Завершившие войну

Глава 6

Январь 1920 года.

Еще под Двинском, в конце семнадцатого года, когда Аглая впервые начала ходить через фронт с разведывательными партиями, ее ценили за умение ориентироваться на местности. Даже когда измотанные, а подчас раненые разведчики возвращались из поиска дождливой ночью, с плохим компасом и неточной картой, рискуя сбиться с пути и вместо тайника с лодкой на берегу Западной Двины напороться на опутанный колючей проволокой немецкий блокгауз, Аглая по памяти, по местным предметам, в конце концов чутьем умела найти верную дорогу.

Вот и сейчас она вела свой отряд под воющий ветер непроглядной ночью. С каждым шагом они и приближались к своим, и все больше рисковали напороться на конный разъезд, на пулеметную очередь из темноты, на крик пароля, к которому она не знала верного отзыва. На условленном месте сбора их ждала сильно поредевшая после боя команда с разъезда. Отряд от Шерметьевки пропал неведомо куда, искать или ждать его сверх положенного времени — только губить остальных. В сгустившихся сумерках пошли в сторону звуков боя, туда, где небо отсвечивало желтым пламенем пожаров и белым сиянием ракет. Аглая шла в самой голове колонны — пока дорога была куда более страшным врагом, чем белые. Не дорога — заснеженное лесистое бездорожье, на котором выбивались из последних сил кони, терялись позади отставшие. В любой момент можно было пойти не туда и через несколько часов выматывающего пути все так же очутиться посреди бесплодной пустоши.

По опыту Аглая знала, что боевые порядки, выстроенные в отчетливые линии переднего края, охранения, фланговых позиций, с началом сражения придут в движение, изменятся до неузнаваемости. В моменты кризиса фронт превращается в своего рода архипелаг, в котором острова с нашими и неприятельскими войсками располагаются в самом причудливом соотношении. «Полоса сомнений», около версты глубиной, будет зиять громадными дырами никем не занятого пространства между ощетинившимся опорными пунктами. Через эти прорехи во фронте Аглая рассчитывала провести свой отряд.

Когда звуки боя стали ближе, а осветительные ракеты видны маленькими взлетающими звездами, она остановила колонну, приказала выставить охранение и, подобрав подходящее место для наблюдения, минут двадцать вслушивалась и всматривалась. Там, где, судя по звуку, стреляют сразу несколько французских станковых пулеметов, позиция, вероятно, неприятельская. А вот та, где скупыми очередями, экономя патроны, отвечает «максим», скорее всего, наша. И осветительные ракеты тоже может запускать только противник, в Народной армии такой роскоши не водилось. Долго гореть может только в селе или на станции, а снопы искр похожи на те, что вылетают из паровозной трубы. Вот два орудия дали беглую серию из нескольких выстрелов, и пусть их не видно, но по тому, откуда доносится звук, можно сделать вывод, что пушки наши. Едва ли они стоят в чистом поле без прикрытия, так что на подходах к их расположению наверняка позиции красных плотнее.

Вот так, соотнося одно с другим, Аглая пыталась понять, где находится она, куда ей нужно с учетом изменившейся за день обстановки, и как все, что она видит и слышит, соответствует карте. Приняла решение, вернулась к отряду и поменяла порядок движения, разделила на несколько групп поменьше. Выделила головной дозор, разъяснила его командиру маршрут. Определила свое место в первой, за головным дозором, группе из полусотни человек, место заместителя — в последней. Довела до старших групп порядок действий по различным ситуациям. Убедилась, что в каждой группе не меньше трех человек знают пароль и отзыв, которые с полуночи вступят в действие. Приходится считаться с тем, что не во все подразделения вовремя дойдут посыльные, поэтому люди затвердили и те пароли, что были с восьми вечера до полуночи.

