За темнотой моих век

Глава 8

Когда ты крадешь, грабишь, разбойничаешь или обманываешь на профессиональном уровне, главным негласным правилом является необходимость в проинформированности о том, что именно и особенно у кого ты забираешь некую собственность. Незнание этих двух факторов может привести к непоправимым последствиям, но мы, пораженные размахом увиденного, конечно же, пренебрегли существующим неуставным законом и присвоили себе целый прицеп невообразимо дорогих и небывало редких для нашей страны двигателей.

В краткие сроки, которые определялись в пару недель, мы расторопно избавились от телевизоров, сделав крупную продажу на рынки сбыта за Уральские горы, подальше от везде рыщущих армянских диаспор, но с пятой фурой прощаться было слишком рано, и нам пришлось подождать…

— О чем думаешь? — Нежный голос, как и ее молочная, белая кожа, проник внутрь меня и изящным движением рассыпался на миллионы приятных до дрожи частиц, заражающих мой разум, как щит от невзгод и недугов.

— Что ты тут делаешь? — Я попытался не поддаваться ее очаровательному взгляду, показывая всю свою поддельную грубость. — Следишь за мной?

— Нет, — она, разочарованная моим ответом лишь на секунду, мгновенно ожила вновь и положила свою гладкую ладонь мне на руку, сладко нашептывая. — Братик устроил меня сюда на лето..

— Точно, — я опустил свои глаза, чтобы она не смогла прочитать мой восторг от ее мимолетного прикосновения, от ее незначительного, самого малого приближения, которое позволило вдохнуть аромат ее тела, такой манящий, сладкий запах, животрепещущий во мне все до последнего атома. — Я-я… Я забыл, что Серый отвечает за это заведение..

— Налить что-нибудь, Ники? Я угощаю. — Я запнулся, и она это заметила, игриво расцветая влюбленной улыбкой. Теперь она знает, что полностью, как и прежде, владеет мной, сколько бы я ни бегал от ее чувств и сколько бы ни гасил их в себе самом.

— Я на таблетках. — Слезая с высокого барного стула, мне удалось безболезненно сменить позу тела на стоящий на ногах вариант.

— Что с тобой случилось? — Она тревожно выбежала из-за барной стойки и, удерживая меня взглядом, крепко вцепилась в мою руку. — Пойдем…

Это милое создание, великолепная девушка, силой своего присутствия рядом со мной, мощью пьянящей до беспамятства отвела меня в пустующий кабинет администрации и, заботливо усадив на диван, села так близко напротив, что я трепетал, приятным экстазом в груди переливаясь от тёплых объятий какого-то неосознанного, никем и никогда до конца, ощущения счастья.

Я рассказал ей все без единой утайки, демонстрируя, благодаря расстегнутым пуговицам на рубашке, свои двухнедельные синяки от приобретенных мной ушибов в области ребер, которые мне без особых усилий продиагностировали в травмпункте врачи. Она прикоснулась к темно-синей поверхности моей кожи и с осуждением матери подняла на меня взгляд. Я видел, как ее светлые серые глаза потускнели, как я расстроил ее тем, что подверг себя опасности, тем, что она могла потерять меня навсегда, сложись события иначе. Не мог я смотреть, как свет и блики ее взора теряются в пространстве времени, оставляя мне лишь пустую темноту, поверх облитую горькими слезами. Я мягко взял ее тонкие пальчики в свою грубую руку и, лаская, словно шелковую, тонкую и чувственную гладь кожи, произнёс что-то не своим собственным голосом.

— Все же в порядке сейчас, так будет и впредь, даже не думай унывать из-за такой мелочи.. — Кто-то поверх истинного меня выворачивал все наизнанку и говорил ей эти слова своим особенным тоном, спокойным, как поверхность замершего озера, и переполненным заботливой теплотой, как самый горячий вулкан.

Наполненные новой надеждой глаза девушки засияли по-прежнему, и она без долгих раздумий потянулась ближе ко мне, к моему пылающему краской лицу. Я покорно выдвинулся к любимой в ответ, в глубине самого себя уже и не пытаясь сопротивляться тому, что проявилось наружу. Мы медленно близились, стараясь понять, что же нам истинно нужно, вглядываясь друг другу в глаза, пока наши губы не встретились и мы окончательно не утонули в объятиях чувств, позабыв обо всем..

