За темнотой моих век

Глава 22

Я и Макс тогда пустились в путь обратно, в теперь уже ненавистный нам аэропорт, где по прибытию мы не обнаружили ни единого следа от безжалостной казни наших друзей. Не было там ни луж крови на асфальте, ни тел, перевернутых мной и бережно уложенных на спину, даже гильзы от автоматов были найдены внимательными глазами и устранены с места преступления. Люди Ветрова управились со всей этой картиной жуткой расправы за каких-то пару часов; видимо, предположил я в своей голове, им совершать подобные уборки было не впервые.

До самого вечера, до того самого обещанного часа, прозвучавшего из уст бездушного Бурова еще на том самом кровавом рассвете, я и Макс бездельно сидели на местах пассажиров все в том же злосчастном авиалайнере. Ни разу мы не обмолвились друг с другом ни словом, ни звуком, ни даже маломальским жестом. Пребывая в собственных мыслях, неподвижно мы ждали второго пришествия дьявола. Я тогда более того и сил в себе не нашёл, чтобы спросить Макса, какой же все-таки план созрел в его затемненном рассудке, ведь мне уже было абсолютно безразлично, как мы превратимся в убийц. Да и сама персона мести особо не завораживала меня своим трепетом, не скрежетал я зубами, предвкушая ее, в отличие от моего друга, которого я никак не мог оставить в неравной схватке, один на один с этим сводящим с ума падким желанием.

Время от времени у нас даже получалось отдыхать: то он засыпал на несколько тревожных часов, то я погружался в кошмарное свое подсознание. Пока среди уже нависшей темноты осеннего вечера не объявились на нашем борту двое статных мужчин, посланных к нам от имени Ветрова. Макс проводил пилотов в кабину, попутно объясняя им и маршрут полета, и часть своего плана, содержание которого неохотно, но все же отчасти было услышано равнодушным моим слуховым аппаратом. И вот, покинув рубку командиров нашего судна, Макс молча вскрыл тайник и достал оттуда несколько гранат, не спеша убирая их к себе под сиденье. Даже не взглянув на меня после, он усталым шагом прошелся к заднему отсеку и встал посредине его, как ратник, ожидающий гостей у ворот собственной крепости. Гостей, совершенно безжалостных, абсолютно беспощадных, но от этого отнюдь не бессмертных, гостей, чье появление не заставило нас ждать и безутешно томиться в сердцах, поскольку уже через пару минут наш самолёт осветила колонна силовиков, выросшая в количестве раза в два от своего утреннего состава..

И все-таки Буров был определённо трусом, ведь, наверняка ожидая акта ответной расправы при помощи сил Богова и Лукаша, капитан увеличил численность собственной эскадрильи бесчеловечных карателей. В подтверждение моего довода о его несмелой, прогнившей насквозь сущности могу сообщить, что этот выродок злодейских чрев вышел к нам далеко не из первого числа прибывших. Но, безусловно, дождавшись, когда люди его закончат осмотр самолета и локацию подле него, он во всей красе возник перед нами своим надменным, самонадеянным ликом.

— Где же наказ, который я оставил тебе на память? — Руки его в удивлении протянулись к уже пустующему месту расправы. — И где же, в конце концов, груз?

— Мы упрятали его в Кёнигсберге, — Макс принял вид полной безмятежности, как на лице, так и в голосе. — А так как людей у меня нет, то и погрузкой заниматься некому..

— Видимо, не зря я взял с собой состав побольше, — несколько секунд задумчиво почесав свой затылок, он все же купился на уловку и скомандовал всем своим людям загружаться в самолет. — Пилоты есть?

— Уже за штурвалом.. — Взгляд Макса спокойный и размеренный все продолжал сверлить Бурова, не обращая внимания на толпы спецназа, по-хозяйски вливающиеся в салон крылатого транспорта.

— Что ж, Максим, — промолвил капитан, оставшись последним из своих людей на асфальте. — Я рад, что здравомыслие возобладало над тобой.. — И, уже медленно, как-то по-барски поднимаясь по крышке отсека в салон, он добавил с легкой воздушностью, тихо и с удовольствием. — Но если водишь меня за нос, я лично вырежу матку твоей сестры, а после заставлю ее сожрать свой собственный орган..

Я, одиноко сидевший в хвосте, чуть не набросился на него, лишь на миг представив тот его обещанный ужас в своей голове, но терпение приобрело смысл, и тело мое истуканом осталось на месте, верно дожидаясь часа запланированного Максом возмездия.

