Заступница: Адвокат С. В. Каллистратова

Е. Печуро Реквием по ушедшей эпохе ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

В книге о Софье Васильевне Каллистратовой — юристе, адвокате, правозащитнице, замечательном человеке — собраны воспоминания ее соратников по правозащитному движению, биография, написанная дочерью на основе документов, семейных преданий, бесед со многими людьми, воспоминания внука, запечатлевшего живые черты бабушки и записавшего ее своеобразные устные миниатюрные новеллы, а также судебные речи, тексты выступлений и письма С. В. Каллистратовой.

Жизненной задачей Софьи Васильевны было защищать слабых. Но, вставая на защиту отдельного человека, она тем самым отстаивала интересы всего общества. Для этого нужны были не только знания и умение, нужно было мужество. Защищать общество от беззакония властей — значит противостоять этим властям. И всегда открыто, один на один — в судах, средствах массовой информации, в публичных выступлениях.

Требуя от суда и прокурора неуклонного следования закону, Софья Васильевна противостояла не только предвзятости властей, но и сложившемуся в обществе мнению, будто жестокость наказания — главное средство борьбы с преступностью. Она хорошо знала: жестокость наказания и содержания под стражей, увеличение сроков заключения порождают ожесточение наказанных к окружающим, к самому обществу.

Сейчас многое, некогда сказанное или написанное Софьей Васильевной, кажется само собой разумеющимся, но она была из первопроходцев, благодаря которым часть этих «само собой разумеющихся» понятий и истин вошла в наше сознание и даже стала законами. Юристы, включая и тех, что состояли в Московской коллегии адвокатов, высоко ценили ее профессионализм, советовались с ней по трудным делам. В лагерях среди зэков шла молва о московской защитнице, которая выслушает и поймет, ободрит душевным словом, а подчас и передачей, собранной на деньги из собственного тощего кошелька (Софья Васильевна не брала гонораров сверх официальной небольшой платы, вносимой в юридическую консультацию).

Конечно, Каллистратова была не единственным адвокатом, боровшимся за подлинное правосудие. Но таких были считанные единицы. И нет ничего удивительного в том, что многие ее коллеги, боясь подвергнуться репрессиям, потерять право на профессиональную деятельность, подчас уступали давлению властей или просто отказывались от ведения «опасных дел».

В декабре 1989 г. один за другим ушли из жизни два наиболее ярких представителя правозащитного движения, составившего эпоху в истории нашей страны. Ушли, оставив нам пример преодоления прошлого, не только всеобщего, но и собственного, личного прошлого. Об Андрее Дмитриевиче Сахарове написано уже немало, в значительной мере опубликовано его литературное наследие. От Софьи Васильевны сохранилась едва ли сотня принадлежащих ее перу страниц да несколько фонограмм публичных выступлений. Своих защитительных речей она не писала, а в наших судах стенографирование процессов велось только в экстраординарных случаях, поэтому читателю и представлена лишь малая толика материалов, отражающих ее обширную адвокатскую и правозащитную деятельность. Вечно озабоченная судьбами людей, она мало задумывалась о судьбе своих речей, а была блестящим оратором, человеком устного слова, обращенного к сидящим перед ней слушателям, покорявшего их яркостью, эмоциональной насыщенностью, безупречной логикой.