На все это ушло еще с полчаса. Увидев, что время перевалило за полночь, Аглая скомандовала начать движение. Такой крупный отряд она вела через фронт впервые. Шли спешившись, ведя лошадей в поводу, тяжелораненых везли на санях. Под ноги начали попадаться обледенелые трупы в иностранных и русских шинелях, фабричных и домашних бекешах и полушубках. На снегу темнели кровавые пятна и чернели ямы снарядных воронок. Всполохи ракет отблескивали на множестве стреляных гильз.

Шедшие часто останавливались по коротко мигавшему впереди сигналу головного дозора. Электрические фонари с синим светофильтром были в каждой группе у замыкающего. Ему шепотом по цепочке передавали сигнал, и он отсвечивал своим фонарем назад. Два коротких — стой, один длинный — продолжаем движение. На очередной остановке от дозора пришел посыльный:

— Впереди наши!

— Тихо! — об этом не следовало вот так сразу сообщать всем. От воодушевления люди могли позабыть про осторожность, а до спасения на самом деле еще далеко — хвост колонны позади почти на версту. Сейчас предстояло потихонечку протаскивать по найденному маршруту одну группу за другой, как слабую нитку через тесное игольное ушко.

Пока бойцы рейдового отряда проходили через свой передний край, Аглая повстречала в неглубоком окопчике передового охранения командира роты, на которую им посчастливилось выйти.

— Ну ты и везучий, чертушка! — засмеялась Аглая. — В Народной армии десятки рот, а вышла я прямо на твою!

— А это не моя рота, — конопатое лицо Лексы расплылось в довольной улыбке. — Это добровольцы. И я доброволец. Подойди вы на четверть часа позже, тут уже никого бы не было. Я бы их увел.

— Как это? Почему?

— Общий отход. Грузятся на разъезде — на станции не выйдет, там белые уже. Да и артиллерия их бьет по каждой ручной дрезине, не говоря про паровозы. Князев кликнул добровольцев из бойцов и младших командиров — прикрыть общий отход контратакой.

— И ты вызвался?

— А то! — Лекса лихо подбоченился. — Ты же не вернулась еще, вот и мне отступать зазорно! Может, из твоих кого кликнем? А то нас тут будет едва за две сотни.

Аглая помолчала. Предлагать людям, которые провели больше суток в седле, причем многие из них не спали вовсе за это время, вызываться добровольцами на такое дело означало подвергать серьезному испытанию их преданность. Те, кто весь день и полночи держали позицию здесь, может, и пребывали в большей опасности под ураганным огнем тяжелых орудий, но ее бойцы находились на последнем пределе физических сил.

— Нет. Они с ног валятся, — ответила она, но с ноткой ехидства добавила: — А я вот останусь. Ты же не уходишь еще! Моих Серега уведет.

— Гланька, да ты чего… — растерялся Лекса. — Ты же… Я же… Тут же знаешь чего начнется сейчас?! Иди, Гланя. Я прикрою.

Аглая стянула перчатку и накрыла ладонью его холодную руку. Рукавицы этот ухарь, по своему обыкновению, потерял, а снять новые с какого-нибудь трупа не догадался.

— Ну уж нет, Алексей. Сговорились быть вместе — вместе и будем. Ты что же думал, я шутки с тобой шучу? Где ты, там и я. Скажи лучше, чего у моих ребят попросим. Что нам тут нужнее, чем им в тылу?

Лекса одновременно приободрился и посуровел.

— Пусть оставят нам гранаты и по обойме патронов с человека. У нас туго с этим делом.

— Крепко вам тут досталось?

— Дак не то слово… Через час пополудни небо казалось с овчинку. Железнодорожники отказались ехать к нам.

— Даже так? Саботаж?

— Какое… труханули просто. Тут самолеты весь день такое учиняли, путя по обе стороны битым железом завалены, страх смотреть. И там, в Богоявленской, тоже станцию бомбили.

— И как же вы?

