Завершившие войну

Глава 31

Апрель 1920 года.

— Ну и к чему тебе уходить на ночь глядя? В холод, во тьму… когда можно остаться здесь? — проворковала Лилечка и потянулась так, что Вершинин несколько секунд действительно колебался. Ее золотистые кудри и после безумств последних часов были рассыпаны по плечам самым живописным образом. Шелковая простыня образовала на изгибах тела такие складки, что у Вершинина перехватило дыхание. Лилечка превзошла саму себя — больно уж ей хотелось получить оплату и за следующие сутки.

— Увы, сладкая моя, у меня дела. Одевайся, поцелуй меня и убегай. Я непременно телефонирую мадам на следующей неделе. Надеюсь, ты найдешь для меня время.

— Для тебя — всегда, — с улыбкой соврала Лилечка и быстро принялась одеваться. Женщины этой ценовой категории безошибочно угадывали, когда их капризы клиенту в радость, а когда следует сделаться покладистыми.

Через пять минут от нее остался только легкий аромат французских духов. Умение незаметно исчезать также было частью профессии. У Лилечки достало такта не напомнить, что прежде Вершинин нередко оставлял у себя ее или ее коллег на целые недели — иногда даже двоих сразу. Приятно было возвращаться со службы, зная, что дома тебя дожидается такая вот кошечка — хищная или ласковая, в зависимости от твоего настроения.

Однако в последнее время Вершинин не мог позволить себе этих трат на постоянной основе. Тамбовское восстание, основной источник его комиссионных, потеряло доступ к железной дороге и, соответственно, возможность получать поставки. Да и в любом случае оно задыхалось, Реньо не считал более осмысленным в него инвестировать. На других участках дела шли немногим лучше. Революция умирала, лишая Вершинина жирного куска.

Хуже того, важные для Великой Франции дела, успех в которых щедро вознаграждался, Реньо все чаще поручал не Вершинину, а другим агентам — тем, кто давно дышал ему в затылок. К сожалению, Александра угадала: скупой француз понял, что Вершинин завысил свои комиссионные на Тамбовских поставках, потому ликвидацию Михайлова доверил не ему. И очень глупо! Уж Вершинин бы не допустил, чтоб исполнители вышли из-под контроля, взорвали заодно родственницу Щербатова и лишь чудом не убили и его самого. Вершинин-то умел заставлять революционеров делать аккурат то, что нужно нанимателю — не меньше, но и ни в коем случае не больше! Хорошо, глупцы не знали, что работают на французов, как не знала этого в свое время Александра и многие другие. Но кое-какие следы настоящего заказчика следствие могло бы найти, если бы не Роман Вершинин. Прятать концы в воду, чтоб роль концерна «Улисс» так и не вскрылась на следствии, пришлось в итоге именно ему, и премия оказалась щедрой. Однако доверия Реньо не восстановило даже это, и Вершинин снова сидел на скучной малоприбыльной текучке.

Особенно досадно это было теперь, когда он наконец-то нашел, во что действительно стоило бы инвестировать. Увы, бумажка с красной печатью, которая могла бы дать ему безграничную свободу и блестящее будущее в новом мире, стоила чересчур дорого для него.

Впрочем, сегодня он завершит свое частное расследование, которое докажет: лучше Романа Вершинина не было, нет и не будет агента не то что в «Улиссе» — в целом свете. Спасибо боевой подруге Александре.

Эта дурочка, похоже, действительно возомнила, будто в их декабрьскую встречу ей удалось перевербовать самого Вершинина. На деле у него попросту не было тогда причин ее убивать — зачем, если через нее так удобно оказалось вбросить информацию о бронетехнике, давая восстанию шанс потрепыхаться подольше. А вот французский паспорт Вершинин был готов устроить Александре по-настоящему, все же они через многое прошли вместе… Она даже не поблагодарила его, вот так и делай людям добро! Что ж, раз она продолжает лезть в дела, которые ей не по зубам — пускай пеняет на себя.

Разумеется, за терактом в день венчания стоит куда более серьезная сила, чем беглый комиссар и пара монашков из церковного подвала. Если просто арестовать Александру, она ничего особо интересного не сможет рассказать при всем желании. Что ж, ей не привыкать, что ее используют вслепую. Если б Вершинин заснул на сотню лет, а потом его разбудили бы и спросили, что происходит, он ответил бы — как обычно, кто-то манипулирует безголовыми идеалистами в своих целях.

Однако Вершинин недаром ел свой хлеб в контрразведке и работать с информацией умел. Обширная сеть осведомителей во всех слоях общества сохранилась у него с тех времен и постоянно расширялась.

И все же Церковь была крепким орешком даже для Вершинина. Совершенно герметичная структура с собственной иерархией, собственным судом, собственной невидимой миру борьбой за власть. Мало кто знал, что в действительности скрывалось за благолепной риторикой и архаичными обрядами. Бывало, что рядового попика или провинциального монашка извергали из сана за пьянство или распутство; однако все, кто поднимался чуть выше, становились неподвластны никакому человеческому суду. Кто чересчур близко дружил с певчими из церковного хора, кто сколачивал состояние на церковных свечах, кто втихаря заводил не подобающую по сану семью — все это тщательно заметалось под ковер.

