Южный ветер

ГЛАВА XVII

Денис спускался из Старого города. На изгибе дороги он нагнал епископа, медленно двигавшегося в одном с ним направлении.

— Как поживает мисс Мидоуз? — поинтересовался молодой человек.

— Боюсь, не слишком хорошо. А как граф?

— О, с графом всё в порядке.

Они шли рядом и молчали, поскольку говорить им было особенно не о чем. Визит к графу пошёл Денису на пользу; вскоре он ещё раз заглянет туда, хотя бы для того чтобы развеселить одинокого старика, в последнюю минуту подарившего ему фотографию «Локрийского фавна» снабдив её любезной надписью. Только не нужно её никому показывать, сказал граф — до поры до времени! Правительство — до поры до времени — не должно ничего знать об этой реликвии. Попозже, и может быть, очень скоро всё уладиться. Денис с благоговением уложил снимок в карман. Он думал также и о пастели — о лице Матильды, казалось, сиявшем в тумане, подобно звезде… Не сразу он вспомнил о том, что рядом с ним шагает епископ. Он почувствовал себя обязанным сказать что-либо этому высохшему в колониях человеку, которого он невольно сравнивал с графом — сравнение получалось далеко не в пользу епископа.

— Припекает сегодня, правда?

— Ужасная духота, — откликнулся мистер Херд. — Самый жаркий день, какой я здесь до сей пор видел. И ни ветерка.

— Ни ветерка…

Разговор снова замер. В общем-то, они и не пытались его поддержать, — казалось, они удалились один от другого на расстояние большее того, что разделяло их в день знакомства. Каждого занимали собственные мысли. К тому же епископ был сегодня немногословней обычного; встреча с кузиной оказалась не очень удачной.

Спустя какое-то время, Денис предпринял ещё одну попытку. Поговорив немного о хранимых графом Каловеглиа античных реликвиях, он, слово за слово, принялся рассказывать мистеру Херду про одного из своих друзей, откопавшего в старом садовом колодце раннюю итальянскую керамику, вернее, её фрагменты. Майолика^{109}, сказал Денис.

— Наверное, это была очень приятная неожиданность, — заметил епископ, мало видевший проку в глазурированной посуде и в помешанных, которые её собирают. Однако, почувствовав, что настал его черёд поддержать разговор, он сказал:

— Я нынче вечером обедаю у Герцогини. Вы будете?

— Нет, — с непривычной решительностью ответил молодой человек. Никогда больше ноги его не будет в суровом старом монастыре, построенном Добрым Герцогом Альфредом. Никогда! Впрочем, он поспешил смягчить резкость ответа, добавив, что Герцогиня приглашала его, но он этим вечером прийти к ней не сможет.

— Нужно как-то утешить её после ограбления, — добавил епископ.

— Какого ограбления?

Мистер Херд объяснил, что прошлой ночью, пока Герцогиня обедала у госпожи Стейнлин и потом каталась на лодке, кто-то забрался в её дом. Видимо, это был человек, знавший, что делает. Знавший в доме все закоулки. Да к тому же ещё, человек со вкусом. Все подделки остались нетронутыми, он унёс только подлинные предметы — несколько драгоценных распятий и бонбоньерок. Никто и понятия не имеет о личности вора. Совершеннейшая загадка! Несчастья не случилось бы, если бы эту девочку, Анджелину, которой полагалось ночевать в доме, не вызвали поздно ночью к постели захворавшей тётки. Старушка, судя по всему, подвержена внезапным сердечным приступам. Рано утром она пришла к Герцогине с бесконечными извинениями и, по счастью, подтвердила слова племянницы.

— Меня это порадовало, — завершил свой рассказ епископ, — потому что горничная, когда я её увидел, показалась мне девицей довольно ветреной — из тех, которые всегда готовы воспользоваться отсутствием хозяйки, чтобы пофлиртовать с дежурящим за углом полисменом. Я рад, что её тётушка смогла объяснить всё столь удовлетворительным образом. А насчёт девушки я ошибся. Это показывает, до чего осторожным следует быть, когда судишь о людях, не правда ли? Должен признаться, она показалась мне истинной маленькой кокеткой.

