Завершившие войну

Глава 30

Апрель 1920 года.

— Ты была на исповеди, — сказал Щербатов за ужином. — Это приносит тебе облегчение?

— Немного, — Саша поднесла к губам бокал с токайским вином. — Знаешь, это же не о религиозном поиске. Это о том, чтобы выговориться человеку постороннему. Когда нет нужды рисоваться, выгораживать себя, пытаться показаться лучше или значительнее, чем ты есть. Разговор, у которого нет цели, кроме самого разговора. Многое помогает отпустить.

Саша знала, что Щербатов не спросит, о чем она говорила на исповеди, не станет даже пытаться узнать. Новый порядок не особо-то уважал права граждан, но вот тайна исповеди соблюдалась свято. Не один огэпэшник потерял по меньшей мере погоны за попытку надавить на какого-нибудь попика. Церковь в эти дни умела отстоять свое.

— Хорошо, что такого рода вещи не вызывают у тебя отторжения. Сегодня мне пришел запрос от отдела сугубого покаяния, он занимается разработкой и усовершенствованием наших протоколов. Они хотели бы с тобой побеседовать и пригласить к участию в их исследованиях. Надо выяснить, почему на тебе протокол сработал нештатно.

Саша пожала плечами:

— Надо так надо. Меня известят, где и когда мне следует быть?

Щербатов едва заметно выдохнул, Саша заметила, что его лицо расслабилось. Да уж, она бы поставила его в некрасивое положение, если бы не согласилась. Отказ от сотрудничества означал бы в ее положении расстрел. На самом деле повешение, но Саша полагала, что к ней проявят уважение и заменят виселицу расстрелом. Однако, право же, и это было бы несколько неловко, после всего.

— К чему… Они расположены рядом, в Храме Христа Спасителя. Там в подвальных помещениях у Церкви что-то вроде управления. Ждут тебя завтра в любое время. Если будешь не в настроении для пешей прогулки, скажи охране на посту, чтоб вызвали машину. Разумеется, если ты все еще плохо себя чувствуешь, это можно отложить. Несколько дней дело вполне терпит.

Он даже не стал делать вид, что она может вовсе отказаться. Она, впрочем, отказываться не намеревалась. Вчера она сказала старцу Самсону, что ей нельзя приходить в храм часто — неистовая тяга к религии у красного комиссара будет выглядеть подозрительно. Он ответил, что этому горю помочь нетрудно — ей не просто позволят каждый день посещать собор, а прямо-таки обяжут к этому.

Значит, внедренные в клир сектанты и занимались разработкой протокола для ОГП. Вот так просто. Что же, ей теперь не приходится быть переборчивой при выборе союзников. Против Нового порядка — хоть с чертом.

Саша допила вино, отставила бокал и улыбнулась:

— Я вполне здорова. Могу доказать, если хочешь…

— Человека твоего в Петрограде мы разыскали, дитя, — сказал старец Самсон.

— Так скоро? — изумилась Саша.

— Труда это не составило. Он служит под своим именем. Так и значится: Роман Вершинин.

— Вот же ушлый сукин сын!

Она подробно описала внешность и повадки Вершинина, полагая, что он снова живет по поддельным документам, но где-то возле корпорации «Улисс» его можно будет отыскать. Письмо писать не стала, передала послание устно. Она уже догадывалась, что не только ее накачали наркотиками, дающими частичную устойчивость к воздействию красного протокола. Потому хлыстовским посланцам можно было без опаски доверять по-настоящему тайные сообщения.

Саша знала, что иностранцы при Новом порядке забрали много власти, но чтоб так распоясаться… Вершинин, после всех своих художеств, живет под настоящей фамилией! И ему ничего, судя по всему, не могут сделать. Да это плевок ОГП в лицо, демонстративный практически.

— Ну что, что он ответил? Когда обещал приехать?

— Никогда, — спокойно ответил старец Самсон. — Он отказал тебе.

— Да нет! Чтобы Рома Вершинин отказался от денег! Вы что-то перепутали, не так передали!

— Слово в слово все передали. «Дорогой братец! Давно не видались. Есть некоторые вопросы касаемо снабжения. Сможешь наполнять бассейн шампанским хоть каждый день. Приезжай скорее в Москву в Храм Христа Спасителя на исповедь».