— Саша Гинзбург туда отправилась, порядок наводить. Сама, с одним своим конвоем. Говорят, кого-то расстреляла, перед кем-то к революционной совести взывала… Мальчишек-учеников на паровозы зазвала. Что бы там ни было, но к вечеру движение пошло. Как смеркаться стало, даже малость белых потеснили.

Заместитель выходил с ничьей земли последним, ползком — свою лошадь еще раньше отправил с кем-то из бойцов. Худое лицо заострилось от усталости, скулы и подбородок побелели от мороза.

— Все, командир, — выдохнул он. — За мной никого.

— Забирай всех, построй где вон ребята скажут. Сдавайте все гранаты и по одной обойме с человека. Потом уводи на погрузку, на разъезд. Вы уходите в тыл.

— Добро. Ты, я так понимаю, остаешься? — ответил Серега, глянув на Лексу.

— Да, — и обратившись уже к ротному, Аглая попросила: — Проводи меня к Князеву, доложить надо.

— Сам не могу, — с сожалением ответил Лекса. — Мне ж еще отсюда бойцов на другую позицию вести. Провожатых дам. Пункт боепитания там же.

Четвертью часа позже, ведя в поводу свою тяжело хрипящую, постоянно спотыкающуюся лошадь, Аглая добралась до будки стрелочника на выходном семафоре в южной горловине станции.

Посыльный прибыл гораздо раньше и предупредил об ее возвращении, так что особого ажиотажа Аглая тут не произвела. Белоусов, с перебинтованной в двух местах левой ногой под распоротой штаниной, сидел за столом и по телефону передавал данные для артиллерийской стрельбы по квадратам карты-трехверстки. Аглае улыбнулся, кивнул, но от разговора не отвлекся. Князев стоял у оконного проема с чужой трубкой в зубах, выложив на подоконник наган, горсть патронов, три гранаты немецкого образца на длинных деревянных ручках, офицерский свисток и карманные часы. Затягиваясь так, что пламя в чашечке освещало его лицо, не спеша, одной рукой, приводил в порядок все это хозяйство. Завидев Аглаю, мотнул головой:

— Вон, Гланька! Нечего тебе тут. Белоусову доложишь по пути.

— Я с тобой остаюсь, командир.

— А! Вольному воля… — голос Князева потеплел. — Дак тогда торопись докладывать!

Белоусов заканчивал телефонный разговор:

— …до полного расстрела снарядов. Потом сразу берите на передки и на погрузку. Все!

Положил трубку. Стоявший рядом связист принялся снимать аппарат и сматывать кабель.

— Пойдемте, Аглая Павловна, на воздух, а то мне еще за сборами проследить надо, — Белоусов встал, опираясь на бог весть откуда взявшийся тут медицинский костыль.

Аглае «воздух» осточертел за сутки хуже горькой редьки. Хотелось побыть тут, в домике, хотя бы в иллюзии тепла — все равно ни одного целого окошка. Но она поняла, что Белоусов хочет обсудить что-то отдельно от Князева.

Они остановились в дюжине шагов от будки — дальше по кромешной темноте идти смысла не было.

— Сильно досталось? — спросила Аглая.

— Шесть сотен убитых, почти две тысячи пропавших без вести, без малого пять тысяч раненых. Снарядов считайте что не осталось совсем. Патронов хорошо если по десятку на винтовку. Оставаться здесь нельзя, нам не пережить еще день на этой позиции…

— Да я про ногу.

— Нет, мясо — осколками. Через неделю брошу эту ходулю, похромаю сам. Но давайте к нашим делам.

Вражеская осветительная ракета взмыла в воздух. На миг усталое лицо собеседника проступило перед Аглаей — и тут же потонуло в черных тенях, а после и вовсе скрылось.

— Раз вы остаетесь с Князевым, имейте в виду… он лично, судя по всему, из этой атаки вернуться не планирует.