За все короткое время полёта не было ни сомнений во мне, ни малейших тревог, когда я оборачивался в сторону многочисленного спецназа с Буровым во главе, лишь какие-то дольки отчаяния остались в опустевшей груди, будто бы иногда они всплывали и били горечью по и без того скрипучему сердцу..

Но спустя каких-то пару часов, неожиданно для себя обернувшись к иллюминатору, близ меня находившемуся, я увидел безбрежный темно-синий залив… От этого нескончаемого вида, прекрасной соленой водной стихии, мне стало как-то не по себе приятно внутри, будто что-то горячее разлилось по сердцу, согревая грудную клетку чем-то благостно легким… Но и этот редкий момент умиротворения, коий совсем ненадолго покорил меня, безвозмездно даруя покой на убегающие в спешке секунды, канул в пропасть, когда в ту же минуту Макс поднялся со своего кресла, под которым заведомо спрятал гранаты, и, никому ничего не объясняя, отправился в кабину пилотов.

Через короткий отрезок времени Макс также молчаливо возвратился на собственное место и, подняв из-за спинки кресла сложенный рюкзак-парашют, с беззаботным видом принялся его одевать на собственные плечи.

— Что это ты делаешь?! — Воскликнул непонимающе Буров с противоположного борта.

— Есть, понимаешь ли, капитан, такое ощущение, что сегодня тебя ждет нелегкий прием в аду! — Кот поднялся с места, застегивая лямки рюкзака поплотнее, и, заметив этот нелогичный маневр, я тоже суматошно схватил свой парашют и также суетливо воздел его себе на спину. — А я с тобой вместе на этот приём не хочу!

— Пристегивайтесь! — Прокричал растерянно Буров своим людям, когда услышал щелчок открытия заднего отсека в хвосте. Но сам же он собственного совета не послушал и схватился за руку Макса, угрожая ему каким-то уже обмелевшим голосом. — Не делай этого, сопляк, твоя сестрица уже под ударом! Умру я, умрет и она, но в страшных муках..

— Страшные муки ждут тебя после смерти, помни об этом в последние мгновения своей отвратительной жизни, ублюдок! — Макс выбил его хватку одной рукой, а второй всадил нож ему в брюхо, от чего тут же началась пальба..

Спецназовцы, до которых наконец дошло, что полет не имеет цели, а посадка вскоре произойдёт в водах Финского залива, начали стрелять в сторону моего друга. Однако воздушное судно в это время взяло пикирующий курс вниз, и вместе с покинувшими штурвал пилотами Макс пополз к хвосту самолёта, где уже наполовину был открыт наш путь с гробовой железной птицы.

Я был совсем близко к этому спасительному выходу, но все никак не решался прыгать первым, так как мне хотелось удостовериться, что мой товарищ выберется невредимым. И поэтому ждал, изо всех сил удерживаясь за поручни для крепления грузов, лицезрея тот хаос, в который обратился салон корабля. Ведь силовики совершенно бездумно и хаотично стреляли из своих неудобных положений, разлетаясь по всему пространству воздушного судна. Повсюду были слышны и крики агрессоров, и звуки пробитого многочисленными пулями корпуса, и стоны нечаянных жертв, поскольку многие из бойцов успели ранить друг друга выстрелами, траектории которых не представлялось возможным предсказать заранее. Но все же дышащий, через уже почти открытый отсек поток огромных и нескромно сильных масс воздуха, перебивал всю эту человеческую, по меркам силы стихии, крохотную суетность..

Но когда громоздкий люк окончательно отпрянул от корпуса хвоста, к нам словно гигантский пылесос приставила сама мать-природа и начала высасывать всех, некрепко закрепившихся наружу. Автоматы, люди, кресла — все смешалось, и все летело мимо моего тела, повисшего уже совсем на руках, так как ноги мои были устремлены в сторону открытого неба… И лишь одним глазком, на короткое мгновение завидев пролетающего Бурова с ножом под ребром, а это произошло так быстро, что мне не удосужилось, к сожалению, запечатлеть в памяти выражение страха перед смертью на его лице, я распустил наконец окостеневшие пальцы от поручня, за который так рьяно держался, и улетел, навсегда прощаясь с этой печальной небесной конструкцией..

Парашют мой распустился без каких-либо проблем, и уже издали, медленно и плавно лавируя вниз к холодному морю, я преспокойно зафиксировал раскрытие ещё трёх простыней на фоне белесого неба, усыпанного облаками, чьи воздушные формы освещала луна, в одночасье над пучиной морской развевая молочный оттенок своих отражений от солнца… Но и эта первозданная красота затмилась перед взором моим, когда самолет, устремлено направленный к полному уничтожению самого себя ударом о водную твердь, взорвался на самой своей середине и, разлетаясь на две, все равно огромные части, озарил горизонт ярким красным огнем. Что может быть великолепнее смеси естественно заданных красок Вселенной и новоиспеченных творений, но здесь скорее разрушений, рук человеческих..

