Застава «Турий Рог»

VII ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН

Капитана Зимарёва вызвали в отряд на совещание начальников застав. Зимарёв не любил оставлять заставу, казалось, в его отсутствие что-то обязательно случится, поэтому он даже в отпуск уезжал неохотно, предпочитая отдыхать на заставе. Теперь уезжать особенно не хотелось — Зимарёв снова и снова вчитывался в полученные одно за другим спецсообщения, разосланные всем заставам, отрядам, комендатурам Дальневосточного управления пограничных войск СССР.

«…На участке заставы „Турий Рог“ в ближайшее время возможна серьезная провокация, для участия в которой на границу перебрасывается специально сформированная из белоэмигрантов, белокитайцев и других антисоветских элементов группа под командованием бывшего офицера белой армии, члена Российского фашистского союза Горчакова. Не исключена поддержка подразделениями Квантунской армии и японских пограничных служб. Цель — разведка боем. Кодовое название акции — „Хризантема“…

…Особая группа Горчакова сосредоточена в крепости Тун-Ян-Мо, комплектование и вооружение завершено. В крепость переброшена рота японских солдат с малокалиберной артиллерией на вьюках. В группу входят действовавшие ранее автономно банды Мохова и хунхуза Хо, ядро составляют белоэмигранты. Общая численность — более двухсот штыков и сабель.

Японская пограничная стража выставляет усиленные дозоры и удваивает патрули. Поскольку крепость Тун-Ян-Мо расположена в зоне значительной активности китайской Красной армии, японцы и контактирующая с ними белогвардейская верхушка сосредоточили здесь подразделения армии спокойствия (контрреволюционные китайские формирования для борьбы с китайской Красной армией). Вблизи крепости (в восьми километрах западнее) расквартированы специальные японские пограничные войска, подчиненные штабу Квантунской армии, — „Гоцзин-Цзянь-си-Туй“.

Начало операции „Хризантема“ предположительно во второй декаде сентября 1941 г.».

Зимарёв побарабанил пальцами по листку бумаги, вздохнул и взял второй.

«…Подготовка отряда Горчакова к рейду заканчивается. Предположительный район действий — участок заставы „Турий Рог“. Приданной отряду бандгруппе Мохова предстоит действовать в составе названного формирования либо автономно, с подчинением Горчакову.

Возникшая в период конфликта на КВЖД, бандгруппа Мохова активно функционировала много лет, нападая на пограничные посты, отдельных бойцов, сельсоветы, уничтожая партийный и советский актив, совершая поджоги и грабежи.

С началом Великой Отечественной войны бандгруппа Мохова, несмотря на резкую активизацию японской пограничной охраны, частей и подразделений Квантунской армии, хунхузов, белокитайцев и прочих антисоветских элементов, особой активности не проявляла, из чего можно предположить, что командование Квантунской армии готовило бандгруппу для выполнения заданий особой важности.

Состав бандгруппы:

1. Мохов Арсений Николаевич, главарь, 1897 года рождения, уроженец села Тихонова Пустынь, русский, штабс-капитан царской армии. Награжден двумя Георгиевскими крестами, орденом Св. Владимира с мечами и почетным золотым оружием. Имеет семь ранений и контузий. Физически силен, инициативен, смел. В бандгруппе пользуется непререкаемым авторитетом. Вооружен. Постоянно носит пистолет парабеллум, финский нож. Рост — 181 см. Вес — 98 кг. Волосы прямые, черные, расчесывает на косой пробор. Лицо чистое, открытое, черты лица правильные, нос прямой, брови широкие, черные. Глаза синие, большие. Лоб высокий, скошенный, усы вислые, кончики закручены. Зубы белые, ровные. Подбородок крутой, раздвоенный. На левом предплечье шрам от осколка. На правой ноге, чуть выше колена, косой след сквозного пулевого ранения. Иногда прихрамывает. На тыльной стороне кисти татуировка — змея. Голос громкий, басовитый. В разговоре любит употреблять выражения: „Ну-с, итак-с“. Характер спокойный, властный. Отмечались и вспышки ярости. В таком состоянии абсолютно неуправляем, не задумываясь пускает в ход оружие.