Они немного помолчали. Стоять на ногах обоим было тяжко — ему из-за ран, ей от усталости. Мороз щипал щеки. Время поджимало. По всем разумным причинам этот разговор следовало завершить как можно скорее. И все же оба они с минуту молчали, не глядя друг на друга, потому что не знали, что тут сказать.

Новый порядок поставил краскома Князева перед выбором: сдать себя и своих соратников либо пожертвовать родными детьми. Все, кто хоть немного его знал, понимали, что играть по этим паскудным правилам он не станет и выбор такой совершать откажется. Пуля в висок — не его стиль. Потому он остается прикрывать отступление своей армии.

Пусть теперь комиссар Гинзбург только попробует упрекнуть ее за подрыв санитарного поезда, пусть только попробует!

— Так что я, собственно, вам хотел сказать, Аглая Павловна, — Белоусов нарушил наконец тягостное молчание. — Не проморгайте момент дать отступление, попробуйте до этого дожить. Постарайтесь отойти, кто сможет. Артналет наш без четверти три, атака сразу после него. Я оставлю для вас паровоз с парой вагонов. В шесть он уйдет при любых обстоятельствах.

— Я поняла. Мой доклад?

— Серега доложит. До скорого.

На рубеж атаки выходили ползком и короткими перебежками. Белые стали пореже вешать ракеты, а дежурные пулеметчики прекратили палить на каждый шорох. Но у противника мало кто спал — по всему фронту слышался звук лопат об землю, переговоры, стук копыт, скрежет ложек об котелки.

Всего у красных здесь осталось под три сотни бойцов. Разбились они не по подразделениям, а по своим близким тем или иным способом — кто земляки, кто служил вместе, кто сдружился за этот походный год. Старшим команд объяснили весь нехитрый замысел: фронт между железной дорогой и главной улицей села, не потеряешься, направление — прямо. Бей, покуда сила в руках есть, и вся недолга.

Они, ветераны пятьдесят первого полка, были все рядом. Князев, Аглая, Лекса и еще полтора десятка человек. Командарм определил свое место в центре, по сигналу свистка всем вперед, действовать больше штыком и гранатой. И ни в коем случае не останавливаться.

Артиллерия ударила вовремя. Все десять оставшихся орудий, беглым огнем по квадратам, по всему фронту осыпали гранатами предположительно занятые противником позиции. Ни о какой корректировке речи не шло. Сейчас арьергарды красных должны начать отход следом за основными силами.

Аглая, укрывшись полулежа в большой снарядной воронке, наблюдала за Князевым. Тот сидел шагах в десяти от нее, привалившись спиной к печи разрушенного дома. Вспышки разрывов на миг освещали его, откручивающего крышки на длинных рукоятках гранат. Пока собирались и готовились, помимо дела он не сказал и пары слов, ни ей, ни кому-то еще, лишь молча пожимал протянутые ладони.

Никто не обманывался этой суматошной канонадой. Огонь лишь не дает врагу немедля тронуться в преследование. Сейчас на той стороне все попрятались в укрытия и готовы к встрече. Есть лишь десяток-другой секунд, чтобы сразу после снарядных разрывов ринуться вперед и забросать гранатами погреба и воронки, в которых сгрудилась чужая пехота, пережидая обстрел. Враги отряхивают землю с касок, сквозь звон в ушах пытаются расслышать новую угрозу, мешкают возвращаться на позиции — а вдруг пушки еще не окончательно замолчали? Надо успеть наказать их за эту нерасторопность, чтобы с теми, кто уцелеет, сойтись на штык и револьверный выстрел в упор.

Очередная группа разрывов легла в сотне саженей впереди — артиллерия перенесла огонь в глубину, в район возможного сосредоточения батальонных резервов. Длинная трель сигнала подбросила красных на ноги. Князев, поднявшись во весь рост своей уродливой однорукой фигуры, выплюнул изо рта свисток, зубами рванул вытяжной шнур гранаты и ринулся вперед, даже не глядя, последовал ли кто за ним.