Существование внутри Церкви нескольких сект особым секретом не было, и особым грехом на фоне прочего — тоже. Ереси расцветали в церковной среде так же, как и прочие пороки. Однако при Новом порядке Церковь впервые за столетия обрела реальную власть над чем-то, помимо самой себя. Это несколько нарушило ее герметичность и породило неизбежных при переделе власти обиженных, готовых поделиться сведениями — особенно за мзду. С одним из таких людей Вершинин и намеревался сегодня встретиться.

Костюм для выходов на Сенную, где он предпочитал проводить конфиденциальные встречи, у него был заготовлен особый: щегольский бежевый шарф, узкие брюки, клетчатый пиджак, лихо заломленная на затылок кепка и самое главное — блестящие сапоги в гармошку, на жиганском жаргоне — прохоря. Среда, в которую он сегодня намеревался влиться, небрежного отношения к одежде не прощала, и Вершинин не пропустил ни одной детали образа жигана. Разве что золотой фиксы во рту недоставало.

Квартиру Вершинин снимал в приличном доходном доме, однако с таким расчетом, чтоб на Сенную отсюда можно было выйти дворами, не привлекая внимания городовых. Под аркой под ноги ему бросился нищий и что-то залепетал. Вершинин собрался уже пнуть наглеца, но заметил характерный пустой взгляд и отсутствие пальцев на левой руке. Бить болванчика было бы зазорно что для солидного служащего французского концерна, что для фартового вора. Воспользовавшись секундным замешательством, нищий вцепился в полу его пиджака изувеченными пальцами.

— Сестрица подарок ждет, — монотонно завывал калека. — Дай, дай подарок сестрице.

Вершинин присвистнул. Вон оно что!

Жертвы красного протокола, официально именуемые умиротворенными, а в обиходе — болванчиками, формально пожизненно оставались под опекой ОГП или Церкви. Фактически же торговля безмозглыми, но безотказными рабами шла вовсю, и на каких только тяжелых и грязных работах их не использовали. Превращали их и в профессиональных нищих. Даже в эти тяжелые времена подавали им неплохо из суеверного страха, пришептывая «чур не меня». Использовали болванчиков и для передачи посланий. Их нетрудно было заставить выучить любой текст, найти конкретного человека и даже запомнить ответ. А вот вытащить из бедолаг, кто и что им поручил, было невозможно ни по-хорошему, ни по-плохому — они попросту не понимали даже самых простых вопросов. Красный протокол — чудовищно эффективное средство, однако на каждом конкретном человеке его можно использовать только один раз.

Сенная площадь и в этот поздний час кипела жизнью. Товар на лотках освещали разного рода керосиновые и масляные лампы, кое-где даже свечи. Впрочем, то, что нуждалось в освещении, было выложено по большей части для отвода глаз, а настоящие сделки заключались в темноте. Здесь можно было по сходной цене приобрести все — оружие, морфий, документы, которые не первая проверка отличит от подлинных. Здесь предлагали свои услуги люди, способные быстро и без шума разрешить самые деликатные вопросы. Недорого можно было получить в свое полное распоряжение человека любого пола и возраста, чья судьба никогда никого не заинтересует.

Вершинину на рынке сегодня ничего не было нужно. Он проследовал прямиком к шалману, расположенному в переплетении окружавших площадь темных вонючих переулков. Недалеко от входа к нему подскочили две простоволосые девицы, светленькая и шатенка.

— Всего-то рупь, барин, — зазывали они наперебой. — Номера туточки рядом. Не пожалеете!

Вершинин стряхнул их с себя и выдал каждой по пятирублевой купюре. Вид у девушек был откровенно голодный.

— Пшли отсюда, — процедил он. — Поешьте хоть, а то на вас без слез не взглянешь.

Девицы, не веря своему счастью, растворились в сизых сумерках. Вершинин проводил их взглядом. У блондинки подозрительная сыпь на щедро обнаженной груди, а шатенка очень даже ничего. Моложе Лилечки лет на десять, а дешевле в пятьдесят раз. В принципе, если отмыть… Но зачем ему этот телячий взгляд, это мученическое ожидание, пока он удовлетворит свою похоть? Лилечка и подобные ей брали другим. Даже если как мужчина он оказывался не на высоте, все равно расставался с ними он, чувствуя, что достоин всяческого обожания и его ждет блестящее будущее.

Проблема заключалась в том, что в последнее время только дорогие проститутки и дарили ему это ощущение, а жизнь больше била лицом о стол. И вот это он решительно намеревался исправить. Потому сыскал неприметную, лишенную всякой вывески дверь и спустился по скользкой крутой лестнице в подвал.

