Завершившие войну

Глава 18

Февраль 1920 года.

— Знакомьтесь, — сказала Вера. — Александра Гинзбург, комиссар Объединенной народной армии. Иван Михайлов, министр финансов правительства России.

— Для врагов и очень близких друзей — Ванька-Каин, — ухмыльнулся Михайлов.

Он рассматривал Сашу оценивающе, но не по-мужски, как-то иначе. Вера уломала ее вместо обычных скромных юбок и блузок надеть платье — багровое, сложного фасона, открывающее ключицы. От жемчуга на шею Саша отказалась решительно и отросшие уже ниже плеч волосы из упрямства оставила перевязанными простой веревочкой — сложная прическа глупо смотрелась бы с распухшим после самарской драки носом. Пришлось заявить:

— Простите, Вера, но я — не ваша кукла!

— Наконец-то вы зовете меня по имени! — Вера повеселела и больше не требовала от Саши себя украсить.

— Однако, Верочка, ты настаивала, чтоб к участникам этого проекта относились бережно. А сама нашего комиссара бьешь, да еще по лицу!

Интересно, они на «ты», потому что спят вместе или убивают людей вместе? Возможно, подумала Саша, и то, и другое.

— Это не Вера, — ответила Саша, без приглашения усаживаясь за стол. — Это обычное состояние моего лица, знаете ли. Комиссаров вечно кто-нибудь бьет. Мы мою интригующую внешность собрались обсудить?

Встреча проходила в отдельном кабинете ресторана «Метрополь», хоть Саша и не понимала, как Вера, с ее вкусом, может находиться среди всей этой лепнины, амуров, нимф и прочей барочной роскоши.

— Лично я пришел сюда в первую очередь, чтоб отужинать, — хмыкнул Михайлов.

Два официанта во фраках ставили на стол вина и закуски. Саша смогла опознать, и то без особой уверенности, разве что отдельные кусочки; что за еда выложена на эти блюда, она не понимала, ничего подобного видеть ей не доводилось.

— Сашенька, съешьте устрицу, — сказал Михайлов. — В тамбовских лесах, или откуда вы там вылезли на наши головы, они не водятся. Приобщайтесь к цивилизации.

Саша посмотрела, как он и Вера извлекают из красивых раковин нечто склизкое и, по всей видимости, живое, и решила, что не так уж голодна.

— Итак, голод, — сказал Михайлов, накладывая себе на тарелку раковые шейки. — Вы видели его, так сказать, воочию, и по отчетности министерства сельского хозяйства должны понимать, каковы масштабы грядущего бедствия. Хоть я старался ничего не приукрашивать в документации, реальность может оказаться страшнее любых прогнозов. Жертвы будут исчисляться не сотнями тысяч даже — миллионами. При наихудшем развитии событий — десятками миллионов, как в Великой войне. Сашенька, что же я совсем за вами не ухаживаю. Желаете артишоков? Замечательно способствуют улучшению аппетита.

— Нет, спасибо, — ответила Саша. — Кушайте сами. И что же намерено предпринять ваше правительство?

— В правительстве в настоящий момент нет единой позиции, — ответил Михайлов. Его толстые пальцы орудовали столовыми приборами с удивительной ловкостью. — Однако оформились две основные, если несколько упрощать, партии. Первую в кулуарах прозвали «партией испанского гриппа». Ее план прост: объявить в охваченных голодом губерниях карантин по испанскому гриппу и оцепить территории. Набрать в охранные отряды тех же голодающих, на все согласных за фунт хлеба в день. Через год получим решение проблемы аграрного перенаселения. Те крестьяне, кто выживут, будут морально готовы развивать капитализм на селе.

— Да, это по-своему логично, — сказала Саша, переваривая услышанное. — Капитализм — людоедство и есть. Мало, мало мы в вас стреляли! За людей держали вас, гнид. Но как возможно скрыть от мира столь масштабное преступление?