Аглая предпочла бы десяток рейдов вроде вчерашнего одной такой атаке. Тут надо, чтобы руки и ноги действовали вперед головы, «думать» спинным мозгом, полагаться на интуицию и надеяться на свою удачу. В этом деле она была недостаточно зверем, потому заранее решила для себя, что будет держаться возле Князева и немного позади. Бежать, когда он бежит, падать вслед за ним и тому подобное. Чутье и опыт будут беречь его лучше, чем он сам. И, быть может, тех, кто вокруг него.

Она перебегала, ползла, падала, швыряла перед собой гранату за гранатой из сухарного мешка через плечо, расстреливала один за другим магазины своего «Люгера» по мечущимся теням в овальных касках, моргала на вспышки чужих выстрелов из темноты, не успевая испугаться.

Обнаружила себя в груде каких-то кирпичей. Дышать морозным воздухом больно, во рту сухо, ноги дрожат, крутит судорогой. Положила рядом пистолет, сдернула флагу с поясного ремня и, пока пила, пыталась понять, где находится и кто с ней рядом. Вон Князев впереди, открыв дверцу нагана, ловко вытряхнул из барабана гильзы, вытащил что-то из кармана бекеши и, зажав оружие между колен, принялся один за одним вставлять патроны в каморы. Кто-то еще из своих, лица не видно, с зажатой в руке гранатой всматривается в темноту. Сзади и по бокам близкие шаги, переговоры в полный голос, длинная очередь из трофейного ручного пулемета куда-то в сторону противника.

Над головой возвышается металлическая громада, напоминающая абстрактную скульптуру авангардиста вроде Боччони. А ведь это изувеченная снарядами паровая мельница! Аглая сидит в обломках строения, на чердаке которого начала вчерашний день. Вперед пошли с южной окраины села, значит, продвинулись саженей на триста.

Еще три дня назад в такой ситуации Князев приказал бы что-то вроде: «Хорош, закрепляемся тут!» или даже скомандовал отступление. Потенциал этой атаки исчерпан, противник худо-бедно выставил из резервов вторую линию обороны на пути их движения. Дальше им не пройти.

Князеву нужно идти дальше. Ей — нет. Пока — нет.

Поэтому Аглая осталась неподвижна, когда командарм закрыл дверцу, взвел курок и, вскочив на ноги, гаркнул:

— Вперед!

На голос темноту в сотне шагов впереди разорвали десятки выстрелов. Князев упал, не сделав и двух шагов. Аглая быстро переползла туда, где он лежал. Командарм еще тяжело и хрипло дышал, хотя ниже груди был весь залит кровью. Неприятельская стрельба не прекращалась, но вся шла поверх голов. Неопытные бойцы, да еще и второпях, всегда берут прицел выше, чем следует.

— Командир жив! Помоги оттащить! — крикнула Аглая парню, случившемуся неподалеку.

Лекса, перебежкой проскочив открытую проплешину, рухнул рядом. Видно, он тоже решил держаться поближе. Вдвоем они сумели затащить Князева обратно в руины мельницы за несколько секунд до того, как противник разобрался наконец в обстановке и повесил над головами осветительную ракету.

Вынув свой свисток, Аглая скомандовала отход. Сильно поредевший отряд, огрызаясь огнем, возвращался развалинами села. Их особо не преследовали, провожая длинными неприцельными очередями станковых пулеметов. К одинокому эшелону из трех товарных вагонов на покинутый разъезд вместе с Аглаей вышло сорок шесть человек, да полтора десятка тяжелораненых притащили на санях и носилках. У нее совсем не осталось патронов. Последняя французская граната хранилась у сердца, в специально вшитом потайном кармане шинели. Ее Аглая сберегала для особенной встречи, час которой пока не пробил.