Нам представлялось, что сладкий поцелуй длился всего пару минут, поэтому мы с жадностью наслаждались им без передышки, страстно, каждый впиваясь в своего столь желанного партнёра, но на деле наши уста не отпускали друг друга в разы больше этих пролетевших для нас ни с чем несравнимых мгновений.

Странная штука это время или все-таки странные мы… Когда нам больно, часы останавливаются и не дают разогнаться событиям, мучая нас все сильнее, но когда нам хорошо и в разуме властвует счастье, время улетучивается, будто бы ничего этого и не бывало, превращая дни в минуты, а года в один миг, быстро убывающий в прошлое. Лишь он один останется с нами и под ярлыком сожаления отложится на подкорке измятой памяти, когда-то еще свеженьких нас, желающих жить..

— Ник.. — Она уже мягко и бережно наносила какую-то мазь на мои синяки, когда спросила меня. — Ты мог стать кем угодно, у тебя столько возможностей, но ты стал тем, кто не живёт долго, стал тем, кто избегает быть счастливым… Но скажи мне, зачем?

— Если бы мир, а точнее наше общество, не представлялось для меня одним единым слащавым, лицемерным, двузначным лицом глупого подростка с самомнением собственной неповторимости, я бы был кем-то другим. Но, к сожалению, не моему, а к сожалению этого мира, я и подобные мне останемся прежними. — Я поднялся на ноги, сжимая зубы от некомфортного ощущения долго заживающей травмы, но она обхватила мою шею, и мы вновь поцеловались. Пусть уже и не так долго, пусть это тоже было мгновение, но когда она касалась меня, весь тот злосчастный мир, о котором я говорил, уходил прочь, он прятался за непроницаемой занавесью, и мне становилось спокойно внутри.

— Когда-нибудь вас всех… Убьют.. — Она положила голову на мою грудь и задумчиво посмотрела в сторону, монотонным, будто безразличным голосом спрашивая. — Зачем ты здесь, не ради меня же?

— Я стою над игрой в этом округе, забыла? — И, оторвавшись от нее, мне пришлось начать двигаться к двери. — Сегодня ночью здесь состоится игра, я же… Я не знал, что Серый устроил тебя сюда..

— Я могу остаться с тобой? — Она вновь взволновала меня, той тоской, тем понурым взглядом, и мне изо всех сил хотелось прижать к себе это хрупкое тело и после обнимать ее вечно, держать рядом, защищать и дарить ей улыбку. Но я знал, что если поддамся эмоциям, чувствам, не будет ей счастье, да пусть не сейчас, но потом.

— Я не могу.. — Прошептал лишь я, проклиная все свое существо изнутри, сжигая свой скудный мирок до запаха опаленного пепла…

— Вы любили эту девушку, Ник? — Спросил доктор, усмотрев на моем лице нечто новое, то, видимо, была единственная за всю мою жизнь мука совести, горькая и гадкая, как душа того, кто смог оттолкнуть любимого человека.

— Я… Не знаю, я испытывал к ней притяжение, чувствовал ее присутствие, видел ее любовь, но сам я запутался и понял, что не могу причинить ей вреда, я не смел. — Веки мои закрылись, и я вспомнил ее лицо, ее острый подбородок, как бритва, ее маленький носик, вечно насупившийся, как у ребёнка, её вечная стервозная улыбка тонких губ чуть розоватого оттенка и ее большие глаза серого цвета, светлого и блестящего от любых ярких лучей, одним из которых был я, черствой души человек. — Я не знаю, любил ли Олю, но знаю точно, что готов был на все, чтобы ей не было плохо в будущем, и поэтому отстранялся от нее, как мог. Но тогда, встретив ее случайно в баре, я не смог себя контролировать, не сумел удержаться от ее магии, и все понеслось по наклонной. Знаете такое отвратное, заковыристое чувство на сердце, что вроде все идет хорошо, и ты счастлив, весел, успешен в делах, но слишком уж быстро летит время, и ты понимаешь, что контролировать ситуацию у тебя уже не получается, а после, пуская жизнь на самотёк, осознанно обрекаешь себя на поражение, и где-то там вдали тебя уже поджидает грустный конец.