Вместе с Андреем Дмитриевичем и Софьей Васильевной ушла та эпоха, когда людей, несмотря ни на какие преследования, тесно сплачивала нравственная потребность защищать право на свободную мысль и свободное высказывание. Не случайно первыми формами правозащитного движения стали очень близкие друг другу по целям издание информационного бюллетеня «Хроника текущих событий» и организация «Инициативной группы защиты прав человека» (1969 г.). Им предшествовал почти десятилетний период второй половины хрущевского первых лет брежневского правления, когда общественная мысль только начинала осваивать социальное пространство, опознавая и называя его черты. Конец этого безгласного периода ознаменовало известное дело А. Синявского и Ю. Даниэля (1966 г.). В ходе «подписантской кампании» в защиту осужденных писателей было собрано свыше тысячи подписей по всей стране. Примерно в то же время объединилась и группа людей, «скидывавшихся» для оказания помощи политзаключенным и их семьям, — будущий Фонд помощи политзаключенным. Позднее, в 1970 г., возник Комитет защиты прав человека, который впервые сформулировал некоторые юридические идеи правозащитного движения, прежде выдвигавшиеся А. Есениным-Вольпиным, В. Чалидзе, Э. Орловским и немногими другими. Но по-прежнему в основных центрах движения — «Хронике», «Инициативной группе», а затем (1977 г.) Московской и других Хельсинкских группах, в Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях — основным цементирующим началом оставались не политически осознанные, а нравственно воспринимаемые императивы.

Сформировавшееся таким образом движение было не только спонтанным, но и естественно полицентричным: каждый находил в нем наиболее близкую себе сферу деятельности, все вновь включавшиеся в него яркие личности становились своеобразными центрами притяжения. Монолиту советского общества с его предельной идеологизированностью противопоставила себя хотя и немногочисленная, но многообразная (и в силу этого открытая) среда.

Несомненно, понятие «права человека» несло в себе прежде всего большой нравственный заряд. Но вместе с этим оно являлось непременной составной частью совокупности определений, характеризующих правовое гражданское общество, то есть формировало понятие политическое. Неадекватное своей сути, самосознание движения заключало его в замкнутый круг. А когда время высветило эту неадекватность, она была понята лишь теми немногими, кто обладал способностью критически оценить самих себя. И прежде всего это относится к Андрею Дмитриевичу и Софье Васильевне, ставшим воплощением лучшего, что было в движении, наиболее плодотворного — способности к саморазвитию. А ведь многим диссидентам оказалось трудно найти свое место в политической борьбе второй половины 80-х гг. И неизбежное (и необходимое) на прежнем этапе отсутствие единой организации и политической платформы породило растерянность и… ностальгию.

Когда в условиях объявленной сверху гласности обществу понадобились подлинно независимые средства информации, «Экспресс-Хроника», «Гласность» и другие газеты и журналы, созданные диссидентами, конечно, сыграли немалую роль в освобождении его от немоты. Но далеко не все правозащитники поняли тогда необходимость перехода к политическим формам деятельности, некоторые даже осудили А. Д. Сахарова, С. А. Ковалева за «уход» в парламентскую борьбу, за «сотрудничество» с властями. Это означало отсутствие внепарламентской поддержки со стороны прежних соратников.

Восьмидесятилетняя, тяжело больная Софья Васильевна уже физически не могла делать то, что делали Сахаров и его соратники. Но на последней вспышке сил она пыталась передать людям накопленный ею и ее друзьями опыт правозащитной деятельности. Не для того, как она говорила, чтобы поделиться воспоминаниями, а чтобы помочь уяснить дорогу в будущее: защита прав человека — задача непреходящая. Она-то, мудрая, юрист-профессионал высокого класса, всегда понимала, что именно здесь соединяются задачи нравственные и политические и что только их соединение является основой жизнеспособного общества.

Человек большой души и терпимости, она никого не корила за непонимание таких простых (непростых, оказывается) истин. Не осуждала тех, кто не поспевал за новыми требованиями жизни, и любовно сохраняла круг прежних друзей, не потеряв ни одного из них до конца своих дней. Больше того, за оставшиеся ей три года она сумела приобрести новых друзей, людей самых разных возрастов — от прошедшего долгий путь ГУЛАГа писателя О. В. Волкова до молоденькой журналистки Наташеньки Геворкян.

