приехал!

— Они в курсе были, я заранее их предупредил…

— Это ничего не меняет! Даже если бы ты им за год извещение выслал. Ты не приехал!

— Саня, из Москвы это не так легко сделать, — пытается оправдаться Сашка.

— Да какая разница из Москвы или нет. Ты сам кричал о том, что мы отдалились от тебя, что научились жить без тебя! Вот, получай. Они не могут жить все время в ожидании тебя!

— Они не ждали! — рявкает Саша.

— Да откуда ты знаешь?! — возмущению моему нет предела.

— Я же говорю, что мы с ними все обсудили, со всеми. Я же…

— Не хочу даже знать, что ты! Чернов, ты хоть понимаешь, что ничего, вообще ничегошеньки не меняется. Тебя нет два гребаных месяца, два!

— Ты сама просила меня.

— Я просила дать мне время, а не пропадать в никуда.

Кажется, я сильно громко говорю, потому что прохожие уже начинают оборачиваться на меня. Наплевать на всех.

Зато собаку, немного, но жалко. Бакс навострив уши, с каждым шагом ускоряется, уже почти таща меня куда-то за собой. Видимо пытается сбежать, вот только натянутый поводок не дает совсем уж от меня избавиться.

— Я не пропадал…

— Нет, пропал, — упрямо гну я.

— Ты поругаться, что ли хочешь?

— Расстаться, я расстаться хочу.

Точно не знаю, планировала ли я это с самого начала. Вроде просто хотела вывалить на него все сегодняшние претензии, а тут вот, что вылезло. Расстаться. Неужели взаправду это сказала?

Чернов видимо тоже ждал все что угодно, только не это.

— Что ты сказала?

— Что слышал.

— Не объяснишь?! — одна фраза, и столько неприкрытого гнева. Теперь я точно чувствую, что злиться он исключительно на меня.

Наверное, нехорошо делать это по телефону. Нечестно, потому что он за сотни километров от нас, словно я делаю это у него за спиной. Но кто сказал, что в жизни всегда все по чести бывает?

— А что тут объяснять? — устало интересуюсь я.

— Когда мы в последний раз с тобой говорили, ты просила время, чтобы все обдумать, чтобы научиться жить без меня. Научилась?

— А ты решил, что я перебешусь и в один прекрасный день прощу тебя? — игнорирую я последний вопрос.

— Надеялся, что хотя бы заслужил нормального разговора, а не вот так вот, по телефону. Вали-ка ты, милый, в закат. Да? И ты вот так легко вычеркнешь все семнадцать лет жизни?

— Это не я вычеркну, ты уже сам все за нас сделал.

— Саня, мы все исправим! Я все исправлю, обещаю! — это уже не гнев, а что-то очень похожее на отчаянье.

Но меня это почти не трогает. Почти.

— Она для меня ничего не значила! — зачем-то добавляет он, чем делает только хуже.

— Лучше б значила, это я еще смогла бы понять, — говорю и сама понимаю, что это правда, что именно эта деталь терзала меня все время. — А так… Ты ведь сделал это осознанно, ты знал, на что ты идешь. Выбирая между изменять или не изменять, ты выбрал первое! Мозгами Саша, мозгами. Даже не членом своим. А это значит только одно. Ты хотел наказать меня!

— Да не наказывал я тебя!

— Тогда как это назвать? Сам же сказал, что злился. Нет, Саш, чтобы ты там не думал, это как раз в первую очередь был удар по мне. У тебя как не крути, я виновата!

— А вот этого я точно не говорил! Не вкладывай в мои слова то, чего не было. Если тебя своя вина мучает, это еще не значит…

Такие смешанные чувства, и у меня, и у него. Наверное, это даже хорошо, что мы не рядом. Иначе… иначе ничем хорошим это бы не закончилось. Слишком оголенные нервы, когда от боли либо падают в объятия друг другу и занимаются страстным сексом, либо пытаются выцарапать глаза другому.

— Ты даже сам этого не замечаешь. Но ты все время выворачиваешь все так, что я виновата. Что смогла жить без тебя, что не хочу прощать. Ты даже детям это сказал!

— Ты сейчас о чем? Я им сказал, что не знаю, что мне делать.

— Но они-то услышали, что это я тебя прощать не хочу. И знаешь, что? Я действительно не хочу тебя прощать. Могу. Да, я могу тебя простить, но не хочу.

Саша сначала молчит, а потом заливается каким-то безумным смехом. И так громко, что мне даже приходится трубку от уха отодвинуть. Пауза приходится очень кстати, потому что мне приходится ловить Бакса и зажимать его коленями, чтобы хоть как-то успокоить. Без понятия, что он там чувствует или понимает, но пес нервно мечется вокруг меня, жалобно поскуливая. Успокаивающе глажу его по голове. «Сейчас, сейчас, пойдем домой», — шепчу я ему. Чернов вроде бы успокаивается, потому что в трубке звучит его холодный вопрос.

— И что теперь? Развод?

«Развод» режет слух. Об этом я еще не думала.

— Как хочешь. Мне без разницы… Я все решила для себя. Общению с детьми мешать не буду, но и помогать не стану. Надеюсь, ты их не потеряешь. Так что советую не пропадать надолго.

— Ну, спасибо, что разрешила!

— Пожалуйста!

Мы еще какое-то время нервно дышим в трубки. Его дыхание хриплое, прерывистое, а мое острожное и какое-то испуганное. Наверное, до сих пор не верю в то, что сделала.

— Это не может быть конец! Сань, ты так с нами не поступишь! — хватается за последнюю надежду уже почти бывший муж.

— Ну, что ты, любимый. Ты уже сам все сделал.

Сбрасываю звонок. А потом, что б уж наверняка еще и телефон выключаю.

Вот и все.