Я сломался тогда, скажу честно. Все два года, что я был знаком с ней, мне удавалось избегать ее чувств, остерегаться того взгляда восхищения девушки, которая любит тебя абсолютно любым, будь ты по уши в грязи или цветешь роскошной жизнью.

Но именно тогда я пал окончательно, хрустнул мой стержень, и я не ушел от нее, не бросил ее внутренний мир сгорать подобно моему, в одиночестве… Я обнял ее, как и хотел, не сдержав порыва желания, тайной мечты любого человека — вновь любить и быть любимым.

— Теперь можно остаться с тобой на игру? — Она позволительной бесстыжей улыбкой прижалась губами к моим, и внезапно укусила меня, поймав за язык. Я промычал "да", и ее уста вновь страстно, по-жадному целовали мои.

— Будешь администратором, — между тем я начал вводить ее в курс дела. — Только учти, игра может длиться несколько суток, так что это вовсе не просто.

— Ты же будешь рядом? — Ее рука, волна за волной, двигалась по моей грудной клетке, откуда вот-вот готово было выпрыгнуть сердце, разрывающее границы своих возможностей.

— Иначе никак, напортачишь с суммами, и мне придётся отвечать.. — Я робким движением своих грубых, кривых пальцев занес локон ее спадающих на лицо волос цвета каштана за милое белоснежное ушко со слегка красным оттенком от серёжки на мочке.

— Если ты будешь рядом, тогда мне не о чем беспокоиться..

Серый, как бы это ни было логично, без стука в дверь собственного кабинета ворвался в наш уединенный мир и, оторопев на пороге, встал, как вкопанный в пол. Он застал как раз тот момент, когда мы находились в объятиях друг друга, стоя возле дивана. Довольно быстро обработав увиденную картину, он без слов двинулся к столу и начал что-то искать в маленьких шкафчиках.

— Я нашел нам администратора на игру, — начал говорить я, наконец вернув себе привычный голос, и когда Серый обернулся, моя рука указала на его сестренку. — Дадим шанс девушке заработать на учёбу в университете?

— Как скажешь, Ник, — он учтиво взглянул сначала на меня, а потом молниеносно, своим уже хмурым лицом, переключился на Олю. — Сестра, принимайся за работу.. — Найденные им папки за долю секунды перешли в руки девушки. — Записывай здесь имена игроков, их банки, их ставки, их проигрыш, их выигрыш… Более от тебя ничего не требуется, после мы сами все посчитаем и отблагодарим тебя процентом от выручки.

— Ты не одобряешь? — Спросил я, когда мы оба проводили удаляющуюся Олю совершенно разными взглядами.

— Эта твоя прерогатива выбирать администраторов и место проведения, — он было хотел тоже уйти, но все-таки решил высказать часть своего мнения. — Ник, мы друзья, и несмотря на то, что ты старше меня по всем параметрам нашей жизни, я хочу предупредить, что моя сестра хорошая, она не гонится за деньгами или статусом, она не озабочена своим телом, она не мнит себя всепоглощающей королевой всех мужчин, и она непредвзято относится к людям, даже плохим… Не нужно с ней поступать, как со всеми..

— Со всеми? — Я озадаченно схватил его за локоть и вернул в разговор, когда он повернулся сердитой душой к выходу.

— Да, у тебя всегда так, Ник: потрахаешь девку пару месяцев, а потом надоест, и ты пропадёшь без единого слова… Проще не мучить ее, поболит сейчас, но зато быстро пройдёт, а вот через пару месяцев страдания могут быть куда более серьезными и продолжительными, а ей нужно кончать университет, искать работу, строить жизнь. Но как, если ты разобьешь ей сердце? — Он злобно отдернул мою руку со своего локтя и напоследок сердечно настойчиво добавил совет. — Трахни какую-нибудь шлюху просто напросто, и моя сестра больше не будет маячить в твоей голове..

