Завершившие войну

Глава 16

Февраль 1920 года.

— Рад, что мы в кои-то веки вместе посещаем музей, Верочка, — Михайлов обнажил в улыбке неровные желтоватые зубы. — Пусть и по долгу службы.

— О чем ты думаешь, глядя на эти произведения искусства, Каин?

— О том, что одно только отопление Эрмитажа обходится казне в одиннадцать тысяч рублей ежемесячно, — вздохнул Михайлов. — А ты, радость моя?

— А я вспоминаю смету на ремонт системы подачи электричества…

Вера и министр финансов Иван Михайлов, прозванный Ванькой-Каином, не спеша шли через высокие залы Нового Эрмитажа. Годы смуты не пощадили это величественное строение: половина огромных окон были заколочены досками, наборный паркет от сырости пошел волнами, на сводах — грязные потеки и плесень.

Вера специально приехала в Петроград, чтоб оценить ущерб лично, а не по отчетам, которые неизменно лгали. Михайлов был здесь вроде бы по другим делам, но вызвался составить ей компанию, чтобы на месте решить вопрос о финансировании дворца и музея — в сущности, их судьбу.

Возле входа важных гостей встречали музейные работники — карлики у ног атлантов. Вера решительно отказалась от их сопровождения. На что они станут жаловаться, она знала и так.

— Слыхал от одного одесского матроса меткое выражение, — сказал Михайлов. — Чемодан без ручки: тащить невмоготу, а выкинуть жалко. Вот так и Эрмитаж для нас…

Вера чуть улыбнулась. Каин замечательно умел поднять ей настроение даже в тяжелые моменты. Он ответил на ее улыбку и продолжил:

— Продавать эти произведения было бы зазорно. Ни большевики, ни Временное правительство до такого не опустились. Новый порядок, опирающийся на достижения наших великих предков и всю эту выспренную патриотическую риторику, будет смотреться жалко, если станет разбазаривать историческое наследие.

— Ты ведь знаешь решение, Каин?

— Решения есть, хоть и весьма сомнительного свойства. Впрочем, откуда нам взять другие… Например, в таких случаях иногда кстати приходится, ты знаешь, пожар. Трагедия, не виноват никто, кроме стихии — а ценности позже всплывают на европейских аукционах.

— Нет, пожар — это чересчур! Ограбления вполне достаточно. Повесим на каких-нибудь революционеров — им преступлением больше, преступлением меньше… Декор и большую часть фонда надо сохранить. А вырученные средства пустить на ремонт.

Герои 1812 года смотрели на них сурово и, кажется, осуждающе. Однако Вера знала биографии некоторых из них и помнила, что они тоже служили Отечеству не всегда лишь теми методами, какие общественность одобрила бы.

Они вошли в голландский зал.

— Все это, разумеется, чрезвычайно цинично, — сказал Михайлов, разглядывая стену, плотно увешанную натюрмортами. — Но если мы не станем действовать решительно, еда в стране скоро останется только на этих гениальных, безусловно, и невероятно ценных полотнах. В следующем зале, например, подлинная «Юдифь» Джордоне.

Юдифь в разрезанном от бедра платье безо всякого усилия держала здоровенный меч и безмятежно улыбалась, попирая ногой голову голову Олоферна — который, впрочем, улыбался с тою же безмятежностью, что и сама Юдифь.

— И так красота ее пленила душу его, что меч прошел по шее его, — припомнила Вера библейский текст.

— Что она символизирует, эта Юдифь? — полюбопытствовал Михайлов. — Торжество любви над смертью или смерти над любовью?

— Полагаю, некое совместное торжество смерти и любви. Единство, так сказать, и борьбу противоположностей. Нет, «Юдифь» мы продавать не будем. Люблю ее. Знаешь что, Каин, пришли-ка мне список того, за что можно выручить хорошие деньги. Я сама отберу.

— Как скажешь, Верочка, — живо согласился Михайлов. — Только не стал бы я доверять курьерам такие документы. А вот если ты сама ко мне заедешь, мы могли бы все без спешки обсудить…

— Это вполне возможно, — улыбнулась Вера.