2. Окупцов Иван Васильевич. 1907 года рождения, уроженец села Столбовое Читинской губернии. Кулак. После раскулачивания выслан на Север, бежал за кордон, предварительно поджег колхозную конюшню, убив топором сторожа. В годы гражданской войны служил в железнодорожной охране. Рост — 170 см. Вес — 74 кг. Коренастый, походка вразвалку, косолапит. Голос тонкий, волосы темно-русые, короткие, прямые. Нос курносый. В верхней челюсти недостает зуба, из-за чего шепелявит. Тело нечисто, фурункулез. Множественные следы фурункулов. На левой руке не хватает фаланги среднего пальца.

Активный функционер секты скопцов[102], согласно изуверскому обычаю сектантов отмечен „большой печатью“ (удалены половые органы). Операция сделана давно, что отразилось на внешности (отсутствие растительности на лице, женоподобная фигура). Крайне жесток.

3. Волосатов Гурий Фомич, он же Волосан. 1902 года рождения, уроженец города Благовещенска. Отец, владелец мясной лавки, репрессирован органами НКВД за антисоветскую агитацию. Гурий Волосатов ушел с частями атамана Семенова за кордон, участвовал в расправах над пленными красноармейцами и мирными жителями. Отличается крайней жестокостью и чудовищной изобретательностью. Хитер, оружием владеет посредственно, в боевых операциях активно не участвовал, использовался для карательных акций в тылу белобандитских войск. Рост — 165 см. Вес — 58 кг. Волосы темные, редкие, рассыпаны по плечам, вьются крупными локонами. Глаза большие, зеленые, на щеке родинка с трехкопеечную монету. Сифилитик. Периодически отпускает бородку и усы. Иногда надевает очки (перед пытками своих жертв). Зрение нормальное. Речь витиеватая, любит говорить иносказательно. Постоянно носит при себе и употребляет сахар. Зубы сильно попорчены. Любит украшения, носит перстни на обеих руках и массивное обручальное кольцо, хотя в браке не состоит.

4. Гапоненко Анна (Ганна) Никифоровна, сожительница Мохова, 1910 года рождения, уроженка хутора Гайдамак Киевской области. Дочь мельника. Среднего роста, худощавая, подвижная. Нос тонкий, вздернутый, глаза серые. Часто сопровождает Мохова в качестве адъютанта. Одета в мужской костюм, носит кубанку. Отлично владеет стрелковым оружием. Нередко использовалась для разведки, для чего переодевалась в крестьянскую одежду или под монашку. Характер легкий, веселый, авантюрного склада, любит рискованные ситуации.

По непроверенным данным, в моховскую банду вольется бандгруппа Зыковых (3 чел.), китайских граждан русского происхождения.

Зыков Ефрем Ефремович, 1899 года рождения, Зыков Савелий Ефремович, 1910 года рождения, Зыков Вениамин Ефремович, 1920 года…»

Дочитав до конца — который раз! — Зимарёв задумался. До сентября еще далеко, но кто поручится, что враги не изменят первоначальное решение? Агрессивные приготовления противника не составляли секрета для пограничников: ценная информация систематически поступала от закордонных разведчиков, многое давало и тщательное наблюдение за сопредельной стороной: однако главное оставалось неизвестным — точное время и место нанесения удара.

Взглянув на часы, начальник заставы спрятал документы в сейф и вышел из кабинета. Обойдя заставу, он поговорил с пограничниками, окинул свое небольшое хозяйство придирчивым взглядом и, вернувшись, засел за «инструкцию» — перечень советов, который оставлял заместителю, когда уезжал. «Инструкция» скрупулезно с указанием дней, часов и минут перечисляла все, что надлежало сделать исполняющему обязанности начальника заставы. Мероприятия были всегда расписаны подробно и обстоятельно. «Инструкция» помогала остающемуся за начальника исправно нести службу, и ею охотно пользовались, когда же Зимарёв возвращался, документ становился мишенью для острот.

Зимарёв успел написать только половину «инструкции», когда пришел замполит, старший лейтенант Ржевский, молодой, общительный, никогда не унывающий, мастер городошного спорта, всеобщий любимец. Увидев «инструкцию», Ржевский засмеялся.

— Господин фельдмаршал составляет диспозицию боя. Ничто не упущено, даже количество крупы, которую повар должен засыпать в котел. Подсчитаны все крупинки… Лет через двести историки, изучающие сложную жизнь предков, ахнут. Ты, Зимарёв, свои опусы[103] береги, подшивай, они послужат потомкам и прославят тебя в веках.