Чуждые ему слова Самсон повторял будто насмешливо, однако безо всякого затруднения.

Саша растерялась. По упоминанию бассейна с шампанским Вершинин должен понять, что послание от нее — они когда-то шутили на эту тему. Хлыстовские деньги она обещала ему смело, Самсон уверил ее, что за этим дело не станет.

— Что он сказал? Почему отказался?

— Ответил, что по сестренке, конечно, скучает, но от дел ее предпочитает теперь держаться подальше, а шампанское ему никогда толком не нравилось.

— Это все?

— Еще просил передать пожелание здоровья и счастья в личной жизни.

— Нет, ну каков гаденыш! — Саша вскочила и заходила по келье из угла в угол. — Что же, раз не хочет добром… Тогда скажите ему так: «К сожалению, вынуждена настаивать. Помнишь свидание, на которое ты меня не пустил? А ведь нам с тем господином есть о ком посплетничать. Спеши же облегчить душу, братец. Бывают и много худшие способы покаяться в совершенном». Вот так, слово в слово. И как только он прибудет, известите меня.

— Да что ты себе позволяешь, Александра? — бесновался Вершинин. — Совсем с глузда съехала? Залезла снова к своему полковнику в постель и уже сам черт тебе не брат? Меня пытаешься шантажировать, меня?

— Здравствуй, Рома. Я тебя тоже рада видеть.

— Нет, я серьезно. Ты что творишь? Знаешь, в каком виде обычно находят трупы шантажистов? Только теплые воспоминания о наших общих приключениях заставили меня приехать сюда, чтобы попытаться вернуть тебя в разум! А у вас тут какие-то средневековые катакомбы, декорации как для оперетки, ей-богу…

— Ты успокоился? — Саша уселась на жесткую скамью без спинки и махнула Вершинину на соседнюю. — Ну, давай уже поговорим.

Его костюм теперь выглядел не только дорогим, но отчасти и элегантным. Одеколон он сменил на менее резкий. Светлые усы стал завивать по моде.

— О чем, о чем мне с тобой говорить, Александра? — Вершинин все-таки сел. — Ну, что ты такого уж страшного расскажешь обо мне Реньо? Как я из глупой сентиментальности отпустил тебя, когда должен был придушить? Вынужден тебя огорчить, ты переоцениваешь собственную значимость, по своему обыкновению. Это, конечно, проступок, но не бог весть какой. Хоть ты и оказалась у Щербатова в койке в итоге, ничего это не изменило. И не изменит.

— Рома, дорогой, я тронута, что ты так переживаешь за мое личное счастье, однако обсудить хотела бы другое. Понимаю, комиссаром больше, комиссаром меньше — невелика важность. У нас есть кое-что поинтереснее.

— Ну? Я весь внимание, — Вершинин попытался откинуться, чтоб принять непринужденную позу, и тихо чертыхнулся, стукнувшись спиной о холодную каменную стену.

— Видишь ли, у нас на Тамбовщине хоть и повстанческая, а все же армия. Документация ведется самым тщательным образом. Все организованные тобой поставки переписаны до последнего чертова патрона. Что, сколько, когда поступило, в какой комплектации. Уверена, если эти описи лягут на стол к Реньо, обнаружится немало расхождений между тем, за что он заплатил, и тем, что мы в итоге получили.

Вершинин закатил глаза:

— Напугала ежа иголкой! Я много лет в деле и не беру больше, чем мне готовы отдать. У тебя все?

— Все! — Саша лучезарно улыбнулась. — Рада, что у тебя не возникнет никаких проблем с Реньо. Не хотелось бы, право же, навредить твоей карьере. Так что описи он получит на следующей неделе. Реньо хотел тогда наладить отношения с тамбовским восстанием напрямую — вот мы и наладим.

— С-сука! — Вершинин ударил себя по коленям. — Ты, я смотрю, повзрослела, Александра.

— Мне было у кого учиться.

— Черт с тобой. Чего тебе надо?

— Нужна взрывчатка. Пироксилин, динамит, тротил.

— Какой объем требуется? Какой бюджет?