— Элементарно, — Михайлов с удовольствием проглотил очередную устрицу. — Так уж люди устроены. Будут рыдать над смертью котенка или ребеночка, если ее им показать. Вы-то сами здесь, как рассказывают, из-за неких конкретных детей. А цифры никому не жалко. Какая разница, тысячи жертв, сотни тысяч или миллионы? Это в любом случае только значки на скверной газетной бумаге. Тем более что цифры публиковаться не будут. Ну, просочится, пусть даже и в печать, что в карантинных губерниях голод. Эка невидаль, на Руси вечно где-нибудь голод. Что же нам теперь, не кушать? Истинного масштаба катастрофы никто не заметит. Не оттого, что мы так талантливо его скроем. А оттого, что в городах-то голода не случится, и чувствительным образованным людям станет попросту удобно его не замечать.

— Вы говорили, есть и какая-то другая партия, — напомнила Саша.

Беседа прервалась: официанты внесли горячее. Перед Сашей поставили тарелку с огромным куском украшенной зеленью говядины. Отказ от еды уже выглядел бы жеманством. Саша решительно взяла нож, припомнила, как его держат, и разрезала мясо.

На срезе явственно проступила кровь. Саша вздрогнула. На фронте какую только дрянь не приходилось есть, но сырой убоиной она брезговала и в самые паршивые времена. Повар, должно быть, забыл пожарить мясо. Однако Вера и Ванька-Каин ели свои порции, будто так и надо. Саша не ожидала от этих людей подобного такта — видимо, они не считали правильным затевать скандал из-за такой мелочи, как испорченное блюдо.

— Вторую партию прозвали партией народной беды, — Михайлов отправил в рот кусочек окровавленного мяса. — Знаете, как говорят американцы: каждый кризис таит в себе возможности. Не скрывать, а, напротив, как можно шире огласить истинные масштабы бедствия. Развернуть газетную кампанию с фотографиями детей, умирающих на руках у матерей — бить по эмоциям.

— Это так трогательно, — Саша закатила глаза. — Расскажите же мне, как конкретно вы намереваетесь получить прибавочную стоимость от детей, умирающих у матерей на руках!

— Вы ужасно забавно строите рожицы, — скривился Михайлов. — Уверен, на виселице вы бы дергались еще забавнее.

Саша ухмыльнулась. Такое отношение было ей понятнее, чем дружелюбие Веры — похоже, не наигранное, но от того лишь более пугающее. Сейчас Вера участия в разговоре не принимала, только переводила взгляд с одного собеседника на другого.

— Так что же, — Саша вздернула подбородок, — вас сдерживает?

— Предположение, что вы умеете не только принимать гордые позы, но и думать. Наивное, возможно, предположение, но мы попытаемся. Политика провозглашения народной беды открывает некоторые возможности. Во-первых, широко освещенная в печати гуманитарная катастрофа несколько приструнит наших потерявших берега иностранных партнеров. Не то чтоб им действительно было дело до миллионов чьих-то там жизней… Достаточно вспомнить, что они творят в Алжире или в Индокитае. Но хоть нас и пытаются поставить в положение колонии, у нас, по счастью, белое население и кое-какая пресса. Так что можно вывернуть вещи так, что многие претензии тех же французов станут выглядеть вырыванием куска хлеба изо рта умирающего ребенка.

Михайлов обмакнул кусок окровавленного мяса сперва в красный, потом в белый соус, оставив в белом красные разводы.

— Вторая часть товарищу комиссару особенно понравится. Под это дело можно неплохо потрясти капиталистов. Планируется несколько этапов выпуска облигаций государственного займа на помощь голодающим. Пойдут эти средства на развитие промышленности, без которого, как вы должны понимать, невозможно помочь кому-либо в долгосрочной перспективе. По удивительному совпадению именно те, кто от приобретения облигаций откажется, буду разоблачены как враги Нового порядка. Симфония, так сказать, ОГП и министерства финансов. Однако что же вы, Сашенька, совсем не пьете? Пино Нуар 1895 года, превосходное вино.

— Оно красное, — Саша осторожно отпила из своего бокала. — В лесах Тамбовщины, или откуда я там вылезла на ваши головы, мы как-то привыкли, что самогонка белая. Вы, однако же, эффектно держите паузу перед тем, как перейти к сути. Курсов актерского мастерства не оканчивали часом?