— Максим заминировал самолет теми гранатами? — Поинтересовался доктор, уточняя мой рассказ.

— Да.. — Я все также стоял у окна, наслаждаясь рождением нового дня, его величеством рассветом, чьи краски сегодня не были алыми предвестниками смерти, а имели более сдержанный желтоватый оттенок.

— Ник, что же было дальше? — Доктор снова задал вопрос, терпеливо подгоняя меня.

— Я… Дальше.. — Глаза мои спустились с видов дальнего горизонта, и я застыл, будто в миг, напрочь замерзший.

Долгое оцепенение обдало меня холодом, как только я трезво признался сам себе, что не помню ничего из того, что происходило со мной после приземления в воду. Я просто-напросто не знал, как оказался здесь, в кабинете, не помнил, как проснулся прошлыми сутками, не видел числа на часах и не слышал голоса жизни… Воспоминания мои словно низверглись далеко в пустоту темной вечности, и дотянуться до них моему разуму не представлялось возможным..

И вот, приоткрыв затаивший дыхание рот, весь побледневший от вопросов, что беспорядочно осыпали меня самого в помутневшем рассудке, я смятенно повернулся к врачу, аккуратно, не подавая виду, нащупывая пистолет у себя за спиной.

— Кто вы такой? — Выпалил я, намного тверже, чем предполагалось. — Я пациент в психлечебнице? А вы тот, кто пичкает меня пилюлями? Покажите блокнот! Что там изложено, мой новый диагноз?! — Рука моя, как и голос, оказались в тот момент намного сильнее и устойчивее, чем разум, обескураженный и приведенный в замешательство, и тогда, для успокоения его, из-за пояса брюк я вынул оружие. — Отвечайте! Почему я не помню, как очутился в вашем кабинете?!

— Милейший, — завидев пистолет в моей руке, он ни капли не испугался, а скорее наоборот, стал серьезным, также, как и голос его перевоплотился в тембр более взрослый, сильный, могучий. — Я отвечу на ваш вопрос, если вы ответите на мой… Почему после смерти ваших друзей вы не упомянули собственного участия ни в одном диалоге, ни в крошечном намеке встречи глаз, ни в обмене жестами приветствия с кем-либо, о ком вели повествование?

— Что ты несёшь, старик?! — Я направил руку с оружием на доктора, но тут же мозг мой, проанализировав его слова, дал мне сигнал бедствия, и тотчас паника охватила меня, ведь врач был прав: я действительно не контактировал ни с одним человеком после картины печальной казни. От чего в момент этого озарения ноги меня мои подвели, и я покосился всем телом на пол. — Как же это возможно?! — Лишь смог я выдавить из себя подавленным криком.

— Вы пациент собственного сознания, Ник, — врач, реагируя на мое молниеносное сваливание, юрким шагом подошел и живительным хватом одной руки поднял меня, попутно другой вручая свой органайзер. — Я встречал много разных людей, но все их истории кажутся мне теперь, после твоего рассказа, жалкими и мелочными.. — Улыбка нарисовалась на его лице, всезнающая и яркая, когда я открыл ежедневник и стал различать нацарапанные на бумаге десятки мной сказанных фраз, а он все продолжал величаво вещать, с видом тысячу лет прожившего старца, будто и вправду познавшего за эти века миллиард сложенных судеб. — Я видел, как человек, наделенный неуемным бахвальством, пытается внять самому себе, что он прожил интересную и достойную жизнь… Я слышал, как человек, скромный и от этого злой, гнобит себя за сдержанность и податливость в отведенных жизнью часах… Я вкушал истории, как человек, добрый в душе, но коварный в начале, способен терзать подобных себе, то убивая в них сущность, то раскрывая свою… О, Ник, мой милейший друг, но ты единственный, кто действительно не заслужил участи быть здесь, как и твои друзья, несправедливо погибшие… Но ваш поступок и ему подобная жертвенность принуждают снова верить в человечество, без оглядки на прошлое, питать надежду на большее значение свойства тезиса человечности. Этого исключительного качества, что так сильно отличает вас от всего остального живого..

— К-кто же вы? — Прошептал я так тихо, что сам еле услышал себя.

— Неважно, кто я, — с дружеским хлопком по моему плечу ответил он. — Намного важнее для тебя спросить, кто ты?