Был ли он прав, безусловно, этим я и боялся причинить боль Оле. Это была моя ахиллесова пята, некая горькая слабость, непонятная никому. Я часто влюблялся в девушек, как ребёнок в свою новую игрушку, и когда надоедало, выбрасывал их без единого слова упрека, скапливая целые судьбы в пыльном старом шкафу, олицетворявшем когда-то мою глубокую память, а точнее, тот ее уголок, куда я никогда не вернусь. Почему так происходило, я не знаю, мне не дано понять своей сущности во всю полную меру. Каждый раз, когда мне открывался человек спустя время, я находил в нем изъяны, душевные, физические, умственные, и мне становилось противно не то что смотреть или общаться с ним, но даже хранить в своей памяти что-то о нем, и я уходил, молча растворяясь во времени, позабыв обо всем навсегда. Я уже упоминал, что легко расстаюсь с людьми, не держусь ни за что в этой жизни, это мой дар, а возможно, проклятие..

Я выкидываю людей на помойку, как грязь, и обхожу стороной, опасаясь пропахнуть… Может, мой разум руководствуется тем, что наша планета очень большая, как и ее население, и что, обидев пару десяток человек за свою жизнь, я смогу найти более достойных друзей, подруг и, возможно, даже семью..

— А вы никогда не думали, что и с вами также могут поступить люди, к которым, вероятно, у вас могут быть теплые чувства? — Выслушав мою проблему, врач неспешно придумал вопрос.

— Я не идеален, я много хуже других, но я такой, какой есть, и этого никому не изменить. А если уж карма решит ударить мне в спину тем же приёмом, я приму это как данность и не более.. — Мне захотелось сделать паузу, и в голове моей состоялся вопрос к себе самому, который я пролепетал нечаянно вслух. — А может я просто не способен любить?

— Судя потому, что вы рассказали, умеете, Ник, еще как.. — Он преклонил свою голову, восторгаясь чем-то мне неизвестным. — Вы буквально сгораете в любви, пусть и огня этого чаще всего не хватает надолго, но вы были всего лишь в поисках того самого человека, который будет способен поддержать этот уже затухающий костер чувств своим пламенем, и вам незачем себя корить понапрасну… Единственное, в чем вас можно упрекнуть, это в неделикатном подходе к обрыву всех связей с некогда возлюбленными.

— Если человек перестаёт быть дорог для меня, то мне уже плевать, больно ему или нет, обходительности от меня не дождёшься.. — Я откинул голову на спинку кресла и мертво, не моргая, уставился в белый потолок, шея моя затекла, ладони увлажнились от пота, и, конечно же, разум мой раскис под сомнением собственных знаний.

— Эта ваша жестокость, Ник, с ней нужно бороться.. — Доктор попытался словом вернуть меня в прежнее положение, чтобы смотреть мне в лицо, но я остался таков.

— Жестокость лучше сожаления, сильнее любви, яростнее энергии жизни… Жестокости нет равных, это чувство в людях, качество в человеке, сметает все на своем пути, и нет ни одной стихии полноценно и навечно вставшей бы у нее на дороге…

Не согласны? Значит, вы не жестоки и не знаете, какой великой силой это ощущение могло бы стать для вас. Может, и мне не стоило её познавать, но как, если сам мир наш жесток во всех его проявлениях: жестока прекрасная природа, жесток темный и холодный космос, жестока сама Вселенная всей своей необузданной бесконечностью… И как же не хлебнуть этого напитка крошечному человеку? Как уберечь себя от апатии к чужой боли, когда все, что нас окружает, готово убить тебя в любую секунду?

— Значит, жестокость — это всего лишь ваша броня от страха и не более, панцирь, который пусть защищает, но также и губит своего носителя.. — Пусть я и не видел того, но готов заверить, по тому как слышался тон, что врач улыбался самодовольной ухмылкой всезнайки в этот момент, настоятельно с преподавательской важностью вещая потуги мыслей своих. — А вот любовь может стать более безопасной защитой от страха перед таинством мира и смерти, благодаря ей человек способен познать гармонию и счастье, в отличие от жестокости, которая кроме раздора и пустоты ничего к себе не прилагает.

— Любовь? — Слепо повторил за ним я это слово, странное и для каждого абсолютно разнозначное.

Перед моими глазами всплыло лицо Оли, ее вечно возлюбленный взгляд, ее безукоризненно обожающий взор, ее полнота искренней улыбки и неподвластных эмоций, пробивающих меня насквозь своей красотой и облагораживающих мой мир жизнелюбием, уютом, покоем..

Слеза скатилась по моей заросшей щетиной щеке и, застряв в области скул, исчезла на веки..