— Удивительно, но вы угадали, — признал Михайлов. — Был в моей биографии и такой эпизод. Третья возможность, открываемая политикой народной беды — прекращение негаснущей, уходящей вглубь, как торфяной пожар, гражданской войны. Новый порядок готов эволюционировать. Признаю, в годы Смуты было много перегибов. В ближайшее время будет провозглашена Новая Общественная Политика, сокращенно — НОП. Либерализация законодательства для низших сословий, отмена телесных наказаний, жесткий контроль над обеспечением вертикальной мобильности не на словах, а на деле. И главное — безусловная, безо всяких фильтрационных лагерей, амнистия тем, кто перед лицом национальной катастрофы готов сложить оружие и прекратить бессмысленное и обреченное сопротивление.

— Свежо предание! Знаем мы ваши амнистии!

Саша обвела указательным пальцем вокруг шеи, имитируя затягивающуюся петлю. Новый порядок уже несколько раз объявлял амнистии для красноармейцев и восставших. Все они оказывались обманом — сдавшихся либо сразу вешали, либо морили голодом и холодом в лагерях. В последний раз не нашлось никого достаточно наивного, чтоб снова поверить в сладкие обещания мира и безопасности для тех, кто выступал против Нового порядка с оружием в руках.

— Согласен, тут было допущено много ошибок, — Михайлов доел свой кусок окровавленного мяса и вытер жирные губы накрахмаленной салфеткой. — Для того нам и нужны такие, как вы, на нашей стороне. Вы увидите, что Новый порядок готов меняться, более того, сами сможете стать частью этих изменений. В этот раз амнистия будет настоящей, Саша. Не оттого, что мы вдруг стали гуманнее, разумеется. Однако в свете обрушившихся на Россию бедствий сделалось предельно ясно, что мы не можем позволить себе и дальше воевать с собственным народом. Вы ведь знаете, что восстания на руку иностранцам, расхищающим богатства нашей страны. Тем временем окраины сепарируются и стремительно дичают. Не знаю, какие там у вашего мятежа цели… вы, полагаю, тоже этого не знаете… но по существу вы развязываете руки Новочеркасску, предоставляете казакам возможность затягивать переговоры до бесконечности; а ведь Кубань — это пшеница, Саша. У вас будет хорошая позиция для выступления: вы призовете своих людей сложить оружие не из страха или покорности, а из сострадания к тем, кто умирает от голода.

— Вы сейчас либо пытаетесь меня обмануть, — Саша пригубила красное вино, — либо по существу говорите мне, что Новый порядок близок к краху, раз в самом деле нуждается в помощи таких, как я. Но ведь крах Нового порядка — это и есть моя цель. Не вижу причин принимать ваше предложение.

— Ответ вы уже сами знаете в глубине души. Если Новый порядок падет, нас всех насадят на вилы, что, безусловно, вас порадует. Ну а дальше-то что, Саша? Ленина и Троцкого больше нет, партия большевиков теперь не является силой, способной объединить общество. Россия на грани распада. Сотни тысяч людей голодают, и это число может каждый месяц увеличиваться в разы. Только консолидация всех сил и жесткое государственное регулирование могут провести страну через катастрофу. Разве вы не повзрослели достаточно, чтоб это все понимать?

— Если я откажусь, меня убьют? — спросила Саша, уже понимая, что это не тот вопрос, который должен ее волновать.

Вера встала со своего места, обхватила руками спинку Сашиного стула:

— Я говорила тебе, Каин, — сказала Вера, — с этим объектом — никаких угроз. На таких людей угрозы воздействуют обратным образом. Мученическая смерть легче и приятнее тяжелых компромиссов.

Михайлов выставил вперед открытые ладони:

— Менее всего я намерен кому-либо угрожать! Что ты там ей обещала, ссылку? Ссылка и будет. С одним небольшим подарком от меня лично. Если вы откажетесь, Саша, то я стану время от времени присылать вам письма. В них не будет никаких слов, только числа. Вы будете знать, сколько людей умерло от голода. И сознавать, что могли спасти хотя бы часть из них, хотя бы попытаться — но не сделали этого. Будете жить с этим знанием.