Она уже призналась себе, что домогательства Каина раздражали ее только первое время. Вера привыкла использовать привлекательность для достижения своих целей с разными мужчинами; уже бывало, что одного только дозволения поцеловать ручку оказывалось недостаточно. Зимой 1918 года, до приезда Андрея, она обходилась без прислуги и вынуждена была сама стирать белье в ледяной воде; близость с мужчинами доставляла ей примерно столько же радости. Нет, физически стирка требовала больше усилий, но перед бельем по крайности не надо было притворяться.

Возможно, именно потому, что от Михайлова с его внешностью сатира Вера ничего хорошего не ждала, она была приятно удивлена. Он не требовал изображения страсти, но умел сделать так, что изображать ничего и не требовалось. Все-таки умный мужчина умен во всем. После он признался, что заботиться не только о своем удовольствии его научила одна француженка. «Нам стоит поучиться у французов их прагматическому отношению и к любви, и к войне, и к деньгам», — сказал он тогда.

Они перешли из музея в дворцовую часть, в анфиладу парадных залов, каждый из которых поражал громоздкой, чрезмерной роскошью. Состояние помещений здесь было еще хуже. Явственно пахло плесенью.

— Давно хотела спросить, за что тебя прозвали Каином? За безжалостность в устранении политических противников?

— И за это тоже… Однако так поступают все, тут я отнюдь не в первых рядах. Политика никогда не вершилась по рыцарственным кодексам, знаешь ли. Полагаю, прозвище я заслужил иначе.

— Как же?

Михайлов вздохнул:

— Я имею наглость видеть вещи, на которые удобнее закрывать глаза. Это раздражает людей сильнее, чем братоубийство — оно-то как раз обычное по нынешним временам дело. Я ведь помню закат Империи и начало белого движения: полный отказ хотя бы попытаться понять реальное положение дел. Кровавый разгул атаманщины в Сибири покойный Колчак не поощрял, но и не пресекал, а просто делал вид, будто ничего этого нет. Врагом для него становился всякий, кто говорил, что так мы получим партизанскую войну в тылу, причем вести ее станут люди, у которых не было никаких причин любить большевиков — просто нас они возненавидят еще сильнее. Вовремя Колчак погиб, а Щербатов приехал и сумел сплотить вокруг себя прагматиков. Иначе болтаться бы мне в петле как предателю благородного белого дела. Существующему только в воображении господ офицеров, но петля от этого менее реальной не сделалась бы.

Михайлов говорил с улыбкой, но глаза его оставались усталыми.

Они дошли до малого тронного зала. Пунцовый лионский бархат, расшитый серебряными орлами, отходил от стен неряшливыми клочьями.

— Как же здесь все прогнило, — сказала Вера. — А в тебе, Ваня, я как раз и ценю умение видеть вещи, на которые удобнее закрывать глаза. Куда проще упорствовать в своих ошибках, чем признавать их и исправлять. Потому проект Новой Общественной Политики и встречает столько сопротивления… Даже Андрей не уверен, что мы можем теперь ее себе позволить, — Вера прикоснулась к плечу Михайлова. — Если бы не твоя поддержка, проект погиб бы, так толком и не родившись.

Они вышли в Гербовый зал. Из-за простора и огромных окон здесь плесенью здесь почти не пахло.

— На одну только позолоту этих колонн истрачено семь килограммов золота, — сказал Михайлов. — Ты не устала? Я с утра на ногах. Давай присядем вон на ту оттоманку. Полагаю, в изначальном декоре помещения ее не было, но и музейным работникам не чуждо ничто человеческое. Допустим, мы сыщем средства на реставрацию. Думаешь ли ты снова открывать музей для публики?

— Непременно! Как раз мой департамент готовит постановление о режиме работы музеев и художественных галерей. Теперь три дня в неделю входные билеты будут продаваться по десяти рублей, а два дня — по пятьдесят копеек. Дирекцию заводов и фабрик обяжут организовывать посещения музея для рабочих. Будем приобщать массы к искусству, это важная часть народного воспитания.