— Хватит, уймись. У меня дел полно.

— Намек не понят, меня не проймешь. Мне, может, приятно посидеть у начальства. Вообще нехорошо получается: служим на одной заставе, а видимся редко. То ты где-то носишься, то я наряды проверяю. Я просто соскучился без тебя — ты же у нас замечательный начальник!

— Витя, отстань! Не пробуждай во мне зверя…

— Ладно, ладно. Пиши, канцелярист. И такого деятеля назначили начальником заставы! Командование явно ошиблось, посмотрели на фотокарточку — человек солидный, а узнали бы о твоей любви к изящной словесности, наверняка отправили куда-нибудь в архив. Вот так, товарищ несостоявшийся архивариус!

— Что-то я давно никого не бил…

— Куда тебе! Ты же безобразно жирный! Наверное, твой однофамилец был когда-то чемпионом училища по вольной борьбе, а ты нагло присвоил чужие лавры. Ты такой… И вообще мне не нравится твой нос! Ну, что ты на меня уставился? Крокодила увидал?

— Вроде того. Некое болтливое человекообразное. Подожди, закончу писать…

— Сейчас ты у меня закончишь, сейчас!

Подушка, просвистев в воздухе, трахнула начальника по уху. Зимарёв вскочил, опрокинув стул, погнался за проворным Ржевским, гоняя его вокруг стола. Худенький, подвижный Ржевский со смехом увертывался. Зимарёв тщетно пытался его схватить, но Ржевский ловко ускользал.

— Эй, начальник! Увидят бойцы, как гоняешь за замполитом, что подумают?

— Болтай, болтай. Сейчас притихнешь…

— Сперва поймай, дорогуша!

— Стой, трусишка несчастный!

— Я — трусишка?!

Ржевский кинулся к Зимарёву и в момент его оседлал, капитан не удержался на ногах, они свалились на койку и, задыхаясь, пытались одолеть друг друга. Зимарёв был сильнее, Ржевский рвался изо всех сил, но тщетно.

— Понял, кто чемпион?

— Не-а. Я тугодум. Во всяком случае, не ты.

— Не я?!

Схватив мохнатое полотенце, Зимарёв принялся ожесточенно натирать сопернику нос. Ржевский хохотал, мотал головой, нос алел, как свекла.

— Бери назад поносные слова! Без нюхалки останешься.

— Свою береги, начальник!

Улучив момент, Ржевский вывернулся, толчком опрокинул Зимарёва, с победным воплем навалился, но тут счастье ему изменило; Зимарёв положил замполита на лопатки.

— Все! Я тебя тушировал.

— Еще бы! Такой тушей только тушировать!

— Словоблуд несчастный! Слабоват в коленках. Потренируйся.

— Договорились…

Зимарёв горестно склонился над развороченной постелью.

— Плохо заправляешь койку, начальник, — сказал Ржевский, — За такую заправку наряд полагается. Придется попросить старшину, чтобы поучил. Скажу сегодня же…

— Лучше посоветуй ему повара подхлестнуть. Бойцы вчера с границы вернулись, а у него суп холодный. Я на всякий случай написал, память у тебя девичья…

— Опоздал, начальник. Я уже с Грушей побеседовал.

Незаметно перешли к делам, Зимарёв пересказал изложенное в «инструкции» и то, что не успел записать. Начальник заставы знал, Ржевский сделает все, человек надежный. На заставе четыре года, недавно получил орден. Ржевский не нуждается в поучениях. Они поговорили еще полчаса. Зимарёв сказал:

— Знал бы ты, до чего неохота ехать!

— Предчувствуешь головомойку за Петухова? Не забудь, что я полностью разделяю с тобой ответственность за этого разгильдяя. Так и скажи командованию. Я даже больше тебя виновен в этой скверной истории — я политработник. ЧП — значит, политработа на заставе не на высоте.

— Только не нужно обобщать. Единичный случай…

— Ложка дегтя…

Оба замолчали; разноса, конечно, не миновать. Зимарёв донес о случившемся по команде, выслушал немало неприятного: начальник отряда продраил его с песочком. И на совещании припомнят, накажут.