— Мне… надо подумать, — выдавила Саша. Острить и задираться отчего-то расхотелось.

— У вас было время подумать, — взгляд Михайлова стал жестким, и Саша поняла, за что он получил свое прозвище. — Довольно уже с вами носились как с писаной торбой. Мне нужен ответ сейчас. Да или нет?

По счастью, беседа приостановилась, потому что вошли официанты. Они сноровисто убирали со стола — кусок окровавленного мяса наконец-то исчез у Саши из-под носа. Пока они расставляли новые тарелочки, бутылки и блюдца, Саша прикрыла глаза и задумалась.

Внутри нее зияла дыра там, где прежде был муж, и теперь он был нужен ей как никогда. Он принимал все ее решения и безропотно нес за них ответственность, как за свои, но когда она приходила за советом, по любому вопросу, он говорил с ней спокойно и вдумчиво, без политической ангажированности. Он бы понял. Что бы он ей сказал?

Если на предложение Михайлова она согласится, друзья сочтут ее предательницей. Но ведь она и сама в глубине души признавала многое из того, о чем он говорил. Ребенок, жующий солдатскую рукавицу… сотни тысяч и миллионы людей не были для нее цифрами на бумаге. Она ведь пришла в революцию ради того, чтоб защитить большинство, как бы ни приходилось ради этого жертвовать меньшинством. И вот пришло время ради большинства пожертвовать самой революцией, которая, похоже, не работает на этом историческом этапе.

Когда за официантом закрылась дверь, Саша сказала:

— Я войду в ваше предприятие только как равноправный партнер. Вы будете посвящать меня во все, что сами знаете, открыто и честно. Мы станем вместе вырабатывать стратегию и принимать решения. Если вас перестанет устраивать наше сотрудничество, вы меня убьете, конец истории. Если я заподозрю, что вы что-то от меня скрываете, поймаю вас хотя бы на малейшей лжи… то же самое. Эти сказки про ссылку я больше слышать не хочу. А если вам нужен ручной комиссар, то это не ко мне. Можете мне тогда присылать на своих бумажках хоть миллионы, хоть, я не знаю, квадриллионы, моя совесть будет спокойна. Однажды я уже позволила использовать себя втемную. Больше никогда. Теперь выбор за вами. Да или нет?

— Однако, — Михайлов цокнул языком, как показалось Саше, не без восхищения. — У вас есть хватка. Не люблю позволять выкручивать себе руки. Тем не менее мне действительно нужен равноправный партнер, а не ручной комиссар. Так что мой ответ — да.

— Это еще не все! Боевые действия на Тамбовщине надо прекратить. Всех заложников немедленно освободить. Как и красноармейцев из концентрационных лагерей.

— Я слышал, что вы несколько наивны, — поморщился Михайлов. — Или прикидываетесь наивной, чтобы добиться своего коротким путем. Но это уж чересчур. Вы ведь понимаете, что армией командует не министерство финансов? И даже не ОГП. Для этого нужно, чтоб политика народной беды показала хоть какие-то результаты. Мне, однако, не нравится эта война, где обе стороны по существу только обогащают иностранные державы. Я буду пытаться ее прекратить. Вы можете мне помочь. Или стоять в красивой позе. А что до концлагерей… Это тоже было неправильное решение. Но вы можете найти для десятков тысяч истощенных людей место в нашей экономике? То есть гарантировать, что они не отправятся грабить и без того голодающее сельское население. Я без сарказма спрашиваю. Это часть нашей программы, вот только удастся ли ее выполнить…

— Необходимо выполнить, — сказала Саша.

— Я надеюсь, вы поймете друг друга, — улыбнулась Вера. — В вас обоих политический цинизм сочетается с искренней болью за народ. Саша, не смотрите, что этот жирный боров непрерывно жрет. Так уж он устроен: ему нужны устрицы и стейки, но чтоб все это получать, ему удобно жить в стране, где у каждого бедняка будет его кусок хлеба.