— Не знаю пока точно… много. Тебе заплатят сколько ты скажешь.

— Что значит сколько я скажу? — Вершинин подобрался.

— То и значит. Я располагаю сейчас средствами, которые копились веками. Занимались этим расчетливые и при этом весьма аскетичные люди. И для них нет ничего важнее, чем это дело. Так что за ценой они не постоят.

— И что же за дело?

— К чему тебе?

— Потому что я — не ты, чтоб позволять использовать себя вслепую, Александра. Я должен знать, во что ввязываюсь, чтобы осознавать риски.

— Да пожалуйста, — Саша быстро прикинула, что обмануть Вершинина у нее ни при каком раскладе не выйдет. — В день, когда вся верхушка Нового порядка будет здесь, мы взорвем этот храм.

Впервые Саша видела Вершинина опешившим, хоть и длилось это не более пары секунд.

— Многое все-таки на тебя обрушилось, Александра, — покачал он головой. — Рассудок и прежде не был твоим сильным местом, а теперь и вовсе, видать, приказал долго жить… Впрочем, Новый порядок не знает снисхождения и к слабоумным. Ну хотя бы два и два ты еще способна сложить? Я в любой момент могу теперь сдать тебя с твоими безумными планами в ОГП. Это делает бессмысленным твой милый маленький шантаж. Расходимся?

Саша улыбнулась:

— Вперед. Расскажи полковнику Щербатову, что его женщина планирует теракт. Давай обнимемся на прощанье, что ли. Удачи под красным протоколом, хоть там она никому и не помогает.

— Да когда это ты успела заделаться роковой женщиной, Александра? Что ты о себе воображаешь? С чего вдруг Щербатов оценит свою очередную постельную игрушку выше, чем представителя «Улисса»?

— Потому что дело не во мне. Дело в его представлениях о чести. Тебе не понять… да и мне не понять. Для таких людей честь — все. А потом, на меня красный протокол официально не действует… так считается, — Саша будто невзначай подняла к лицу левую руку. — Так что проще заплатить потом французам за тебя компенсацию. Думаешь, они так уж много запросят? Кто из нас о себе воображает? Ты, конечно, под протоколом завалишь меня так, что мне не выкарабкаться. Но точно ли тебе это надо такой ценой?

— Мне надо не иметь дела с твоими безумными прожектами… любой ценой. Чего ты вообще пытаешься добиться? Хочешь стать самой роковой в человеческой истории брошенной любовницей?

— Я хочу положить конец изоляции голодающих районов.

Вершинин помолчал пару секунд.

— Ну да, как я сам не догадался… То, что затея крайне рискованная, обреченная на провал и все причастные в скором времени окажутся в пыточных подвалах ОГП — это, конечно, для тебя не аргумент. И даже если каким-то чудом у тебя получится. Погибнут не только те, кто в ответе за изоляцию голодающих, но и те, кто никакого отношения к этому не имел, их жены, дети в конце концов — такие мелочи ты, разумеется, вовсе не берешь в расчет. Но подумай, чего ты на самом деле добьешься, уничтожив правительство в разгар кризиса. Голода это не прекратит. Распад страны только ускорит. Война всех против всех выйдет на новый виток. Что мы получим?

— Неопределенность, — ответила Саша. — Надежду. Невозможно предсказать, какие силы поднимут голову. Может, найдутся новые Минин и Пожарский… Теперь их задавили бы на корню, а когда воцарится хаос… как знать.

— Ну, не так однозначно все, — Вершинин пожал плечами. — Здоровые тенденции и при Новом порядке могут возобладать. Да, отрезать голодающих от мира — это жестоко. Но подумай, а какие еще решения возможны? Изъять зерно в других областях? А там что станут сеять? Вспыхнут новые восстания, будто нынешних мало. На следующий год голодать будет уже вся страна. Иногда надо отсечь часть, чтоб спасти целое.

— Ты ведь саратовский, Рома, — настаивала Саша. — Понимаешь, что Саратов на очереди в карантин?

На секунду лицо Вершинина застыло, маска свойского парня растаяла.