— Черт бы побрал этого Петухова! Но парнишка он неплохой, только с дурцой. Поработай с ним, пожалуйста…

— Работаю. И комсомольцы действуют. Девушкин все уши прожужжал — окружим товарища вниманием.

— Драли в детстве мало этого Петуха!

Зимарёв с досадой потер шею — замполит стиснул на совесть. Учитель Ржевский поморщился: непедагогично.

— Между прочим, командир — он еще и воспитатель.

— Спасибо, родимый, просветил.

— К вашим услугам. Всегда готов помочь вашей милости. Не стесняйтесь.

— Виктор! Полтора часа осталось. Дай дописать!

— Ты за месяц свой талмуд не закончишь. Растекаешься мыслью по древу.

Зимарёв схватил подушку, Ржевский проворно отскочил, юркнул за шкаф.

— Ухожу, ухожу! Береги нервы…

Ржевский обошел заставу, заглянул в казарму, на плац, где старательные первогодки занимались строевой подготовкой, поспорил с Девушкиным о повестке дня комсомольского собрания. Девушкин предлагал обсудить персональное дело Петухова, Ржевский покачал головой:

— Поставим вопрос шире — о состоянии дисциплины на заставе.

— Значит, проступок комсомольца Петухова послужит лишь иллюстрацией? Такой возмутительный факт?! Считаю такую постановку вопроса неверной: налицо грубейшее нарушение дисциплины. Сколько служу на границе, а о таком не слыхал. И никто из ребят тоже. Даже Данченко ничего подобного не помнит. А вы хотите спустить дело на тормозах!

— Но, но, остынь. Петухов мне не сват и не брат. Однако перегибать палку нельзя — мы имеем дело с человеком, а человек — существо хрупкое, ранимое. Никто не собирается снимать с Петухова ответственность или преуменьшать значения им содеянного — с чего ты взял?! Но боец уже наказан, и основательно. Его судьбу решает высокое начальство. А мы накажем парня вторично. Не слишком ли сурово?

— Его проступок…

— Серьезный, не спорю. И все же…

Но мягкий, нерешительный Девушкин уперся: чрезвычайное происшествие, а с комсомольца двойной спрос!

— Нечего либерализм разводить, товарищ старший лейтенант! Мы Петухова по косточкам разложим в назидание другим. И решение вынесем соответственное.

— Собрание решит…

— Накажем Петухова. Я потребую его исключения, таким не место в комсомоле!

— Но он кровь пролил за Родину!

— Никто его заслуг не умаляет. Но свое он получит.

Замполит заглянул и на кухню. Озабоченный Груша хлопотал у плиты, поглядывая на часы. Здесь же крутился медвежонок, повар совал ему что-то вкусное, медвежонок громко чавкал. Увидев офицера, Груша замахал на медвежонка веником: брысь!

— Ладно, не усердствуй, — сказал Ржевский. — Чем кормишь?

— Борщ украинский, котлеты с овощным гарниром и компот.

— Приемлемо. Борщ ты готовишь знатный. Как, народ не страдает отсутствием аппетита?

— Что вы! Им только подавай…

— А арестованный?

— Этот меня самого готов схарчить. Как в него столько влазит?!

— Влезает. — Ржевский улыбнулся: железный малый этот Петухов, неприятности аппетит ему не отбили.

Ржевский вернулся в помещение заставы. Дежурный Говорухин доложил, что ничего существенного не произошло.

— Как на реке? Никто не звонил?

— Никак нет. Вроде тихо.

Ржевский пошел на плац. Наряд готовился к выходу на границу.

— Больные есть? Вопросы?

Спрашивал ради формальности, не было случая, чтобы кто-нибудь сказался больным. Вопросов тоже почти никогда не задавали: каждый знал свою задачу.

Подошел Данченко.

— Сопредельная сторона себя не проявляет. Щось тыхо.

— Не нравится мне эта тишина, — сказал Ржевский. — В крепости сосредоточены значительные силы. Японцы подтянули к границе полевые части. Не отдыхать же приехали.

— Пока тыхо, — повторил Данченко.

Они поговорили о разных делах. Старшину беспокоило сено: время косить, иначе трава перестоится. Рафинированный горожанин Ржевский развел руками:

— Тут я полный профан. Ты, Петр, меня потренируй немножко. Неудобно замполиту отставать от других, а не получается. В прошлом году на покосе я чуть ногу себе не отхватил: косарь из меня никудышный.