Денис, выслушав эту печальную повесть, произнёс от силы два-три сочувственных слова, чем весьма удивил мистера Херда. Последний всегда полагал, что молодой человек принадлежит к числу ближайших друзей Герцогини.

— Уж эти мне художественные натуры! — подумал он. — У них на всё особый взгляд. Подумать только! Наверное, я никогда не смогу их понять.

Дойдя до рыночной площади, они распрощались — без особых сожалений с обеих сторон.

Во время обеда Герцогиня вовсе не казалась опечаленной постигшим её несчастьем. Она переносила его с достоинством. Расторопный дон Франческо уже успел утешить её, указав, что такого рода незначащие происшествия являются испытанием веры, и что ей следует быть благодарной за неожиданно представившуюся возможность показать, сколь мало она печётся о богатствах земных. Особой благодарности она не испытывала, но смирение проявила завидное. Анджелина — по просьбе милосердного священника — была прощена и снова приближена. Все до единого терялись в догадках о том, кто мог быть вором (им был мистер Ричардс), благо полиция не обнаружила ни малейших улик.

— А и обнаружила бы, так всё равно ничего путного бы не вышло, — сказал дон Франческо. — Не думаю, моя дорогая леди, что вы дождётесь от Судьи особого усердия в этом деле. Вы же знаете, как он ненавидит клерикалов. По правде сказать, я боюсь, что он и пальцем не шевельнёт, если только преступник тоже не окажется добрым верующим. Вот тогда он может быть даже посадит его под арест. Ему так нравится держать в тюрьме католиков!

— Прискорбное состояние закона, — прокомментировал епископ.

— Прискорбное, — согласился дон Франческо. — Вы, вероятно, не знаете, — добавил он, обращаясь ко всему обществу сразу, — что у нас произошло ещё одно ограбление, и оно несомненно тех же рук дело. Да! Я услышал о нём всего час назад. Жертвой стала бедная мисс Уилберфорс. Она ужасно расстроена. Из её дома пропало множество ценных вещей, она считает, что их утащили во время приёма у мистера Кита. Насколько я понимаю, ей в тот раз стало немного не по себе. Вор, по-видимому, был осведомлён о её состоянии и воспользовался им.

— Бедная мисс Уилберфорс! — сказали гости. Они все очень жалели бедную мисс Уилберфорс.

В общем и целом, обед вышел довольно скучный. Мистер Херд откланялся в половине двенадцатого.

По пути домой он, проходя мимо Клуба, вспомнил о своём намерении заглянуть туда и, быть может, помочь кому-то из завсегдатаев.

Он поднялся по лестнице. Внутри стоял ужасающий гомон. Клуб наполняла разноплемённая публика, пьющая и препирающаяся среди густых облаков табачного дыма. Казалось, каждый уже успел переругаться со всеми остальными и того и гляди полезет в драку — южный ветер был во весь этот день на редкость несносен. Воздух наполняли нечистые, а то и нечестивые речи, — даже в сравнении со знакомыми ему по Африке злачными местами тут было жарковато. Единственным, кто при его появлении выказал какие-то признаки узнавания, был розовощёкий старый пьяница по имени Чарли. С благодушным «Здорово, епископ…» он наполовину привстал со стула, но тут же рухнул назад. Был здесь и мистер Мулен, который поклонился ему с некоторой холодностью. Какой-то тряский, бледнолицый молодой человек вцепился в епископа, предлагая ему выпить, епископ почти уже согласился, имея в виду увести несчастного из этого гнездилища порока, но юноша вдруг промямлил: «Извините меня, ладно?» и, пошатываясь, скрылся за дверью. Все присутствующие явно успели набраться до такой степени, что затевать с ними какие-либо беседы не имело смысла. Всё могло быть иначе, ощущай они сдерживающее влияние мистера Фредди Паркера, но этот джентльмен нынче отсутствовал — сидел дома со своей занемогшей хозяйкой. Зато в отсутствие Консула развязался язык у мистера Ричардса, достопочтенного вице-президента. Трезв он или пьян, понять было трудно, но самодовольство, мирно поглаживал бороду и взрёвывал над головами толпы:

— Я не нуждаюсь в паллиативах. Честность — это паллиатив. Позволяющий выиграть время. А тому, кто норовит выиграть время, нечего делать в обществе джентльменов.