— Я не понимаю.. — Мне становилось совсем дурно, и, решив открыть окно, я засеменил в сторону утреннего света. Но как я обомлел, замерев на месте, когда открыл створку, невозможно описать, ибо весь дух мой перехватила невидимая рука и сжала его до минимальных размеров. — Что же это такое? — Словно на последнем выдохе жизни простонал я, увидев мерцающую пустоту вместо московских улиц, и лишь солнце, восходящее над имитацией туманных зданий, казалось глазницам моим неиллюзорным, а девственно истым.

— Не догадываешься? — Спросил врач, восстав подле меня, а глаза хитрые и улыбчивые то и дело бегали то наружу, то внутрь.

— Я умер.. — Абсолютно не желая выговаривать это предположение, мне все же пришлось вытащить изо рта эти пять букв.

— Не совсем, мой друг, — я повернулся к его лицу, внезапно сменившемуся и теперь наполненному неподдельной печалью. — Ты всего лишь спишь, ведь ты единственный, кто остался в живых после расстрела..

— Но я же был в самолете и видел все со стороны.. — Опровержительно промямлил я.

— К сожалению, это не так, — он положил свою ладонь на мое сердце, тепло которой немедленно начало передаваться мне приятной горячностью. — Ты стоял при казни в ряду со всеми, и только потом, когда мозг твой погрузился в собственную глубинность, он, благодаря своему защитному механизму, заместил последующие воспоминания… У тебя здесь два шрама от отверстий пуль, но случилось так, что ни сердце, ни легкие задеты не были.. — Он убрал руку, и я, поспешно расстегнув рубашку, увидел два красных пятнышка у себя на груди. — Твой пульс заметил как раз Ветров, и именно поэтому тебе казалось, что он обнял тебя тогда, всего в крови и слезах..

— Значит, я всего лишь в своем сознании? — С умопомрачением, слетевшим с моих губ, поинтересовался я и, не дожидаясь ответа, сформировал еще один вопрос. — Но как же Макс? Он же жив? — На что доктор сразу же многозначительно кивнул мне. — А самолёт, груз, Буров? Неужели я сам выдумал все это?

— Нет, твой друг Максим навещал тебя и, зная, что ты его слышишь, рассказал тебе о своем плане, — старик положил свою морщинистую ладонь вновь на мою грудную клетку и с еще большим ощущением тепла дал мне своего огня жизни. — Ты практически в точности спроецировал ход развития всех событий в реальности..

— Значит, вы не часть моего сознания? — Я попытался отстраниться от него, но ноги мои буквально вросли в пол, а чувство теплоты все возрастало, и ощущение было сравнимо с возвращением человека из черно-белого фильма в цветной, красочный мир.

— Скорее наоборот, Ник, твое сознание — часть нас.. — Он посмотрел на меня так добродушно, что вся тревога моя бежала прочь, ушло и смятение, а потом и печаль. Во мне погибло отчаяние, и усталость в конце концов отступила при виде лица старика, олицетворяющего мудрость человека, пережившего не одну эпоху, и вот он взирал с этой высоты прожитых лет на меня, меня, словно сию минуту рождённого..

— Вы Бог? — Еле слышно, совершенно бессвязно вымолвил я.

— Нет, Ник, я всего лишь тот, кто выслушивает истории людей, попавших в ситуацию вроде твоей… Но время вышло, мой друг.. — Послышалось мне тогда, и я стал засыпать, будто младенец, окутанный чьим-то одеялом, таким воздушным, душевным, пропитанным насквозь ароматным покоем. А затем, словно положив голову на чью-то подушку, полную доброты от непомерного разума, я совсем провалился в себя, но словам старика все же внимал, хоть они и стали доходить до меня откуда-то из утробы Вселенной. — Не будет больше пустоты в твоем сердце, и душа вновь твоя запоет от любви… Я дарую покой тебе, мой дражайший друг..

— Рай? — Сонным трепетным голосом произнес я, оставшись совсем без сил сопротивляться ощутимому теплу от обернувшегося на меня лика загадочного мироздания, там, где-то вдали, вне пространства и времени, вставшего твердыней над нами, фундаментом своим нерушимым над зыбкими судьбами.

— Жизнь, Ник..

Это единственное, что помнилось мне последним, и вскоре, сладко заснув, я тут же больно проснулся. А точнее, тяжко очнулся, но уже не запертый в комнатушке собственного мира, скрытого за темнотой моих век, а в самой настоящей реальности, где я уже пару дней находился в палате больницы, где датчики пульса отбивали ритм сердечных ударов, где на лице моем была натянута кислородная маска и где мое тело затекшее едва привелось к воскресшему движению губ..