— Без вас управимся. Вон сколько хлопцев.

— Нет, нет. Ты уж, пожалуйста…

Накануне отъезда начальник заставы изменил свой приказ; утром на пороге гауптвахты вырос Данченко.

— Кончай ночевать, Петухов! Подъем!

Костя не шевельнулся.

— Рано. Мне еще несколько суток париться.

— Будешь исполнять свои обязанности, а…

— Вот здорово! — Боец радостно вскочил.

— А ночевать здесь, — закончил Данченко.

Костя разочарованно вздохнул.

— Вон что! А я-то думал…

— Всего три ночки осталось, — утешил старшина и, желая подбодрить товарища, добавил: — А мы соскучились. Не можем без тебя,

— Так я вам и поверил!

Петухов тяжело переживал случившееся. Он всегда был исправным солдатом — в роте и на заставе, теперь жестоко терзался, понимая, что натворил. Выгонят из армии, а то и посадят. Все на фронте, а он в тюрьме. «Если такое произойдет, — думал Костя, — мне не жить».

Утвердившись в этом решении, он немного приободрился, но все же выглядел подавленным, удрученным. Многие пограничники ему сочувствовали: нервы сдали, не выдержал человек. Даже не выносивший Петухова повар теперь его защищал. Разве могут советские люди спокойно смотреть, как издеваются над беззащитным населением пусть даже чужой страны? Груша поделился своими мыслями с Седых, тот рассердился:

— Ты что?! Одобряешь?! Если так, я сейчас к замполиту пойду, пусть и тебя на губу сажают. В порядке профилактики…

— Ко мне, Петухов?

— Так точно, товарищ старшина. Кобыла расковалась. На левую заднюю.

— Подкуем. И вот что… Голову не вешай…

У Петухова задрожал подбородок. Злорадствует. Ланке небось все подробно доложил, расписал в красках. Веселый. Оно и понятно, праздник на его улице.

Вошел Ржевский, сухо проговорил:

— Можете идти, свободны.

— Ступай на конюшню, — добавил Данченко. — Я зараз.

Боец ушел. Данченко повернулся к замполиту:

— Зачем вы так? Человек убивается…

— Поделом! Пусть почувствует.

— Парень неплохой… Детства в нем еще много.

Ржевский удивился: говорят, Петухов ухаживает за девушкой старшины, и как будто небезуспешно. Помолчав, понимая бестактность вопроса, он все же осведомился — неясностей не терпел:

— Извини, Петр, деликатный вопрос. Петухов за твоей невестой случайно не приударяет?

— Ухаживает.

— Вот как! А ты…

— А что — я?! Светлана сама решит.

Вот те нá! Ржевский ошеломленно уставился на Данченко. Мягкий, добрый Ржевский несколько лет назад проявил редкое упорство, увез первую красавицу института. Пришлось немало вытерпеть, но преодолел все преграды, разогнал всех соперников…

Петухов держал лошадь под уздцы, Данченко сосредоточенно примащивал подкову.

— Кончай, Костя, переживать. Почернел весь, смотреть страшно.

— Не смотрите, — озлился Петухов. Ишь, добряк! Ликует, что человек в дерьме, аж светится. — Не всем быть чистенькими, но чистеньких, конечно, любят.

— Ты про Ланку? — Старшина усердно работал молотком.

— Чего о ней говорить! Небось теперь презирает меня.

— Не думаю. Лана друга в беде не оставит.

Петухов даже узду выпустил, смирная лошадка отгоняла докучливых оводов.

— Если дивчина на это способна, значит, я в ней ошибся, — добавил Данченко.

Горячее чувство признательности к сильному, немногословному человеку охватило Костю, он ощутил себя маленьким, беспомощным и неправым. Хотелось сказать старшине что-то доброе, хорошее, но Костя промолчал. Данченко потрогал теплую подкову, хлопнул лошадь по лоснящемуся крупу.

— Порядок. Теперь не оторвется.

Поужинав, Костя вернулся на конюшню, еще раз вычистил денник, расчесал Буре гриву, подбросил овса. Дневальный Шарафутдинов похвалил:

— Профессионально работаешь, Петухов.

Денник блестел, лошадь постукивала копытами, негромко ржала, скашивая на хозяина выпуклый глаз. Возвращаться в казарму Костя не спешил — во взглядах товарищей ему виделся укор. Шарафутдинов догадался.