— Слушайте, слушайте!

— Называете себя джентльменом? — осведомился кто-то.

— Паллиатив и ничто иное. В великие периоды мировой истории никто о честности не заикается. Честность — выдумка мелочного торговца. Мозгов, чтобы заработать хоть что-нибудь сверх трёх с половиной процентов, ему не хватает. А потому он вечно спешит провернуть одно дельце и приняться за следующее. Иначе он с голоду окочурится. Отсюда и честность. Три с половиной процента! Кому нужна такая безделица? Люди, которые зарабатывают все триста, насчёт честности не балабонят.

— Называете себя джентльменом? В шею!

— Я в честности не нуждаюсь. Честность — дурацкий вымысел мелкого человека. А этот мир создан не для мелких людей. Эй, вы там, потешный мелкий прощелыга, только что позволивший себе оскорбительное замечание, — я это вам говорю.

— Мне? Ну, тогда получите!

Стеклянный стакан, от которого мистер Ричардс весьма умело увернулся, пролетел, вращаясь, дюймах в четырёх от лба епископа.

В этой толпе он уже никому помочь не в силах. Мистер Херд повернулся, чтобы уйти. И пока он поворачивался, в голове его мелькнула любопытная мысль. Этот мистер Ричардс — быть может, он-то и был грабителем? Он-то и был, да только мистер Херд отмёл столь ужасное подозрение, напомнив себе и о том, как он ошибся в отношении характера Анджелины, и о том, до чего осторожным следует быть, когда судишь о людях. А голос мистер Ричардса не покидал его и на лестнице:

— Нет, джентльмены! Я в не нуждаюсь в честном человеке. На него ни в чём нельзя положиться. По счастью, он и встречается крайне редко…

В эту ночь, впервые со дня своего приезда на Непенте, мистер Херд спал плохо. Жара стояла невыносимая. Да и подробности визита к миссис Мидоуз тоже отчасти его беспокоили.

На сей раз Старый город выглядел по-другому. Угрюмое, могильное безмолвие, грозная косность нависли над розовыми домами. Ни единый листок не вздрагивал под опалённым сирокко небом. Даже старая Катерина показалась мистеру Херду, когда он её увидел, несколько сокрушённой.

— Soffre, la Signora,[28] — сказала она. Госпожа страдала.

По прошествии стольких лет епископ не узнал бы кузины, во всяком случае, не узнал бы, доведись им повстречаться на улице. Она ласково поздоровалась с ним, оба долго говорили о семейных делах. Всё было так, как он думал. Отставка мужа опять отсрочена. Возможно, она вернётся с епископом в Англию и станет поджидать Мидоуза там. Через день-другой она решит окончательно и даст ему знать.

Пока она говорила, епископ приглядывался к ней, стараясь восстановить по лицу этой женщины смутно памятные ему детские черты. Однако от них не осталось уже и следа. Теперь он понимал, что имел в виду Кит, называя её «штучным изделием». В ней присутствовало нечто ясно очерченное, не то чтобы резкое, но отзывающееся твёрдостью. Она определённо была личностью — и незаурядной. Черты её лица красноречиво свидетельствовали о пережитом. В них отчеканилась своего рода жёсткая сноровистость. Но поверх этой маски спокойной уверенности в себе напечатлелось что-то иное — явственные следы недавней тревоги. Глаза у неё были почти такие, как если б она недавно плакала. Тем не менее, она прекрасно изображала весёлость, называя его Томми, как в давние дни.