В жизнь семьи Сахаровых Софья Васильевна вошла в 70-х гг. Она беззаветно любила их обоих, но в последние годы, когда, с головой погрузившись в свою новую (особенно после горьковской ссылки) жизнь, они не всегда успевали вовремя позвонить ей, а она не всегда была в состоянии сама их навестить и — в этом сказывалась особенность ее характера — не решалась вторгаться в их новую среду. Впрочем, зная общественный темперамент Софьи Васильевны, ценя ее знания и интеллект, Андрей Дмитриевич позаботился подключить ее к деятельности тех новых организаций, которым она могла быть наиболее полезна, — «Мемориала», Московской трибуны, Фонда Сороса.

Общение Софьи Васильевны с людьми отличалось редкой чертой: если вокруг нее собиралось несколько человек (а в дни ее рождения в доме бывали чуть не все московские диссиденты да непременно и сколько-то приезжих), она старалась так построить разговор, чтобы в нем могли участвовать все присутствующие (утраченное искусство!). И вдобавок стремилась уделить внимание каждому в отдельности. А на следующий день, перебирая в памяти вчерашнее, мучалась, не забыла ли кого, не обделила ли вниманием.

Что уж и говорить о ее беседах с людьми один на один! В каждом она умела видеть неповторимую личность, обращалась именно к этому, а не к какому-то отвлеченному человеку. И это было не только результатом полученного ею воспитания, но и следствием присущего ей мировосприятия и способа мышления, ее способности видеть явление в его единичности и единственности и при этом мгновенно схватывать, абстрагировать и формализовать то всеобщее, что скрывается в каждом единичном.

Еще одно свойство Софьи Васильевны — самообладание. Мне неоднократно доводилось сопровождать ее на «беседы» и допросы в КГБ и прокуратуру. В одну из таких поездок, сидя с ней в такси, я спросила: «А если вам предложат подать заявление на выезд?» (в это время ее единственная дочь и внучка находились с родственным визитом в Париже). Ответ был мгновенным: «Я такого заявления не напишу ни при каких обстоятельствах». Нужно было знать глубокую внутреннюю связь ее с дочерью, необыкновенную взаимную их любовь и то, что нашим властям ничего не стоило перекрыть дочери дорогу обратно, оторвать от оставшейся в СССР больной старой матери, сыновей и внуков, чтобы понять, каких долгих и тяжких размышлений стоил Софье Васильевне этот короткий и решительный ответ. И чтобы пресечь дальнейший разговор на эту тему, она тут же спросила: «Вы слышали последнее присловье — КГБ пошел по бабам? Вот и я в их числе!» Кстати, этим же присловьем она закончила «беседу» в КГБ, получив «предупреждение об антиобщественном поведении», за чем чаще всего следовал арест.

На допросы в прокуратуру (когда было открыто дело о Хельсинкской группе) Софья Васильевна независимо от погоды ездила тепло одетой, готовая к тому, что прямо с допроса ее могут увезти в следственный изолятор. Ей ли, адвокату, было не знать, как это случалось… А дорогой на очередной допрос Софья Васильевна рассказывала анекдоты, избегая таким образом любого разговора, затрагивающего ее внутреннее состояние. Собранная и внутренне и внешне, она нуждалась в провожатых не только физически (подогнать такси к дому, прокуратуре или КГБ, а если станет ей плохо, — помощь получить надо от своих, а не от тех), — нужны были свидетели, которые увидят, если ее увезут, или, не дождавшись, поймут, что она арестована. Но все это — в подтексте нашего присутствия и никак не в словах. Всегда казалось (а может быть, и на самом деле было так?) — гораздо более она волнуется, когда узнает, что на допрос или «беседу» вызвали кого-то из друзей. Щадя ее, о таких событиях мы рассказывали ей постфактум.

Все дальше в историческое время отодвигается эпоха правозащитного движения. Развеяло по свету, разбросало по жизни многих его участников. Прошли годы после ухода от нас Софьи Васильевны Каллистратовой, в чьей личности воплотилось все светлое, что было в той эпохе. Эта книга — дань памяти тех, кто был рядом и кто помнит, она для тех, кто не должен забыть.