— Прячешься здесь, да? Стыдно, да?

Костя поднял на дневального задымленные потаенной грустью глаза.

— Не надо об этом, Рашид.

— Зачем — не надо? Сегодня же с комсоргом поговорю. Ну, виноват ты, очень виноват. А эти гады? Мы к ихним сволочным капиталистическим порядкам непривычные. Шайтан их порядки, ананнес-ке[104]! Я тоже на такое смотреть не могу. Весной увидел — затрясло всего, зубы застучали, клянусь отцом, не вру. Китайца рубили на берегу.

— Как?!

— На колени бросили, один самурай его за косу схватил, а другой — мечом! Ананнес-ке!

— А ты?!

— Наблюдал. Руки за спину спрятал, чтобы ненароком не стрельнуть. А разрешили бы, я этих гадов…

Костя оживился: значит, не один он такой на заставе. Шарафутдинов сказал:

— Ребята жизни не пожалеют, чтобы тех палачей уничтожить, но… дисциплина должна быть… железной, — волнуясь, закончил дневальный.

И этот поучает! Нигде от наставников не скроешься, даже на конюшне. Все взялись его воспитывать.

Ночь выдалась теплая, играла, плескаясь, рыба, жалобно на одной ноте вскрикивала ночная птица, в камышах заливались лягушки. Девушкин сидел на скамейке, слушал, вытянув длинную шею.

— Хоровое пение, — сказал Ржевский. — Любопытно, что за птица, словно кошка мяучит. Выпь? Надо спросить у Данченко, он местную фауну знает.

— Петр — человек серьезный, на такие пустяки внимания не обращает.

— В таком случае остается проконсультироваться у Петухова, — усмехнулся Ржевский.

Девушкин не принял шутку, нахмурился:

— Вы лучше меня проконсультируйте, товарищ старший лейтенант. Послезавтра комсомольское собрание, Петухов будет строго наказан.

— Наказать, конечно, нужно. Но…

— Фронтовик? Медаль имеет? Ранен? Это не оправдание. Таких, как Петухов, надо гнать из комсомола!

— Не горячись, Дмитрий. Гнев — плохой советчик.

— Поганой метлой…

— Мы с тобой говорили об этом, Дмитрий, зачем начинать все сызнова и…

Ржевский не договорил, подбежал дежурный по заставе.

— Сообщение из отряда. Объявлена готовность номер один!

— Ну, что ж, этого следовало ожидать…

Ржевский, хотя и волновался, действовал четко, знал, что нужно делать. И все же замполиту было не по себе — заменять начальника заставы в боевой обстановке ему не приходилось.

К границе выдвигались дополнительные «секреты», было усилено наблюдение за сопредельной стороной, фельдшер в медпункте готовил вату, бинты, проверял свою аптечку. Ржевский обошел посты, поговорил с бойцами. В камышах, где укрылись Говорухин и Петухов, Ржевский долго рассматривал чужой берег: ни огонька.

— Тишина и спокойствие.

— Если бы… Недавно машины урчали.

— Тяжелые грузовики, — добавил Костя. — Штук пять, груженые. А уходили порожняком.

— Ты уверен?

— Ночью звук далеко разносится. Особенно над водой, — заметил Говорухин.

— Хорошо, Петухов. Спасибо за службу. Теперь не скучаешь? Возможно, придется тебе сегодня пострелять. И не бойся — на гауптвахту за это не посадим. Вот какие времена настали.

— Стрелять я люблю. И прилично выбиваю, между прочим. А губа, что ж… ничего страшного.

— И не обидно, когда за дело, верно?

— Какая может быть обида? Даже приятно.

Ржевский еще улыбался, когда чуть слышно зашелестел камыш. Овчарка напряглась, Говорухин мягко сжал ей пасть.

— Похоже, к нам гости, — определил проводник. — Лодки спускают.

— Наконец-то, — оживился Костя. — А то мы тут мхом заросли.

— Говорухин, сообщите на заставу.

— Есть!