— Ты говоришь совсем как большевичка, Верочка, — улыбнулся Михайлов.

— Именно. Не стоит забывать, что риторика большевиков едва не привела их к победе. Я встречалась с генералом Вайс-Виклундом незадолго до его отъезда в Тамбов… он убежден, что большевиков мы одолели в основном благодаря удаче, хоть говорить об этом и не принято.

— Я так люблю твой ум, Вера, — сказал Михайлов вроде бы невпопад. — Прозвучит дешевым бахвальством, но ведь вокруг меня постоянно вертятся женщины, которые хотели бы женить меня на себе. Я не приписываю этого, разумеется, своим выдающимся мужским качествам, просто многие уже настолько оголодали. Почему же единственная женщина, на которой я действительно хотел бы жениться, раз за разом отказывает мне?

— В твоем вопросе содержится ответ, Каин, — Вера по-прежнему ласково улыбалась. — Если б я стремилась за тебя замуж, тебе бы это не было интересно… Однако ты что же, рассчитываешь, будто родство с начальником ОГП убережет тебя от расстрела или красного протокола, когда придет твоя очередь отвечать за наши провалы?

— Отнюдь… Скорее уж наоборот, — Михайлов комично развел руками. — Щербатов никогда не простит мужчину, который заберет у него любимую сестру. Он, разумеется, не позволит личным мотивам влиять на решения, принятые по службе… ну то есть будет думать, что не позволяет. Но на деле любой, кто отвлекает от него тебя, окажется ближе к началу следующего расстрельного списка. По самым объективным причинам, разумеется. И не смотри на меня так. Дело ваше. Умолкаю.

— Это весьма благоразумно с твоей стороны, Каин, — Вера говорила ровным голосом. — Расскажи лучше, как ты оцениваешь свою текущую позицию в расстрельном списке.

В дверях появилась худая пожилая женщина. Вера хотела было жестом отослать ее, но увидела поднос у нее в руках и кстати вспомнила, что не успела сегодня позавтракать. Женщина с поклоном поставила поднос на столик и поспешно удалилась — видимо, поняла по лицам гостей, что в экскурсии они сейчас нуждаются менее всего.

— Да что там оценивать… Известно, что революция — свинья, пожирающая своих детей. Контрреволюция — точно такая же свинья, они вообще близнецы-братья, один исторический процесс просто не может породить разительно различающиеся явления. Щербатова привели к власти Алмазов и я, Алмазов уже кормит червей, а я что-то зажился. Мы обещали, что сделаем Россию сильной, а вместо того распродаем ее иностранцам оптом и в розницу, — Михайлов говорил без обычной своей вальяжности; Вера никогда не видела его в такой ажитации. — Обещали мир, но не можем толком погасить ни одного восстания. Обещали процветание, но не способны предотвратить голод… И проще всего, конечно, найти виноватых, внутренних врагов, и делать вид, что расправы с ними все исправят. Да что там, вообще отрицать, что мы в чем-то могли допустить ошибку!

От обычной иронической сдержанности Михайлова не осталось и следа, его шея побагровела, ладони сжались в кулаки, голос пару раз сорвался:

— Будь мы героями романа, я бы уже возненавидел автора за то, что наша история так заезжена и предсказуема! Мечтали о всеобщем счастье, а после победы жрем и свою страну, и друг друга — какой оригинальный сюжет, скажите на милость! Станем ли мы теми людьми, что смогут вырваться из этого паршивого сценария, Вера?

— Если Новая Общественная Политика реализуется — станем, — ответила Вера. — Ну или по крайности попытаемся.

— Выходи за меня, — сказал Каин. — Ничего, что я не встаю на одно колено? Суставы ноют, да и пол тут не особо чистый. А в целом обстановка вроде достаточно торжественная.

Вера от неожиданности прыснула, едва успев прикрыть рот рукой.

— Опять? Да зачем это тебе, Каин?

— Затем, что вместе мы сможем намного больше, чем каждый из нас в отдельности.