Просто небольшая мигрень. Этот сирокко. Когда он дует на свой обычный манер, от него уже не знаешь, куда деваться. А повисая в бездыханном воздухе, он становится совсем нестерпимым. Мистер Эймз как-то назвал его plumbeus Auster.[29] Это означает «свинцовый», верно? В той или иной мере от мигрени страдают все.

Говорила ли она правду? Епископ решил, что мигрень у неё была, и что южный ветер определённо невыносим. И всё же он подозревал, что она прибегла к широко распространённой уловке — сказала правду, но не всю и возможно даже не главную её часть. Что-то она утаивала.

— Ты эти розы в последние дни совсем забросила, — сказал он, заметив оставшиеся незамененными цветы, усыпавшие стол лепестками. — Когда я сидел здесь один пару дней назад, они были такие свежие.

— Какой опасный ты человек, Томми, всё замечаешь. Сначала проник в тайну моей мигрени, теперь вот цветы! С тобой нужно держать ухо востро. Не хочешь взглянуть на мой обрыв и сообщить мне, всё ли с ним в порядке? Полагаю, ты слышал о той французской старушке? Под конец она, знаешь ли, относилась к нему с полным неодобрением. Как вернёмся, выпьем чаю. А потом ты, возможно, объяснишь мне, что не в порядке с моим ребёнком!

— Это я могу сказать, не глядя. У малыша режутся зубки.

— Умничка! Хотя на самом деле ничего подобного. Я это выдумала, чтобы как-то извиниться перед милейшей Герцогиней.

Они поднялись по небольшому склону и оказались лицом к лицу с морем, над головокружительно отвесной стеной. При их приближении с края обрыва, зашуршав крыльями, сорвался и безумно поплыл над бездной сокол. Следя за его полётом, епископ вдруг ощутил пустоту в животе. Тьма качнулась перед глазами, небо и море слились, он попирал ногами воздух. Не тратя времени, епископ опустился на землю.

— Ни дюймом ближе! — объявил он. — Даже за тысячу фунтов. Если ты ещё раз пройдёшься вдоль кромки, мне придётся смотреть в другую сторону. От этого зрелища у меня внутри становится пусто.

— А я никакого головокружения не ощущаю, — рассмеялась она. — Был один юноша, англичанин, он прыгнул отсюда на пари, — тебе не рассказывали? Тела так и не нашли. Хорошее место, чтобы броситься вниз, верно?

Похоже, она всерьёз обдумывала эту идею.

— Ну так что? — требовательно спросила она. — Обнаружил ты в моём обрыве какие-нибудь недостатки?

— Обнаружил. Его необходимо огородить. Он опасен. Каким искушением должен быть этот обрыв для всякого, кто хочет избавиться от врага! — и епископ со смехом добавил: — Здесь это можно сделать так просто.

— Действительно, удобно. Меня такая мысль как-то не посещала…

Эти и иные её слова мелькали той ночью в голове лежавшего в постели мистера Херда. Он пришёл к заключению, что не до конца разобрался в кузине. Вправду ли что-то тяготило её? И что мог означать внезапно заданный ею загадочный вопрос:

— Томми, тебе что-нибудь известно о наших законах насчёт внебрачных детей?

— Ничего, — ответил он, — кроме того, что они — позор для цивилизованной страны. Но это известно каждому.

Похоже ответ её разочаровал. Возможно она не очень ему доверяет. Эта мысль причинила мистеру Херду лёгкую боль. Недоверия её он ничем не заслужил. Сам он был человеком прямым и открытым и в других ценил эти качества.

Но какой смысл размышлять об этом? Он знал о кузине мучительно мало — обрывки сведений, добытые из писем, полученных им от матери. Через день или два он снова заглянет к ней, чтобы окончательно договориться об отъезде в Англию. Возможно, он был сегодня бестолковей обычного. Или всему виной южный ветер?

Ни одно из этих объяснений не показалось ему достаточно убедительным.