Машина шла медленно, то и дело ныряя в распадки. Узкая дорога петляла меж сопок. Зеленые долины, густо заросшие высокой, в два человеческих роста, травой, шелестели от порывистого ветерка; но легче не становилось, ветер, прилетевший из маньчжурских пустынь, знойный, сухой. Шелестели под колесами тростники, окаймлявшие блюдца неглубоких озер, вода прогрелась до дна, крупные серые рыбы, вяло шевеля плавниками, лениво скользили у самой поверхности.

Пышущий жаром двигатель затарахтел и заглох. Машина остановилась. Шофер достал из багажника брезентовое ведро.

— Закипела кастрюля. Поскучайте малость, товарищ капитан.

Зимарёв вышел из автомобиля, прошелся, разминая затекшие мышцы. Водитель — белесый, конопатый парнишка — зачерпнул полное ведро, вытер рукавом губы, припал к воде.

— Отставить! Почему флягу не взял? Хороший боец ничего не забывает.

— В машине фляга. Вода в ней степлилась, жарко.

— Не хочешь пить теплую — терпи. А сырую запрещаю.

— У нас в деревне все из речки пьют, особо на страде, — и не хворают. Во-ода чистая. Хо-орошая во-одичка на Вологодчине. — Шофер забавно окал.

Зимарёв проговорил, невольно подражая водителю:

— Так-то — у вас… А тут — другие пироги. Здесь разок напьешься: проглотишь пару личинок, змеи в животе заведутся, понял?!

— Да ну! Вы, товарищ капитан, может… смеетесь?

— Какой смех. Случится такое — будет не до смеха. Отправим в госпиталь на операционный стол.

— Неужто сразу пластать?!

— А как же! Змей-то нужно отыскать. Они хитрые: между кишочков, между кишочков…

Водитель с сомнением поглядел на лаковую поверхность озерка, высматривая страшных личинок. Зимарёв рассмеялся:

— Пошутил я, Холодилин. Но сырую воду все же не пей. Не положено…

— Не буду, — заверил повеселевший шофер. — Искуп-немся, товарищ капитан?

— Идея! Только по-военному: раз-два!

Вода освежала, Зимарёв, отмахивая саженками, поплыл к противоположному берегу.

— Холодилин, догоняй!

— Никак невозможно. Я плаваю как топор без топорища.

— Эх, Холодилин, Холодилин! Какой же ты пограничник после этого?

Надевать горячую от яростного солнца гимнастерку неприятно, но купание взбодрило, исчезла усталость. Шофер, уязвленный замечаниями начальника заставы, помалкивал, Зимарёв думал о своем.

И чем ближе подъезжали к городку, где расположился отряд, тем больше тревожился.

Начальство по пустякам не беспокоит. Причины сегодняшнего вызова ясны — натворил дел Петухов, черт бы его побрал! Придется отвечать. Но что будет с мальчишкой? Содеянное им можно рассматривать по-разному, такими вещами не шутят. Тем более на границе.

И все же Петухова нужно отстаивать — попарился на гауптвахте, комсомольцы на собрании ему всыплют по первое число, и хватит с него. Парень неплохой, но как его защитить? Какую позицию займет начальник отряда — от него многое зависит. Майор Бакрадзе вспыльчив, но отходчив. Справедливый человек, поймет. Нужно объяснить, охарактеризовать бойца как яркую индивидуальность, личность. Конечно, тяжесть содеянного «личностью» велика, трудно сказать, как поведет себя майор. Не исключено, что отдаст под трибунал: время военное, а граница — та же передовая.

Зимарёв вздохнул, водитель проговорил:

— Обойдется, товарищ капитан. Начальство завсегда ругает, приятных слов от него не услышишь. Наш директор совхоза еще издали начинал — идет к трактору и воспитывает тебя на все поле… Шибко не убивайтесь. Костька Петухов, еж его заешь, рассказывал о своем взводном. Тот все приговорку приговаривал: «Дальше фронта не угонят, меньше взвода не дадут». И никого не боялся. И пули его облетали, и бомбы миловали…

— А я, выходит, боюсь? Но в общем ты прав — боюсь. Всыплют мне за тебя. Почему, скажут, ваш красноармеец плавать не умеет? Как он может границу охранять, тем более — она у нас по реке проходит? Придется мне краснеть за тебя, Холодилин.

— Ничего. В серьезном деле — не хуже других будем.

В отряд прибыли вечером. Командир отряда был сух, немногословен.

— Немедленно возвращайся, Зимарёв. На рассвете застава приняла бой.