— Пожалуй, да… Вот только жениться нам, право же, ни к чему. Женщине моих лет общество дозволяет спокойно числиться старой девой. Это вот Андрею придется вскоре вступить в брак с какой-нибудь приличной девицей, и я уже представляю, сколько хлопот будет со свадьбой… Давай жить так, Каин.

— Я-то не имею ничего против! — Михайлов явственно повеселел. — Мне ты нужна, а часовое топтание вокруг аналоя под поповские завывания я с удовольствием пропущу. Но разве внебрачное сожительство сочетается с курсом на духовность, нравственность и возрождение традиции?

— Высшие классы могут позволить себе пренебрегать правилами, которые насаждаются для простонародья, и это тоже своего рода часть традиции…

На подносе стояла серебряная вазочка с курабье, лоснящимся от масла, и заранее наколотый сахар — так, видимо, искусствоведы представляли себе роскошное угощение. Зато чай был подан в тончайшей работы фарфоровом сервизе, украшенном египетскими пейзажами. Сам напиток оказался самым дешевым, из тех, что продают на развес.

— Ты можешь ехать ко мне прямо с вокзала, — сказал Михайлов. — Отправь шофера за вещами и занимай любые комнаты. Обстановка у меня дрянь, смело меняй ее на свой вкус. Прислугу гони в шею, если придется не по нраву. Чувствуй себя хозяйкой. Любые расходы записывай на мой счет.

— К чему такая спешка?

— К тому, что проекты законодательных инициатив Новой Общественной Политики нужно вычитывать уже сейчас. План мероприятий первой очереди и наполовину не готов, а без него мы не можем перейти к главному — к составлению предварительной сметы. Деньги решают почти всё, Верочка. Хотя… покуда у нас нет видных мятежников, согласных участвовать в этом прожекте, не помогут никакие деньги. Я изучил твой список. Увы, те, кого удалось завербовать, никакого авторитета в революционном движении не имеют. С тем же успехом мы могли бы взять любого матроса или рабочего с улицы.

— Погоди отчаиваться, — улыбнулась Вера, поднося к губам чашечку. — У меня есть чудесная кандидатура. Комиссар Александра Гинзбург.

— Припоминаю… Не бог весть что, но все же не так безнадежно, как другие из твоего списка. Она довольно популярна среди революционной интеллигенции. В народе, правда, к ней относятся настороженно — баба, еврейка с сомнительными связями… И все же — комиссар самого Князева, вот уж кто был люб народным массам. Мертвый он даже опаснее, чем был живой. Мертвые не способны ни на ошибки, ни на предательство… чего не скажешь о живых. Кстати, а почему эта Гинзбург до сих пор комиссар? Комиссар чего, собственно? Советского правительства уже полгода как нет.

— Должно быть, просто пользуется названием прежней должности. Им на Тамбовщине недосуг пересматривать штатное расписание, надо полагать. Но это все значения не имеет. Она станет первым комиссаром Нового порядка.

— Да станет ли? Она уже согласна сотрудничать? Ее ведь однажды уже пытались перевербовать безо всякого успеха.

Вера допила отдающий веником чай.

— Это было полгода назад. С тех пор многое изменилось и в нас, и в них. Все сыты гражданской войной по горло. Александра согласится стать нашим комиссаром, когда поймет, что ждет нас всех. Я дала ей изучить документы, которые ты мне присылаешь.

Михайлов поперхнулся остывшим чаем.

— Ты… ты не перестаешь меня изумлять, Верочка. Эти материалы даже для ОГП формально засекречены, а ты дала их красному комиссару? Но ты ведь понимаешь, что при малейших сомнениях…

Он провел ребром ладони по горлу.

— Вам всем лишь бы убивать, — грустно сказала Вера. — Убить человека в наши времена — как папиросу выкурить. А вот ты попробуй превратить человека в своего искреннего союзника, в друга…

— Однажды ты уже пыталась преобразовать природу людей, — тихо ответил Михайлов. — Но создала вместо этого идеальную процедуру допроса. И несколько сотен, уже, верно, тысяч людей с разумом растений. Иронично, не правда ли?

— Нам многое предстоит исправить, — сказала Вера Щербатова. — Иначе гражданская война никогда не закончится.