— Я не имею к этому никакого отношения, — сказал он бесцветным голосом, но тут же взял себя в руки и обаятельно улыбнулся. — Хотя, знаешь, в чем-то я тебя понимаю. Собрать эту сволочь в одном месте да рвануть… Вот что, Александра, дело серьезное. Мне все надо взвесить. Если решу, что игра стоит свеч — свяжусь с твоими людьми.

Саша знала Вершинина как облупленного. Он по-мальчишески улыбался, но глаза его оставались холодными. Что бы он там ни взвешивал внутри себя, к ее доводам это отношения не имело. Да и сама она была не более чем очередной пешкой на его доске.

— Как знаешь, Рома. А теперь ступай, тебя проводят.

Вершинин почесал в затылке:

— Да погоди гнать-то меня. Только свиделись. Как сама? Правда, что ты сохранила рассудок после красного протокола? Как тебе удалось?

Саша вздохнула. Она давно подметила, что Вершинин переходит на простонародную речь, когда пытается вызвать симпатию. Про таких в народе говорят: не доверяй козлу капусту. Но ей больше некому было доверять. Да и какая тайна в том, чего она сама не могла до цонца понять?

— Мне было очень надо, Рома… Там ведь от всего, что с тобой делают, ты уже сам хочешь перестать думать и чувствовать. Рассудок не столько отнимают у тебя, сколько ты надеешься от него избавиться. Но у меня была цель, хоть я и не сразу осознала ее.

Вершинин положил ей руку на плечо, с сочувствием заглянул в глаза:

— Скажи, Александра…. Твой полковник, он ведь силой вынудил тебя с ним жить? Ты еще и за это мстишь?

Саша не сразу поняла, о чем ее спрашивают, потом залилась краской и уставилась на него в изумлении.

— Нет, конечно, нет! Как тебе только в голову пришло такое! Стыдно, Рома, тебе ж полагается разбираться в людях. Да я сама повесилась Щербатову на шею, если хочешь.

Саша подумала, что едва ли Вершинин задает эти вопросы из сочувствия к ее человеческой и женской судьбе. Видимо, частная жизнь руководства Нового порядка входила теперь в сферу его профессиональных интересов.

— И после этого ты намереваешься убить его в день его свадьбы? Как у тебя все это укладывается в голове вообще? — Вершинин ухмыльнулся. — Ты что же, выходит, соблазнила его, как Мата Хари? Не подозревал за тобой таких талантов!

Саша толкнула его локтем в бок:

— Хорош измываться! Какое там…

— Но что тогда?

Саша знала, что нарочно соблазнить Щербатова — да и кого бы то ни было — не смогла бы, даже если б победа Мировой революции зависела от одного этого. Эта часть плана с самого начала была обречена. Когда ее привезли к нему домой из того подвала, она была сломана — не столько пытками и наркотиками, сколько осознанием окончательного и неизбывного поражения на всех фронтах. Тогда она уцепилась за Щербатова безо всякого расчета, звериным слепым инстинктом — и потому, верно, это сработало. Выходит ли, что он воспользовался ее состоянием? Да нет, скорее уж она им воспользовалась, чтоб удержаться на скользком склоне и не скатиться в пучину черной меланхолии. Неприятно это признавать, но, выходит, человек куда сильнее зависит от низменных побуждений плоти, чем хотелось бы полагать.

Теперь уже не важно. Теперь, конечно, эту связь следует прекратить. Щербатов обещал, что работать, чтоб получить амнистию, она сможет независимо от их отношений. И детей тоже сможет видеть. Так что для ее плана ничего не изменится. Вообще ничего не изменится, ну разве что еда будет попроще, но она и любит попроще.

Надо, конечно, сказать Щербатову, что им пора разъезжаться, он ведь и сам ждет, когда она это скажет. Саша собиралась сказать… просто не сегодня. Сегодня и так непростой день… Завтра она это скажет, ну или скоро. Одна ночь, или там две-три ночи уже ничего не изменят.

— Не знаю. Так получилось. Отстань, — хмуро ответила Саша.

И догадалась наконец сменить тему:

— Как ты сам-то живешь-можешь?

— Великолепно, — ответил Вершинин на долю секунды раньше, чем это было бы естественно. — Я, как всегда, великолепно!