Они определенно спят вместе, поняла Саша, причем отношения это неравные. Он смотрит на нее с беспомощным обожанием, она на него — со снисходительным интересом.

— Кстати, насчет еды, — оживился Михайлов. — Вы, Саша, нарочно ничего не едите, чтоб меня пристыдить? Ей-богу, давайте оставим эти детские манипуляции. Вот, попробуйте сыр. Превосходный бри, прямая поставка из Парижа.

— Вот этот сыр, что ли? — Саша поморщилась. — Извините, но он, кажется, испортился. Запах характерный. Мы в армии даже в голодные времена такие продукты выкидываем. Такое есть — себе дороже выйдет.

Михайлов и Вера с улыбкой переглянулись.

— Ничего, Саша, вы привыкнете, — сказал Михайлов. — Жить можете у меня. Работы много, сроки сжатые, нет смысла кататься куда-то каждый день. Да и документы мы будем создавать такие, каким не стоило бы покидать мой дом раньше времени. Места у меня полно, в половине дома я и не помню уже, что находится, но вроде какие-то гостевые комнаты там были. У полковника Щербатова ведь возражений не возникнет?

Саша пожала плечами:

— Если вы про личные обстоятельства, то ему, право же, все равно. А вашу политику народной беды он поддерживает?

— Скажем так, склоняется к ней. Его решение будет зависеть от того, насколько убедительную программу нам с вами удастся составить в ближайшие две недели. Придется поработать.

Саша решила, что действительно пора уже что-то съесть. Из того, что стояло на столе, менее всего опасений вызывала пшеничная булка. Саша взяла хлеб, запила его красным вином.

— И да, чуть не забыл, — сказал Михайлов. — Вам предстоит пройти через церковное покаяние. Такова процедура, с Церковью нам теперь приходится считаться; тем более что политику народной беды она готова поддержать, а это дорогого стоит. Уже составляются списки ценностей, которые Церковь готова продать ради помощи голодающим. И в примирении воюющих сторон церковники хотят принять деятельное участие. Не упускают случая усилить свое влияние, хитрые бестии. Так что без покаяния не обойтись.

— Это долго?

— Как правило, да. Люди живут в монастыре неделями. Эх, посмотрел бы я, как вы стали бы часами бить земные поклоны и непрерывно повторять какие-то там молитвы. Немного смирения пошло бы вам на пользу. Но увы, у нас нету времени на эти аттракционы. Ограничимся исповедью у какого-нибудь влиятельного старца.

— И раз уже мы теперь ничего от нашего комиссара не скрываем, — вступила Вера. — Каин, вот список тех, кто будет арестован сегодня ночью. Понимаете, Саша, за ошибки следует расплачиваться. Так это у нас теперь делается.

Саша припомнила, что в газетах действительно мелькали сообщения об аресте тех или иных начальников департаментов или товарищей министров. Тогда она особо в это не вникала — не думала, что грызня внутри Нового порядка когда-нибудь станет ее заботой.

Михайлов взял в руки список, просмотрел. На его лбу пролегла вертикальная складка. Он достал из кармана сюртука золотую самопишущую ручку и сделал какие-то отметки, потом вернул лист Вере.

— Вот этих не надо бы трогать, — сказал он. — Они полезны.

— Ты можешь вычеркнуть только две фамилии, — мягко ответила Вера. — Мы об этом говорили.

Михайлов открыл было рот в попытке спорить, но передумал. Внес еще поправки. Вера просмотрела список, кивнула:

— Я отойду отдать распоряжения.

Дверь кабинета закрылась за ней. Михайлов выпил дорогой коньяк залпом, будто самогон.

— Я с тремя из этих людей в подвале от чекистов прятался, — сказал он, глядя в пространство. — Знаете, Саша, что в вас смешно? Вы искренне верите, будто вы тут в особом положении. Пленница, с которой в любой момент могут сделать все что угодно: убить, пытать, отдать под протокол. Ирония в том, что здесь все это может произойти с любым человеком, в любой момент. Добро пожаловать в Новый порядок, комиссар.