Глаза привычно защипало от табачного дыма. Не проветривали в безымянном подпольном шалмане, верно, никогда. Вершинин принял у полового обязательную рюмку самогона — закусок здесь не водилось — и прошел к закопченному столику в дальнем углу, поближе к служебному выходу. Встретился взглядом с неприметным человеком в сером за два столика от него, со значением кивнул. Здороваться покамест не стал. Этот человек, возможно, понадобится Вершинину чуть погодя.

Шалман полнился посетителями самого разного толка, однако держались все солидно, без разухабистости. Простых пьянчуг здесь не привечали, и буйство не поощрялось. Разговоры велись вполголоса, стопки купюр тихо меняли хозяев, ножи оставались в ножнах. Девицы здесь были классом повыше, чем на улице, и не такие назойливые. Первыми они к посетителям не лезли — знали, что люди приходят сюда по делам. Из граммофона негромко доносился чувствительный романс.

Когда пластинка закончилась, из кухни вышли обшарпанный старикашка со скрипочкой и певичка в бархатном платье. Старикашка завел надрывную мелодию, девушка запела прочувствованно и даже почти попадая в ноты:

Подобно изменщику из песни, Вершинин глянул на настенные часы с гирями — «Танк» он на Сенную не надевал, тут убивали и за куда менее ценные вещи. Тот, кого он ждал, опаздывал уже на двадцать минут. Неужто его визави заблудился или вовсе труса спраздновал? Тут от дверей донесся невнятный шум.

— Голубчик, глянь-ка, не по мою ли душу фраерок, — бросил Вершинин случившемуся рядом половому.

Минуту спустя к столику подошел, брезгливо морщась, невысокий господин в золоченом пенсне, каракулевом пальто и замшевых перчатках.

— Для чего вы зазвали меня в эдакий вертеп? — господин недоверчиво оглядел колченогий стул, но все же осторожно уселся. — Неужто нельзя было назначить встречу в приличном заведении?

— Из соображений конфиденциальности, — загадочно ответил Вершинин. — Ну-с, не станем тратить время на приветствия и представления. Мне указали на вас как на человека, который может сообщить некоторые сведения о секте так называемых хлыстов.

— Будьте любезны, деньги вперед, — живо сказал господин.

Вершинин без пререканий протянул ему пачку четвертных купюр. Господин стянул перчатки, любовно пересчитал деньги, слюнявя пальцы, и убрал во внутренний карман. После снова надел перчатки. Рукава и воротник некогда недешевого пальто были изрядно потерты и засалены.

— Итак, хлысты, — изрек господин под выжидающим взглядом Вершинина. — Древняя секта, уходящая корнями в шестнадцатый век или даже более ранние времена. Сами себя они именуют Христовыми людьми. Прозвание получили по приверженности к ритуальным самобичеваниям… существованию коего, впрочем, убедительных доказательств нет. По вероучению — типичная гностико-манихейская ересь. Убеждены, что душа создана Богом, или же Отцом, а все плотское порождено Дьяволом, иначе — Матерью. Полагают, впрочем, что к Матери должно обращаться по вопросам земного, низменного свойства; некоторые общины практикуют своего рода воззвания к ней, отчего многие путают это учение с языческим поклонением Матери Сырой Земле. Однако суть духовного делания секты — в освобождении души от рабства плоти и всех связанных с нею пороков. Хлысты верят в перерождение душ и считают, что рано или поздно все души… заключенный в нас свет, как они выражаются… соберутся в единую мировую душу.

Вершинин кашлянул.

— Понимаю, вас не теологические аспекты интересуют, — вздохнул господин. — Задавайте вопросы, а я в меру сил попытаюсь ответить.

— Каково реальное влияние хлыстов внутри Церкви и за ее пределами?

— Едва ли кто-то обладает этими сведениями во всей полноте, — господин сокрушенно покачал головой. — Даже и внутри секты, полагаю, никто не знает доподлинно. Хлысты расселены по всей территории бывшей Империи. Их учение не возбраняет, даже предписывает участие в православных обрядах с целью сокрытия своей веры. Они живут среди крестьян и ремесленников, старообрядцев и никониан, практически неотличимые от них. Распознать их можно разве что по сугубо праведному образу жизни: чураются табака и вина, одеваются скромно, много и прилежно трудятся. Даже в браке стараются хранить целомудрие, отчего детей у них мало или нет вовсе. В Церкви же их и вовсе не отличить от подлинно православных монахов.

Певичка затянула очередной жалостливый романс. Скрипач подыгрывал ей фальшиво и не в ритм.

— Так что же, выходит, за все эти столетия не предпринималось никакой попытки… как бы вы это назвали… извергнуть еретиков из церковной среды?

— Отчего же? — господин неопределенно повел рукой. Перчаток он так и не снял. — В Церкви, знаете ли, постоянно борются между собой разные группировки… Все стараются стянуть к себе своих людей, и сектанты тоже. В ересях, этой и других, подозревают многих, даже иногда и иерархов… Случается, одна группировка вытесняет другую из богатого монастыря или доходных приходов. Интриги, склоки, явные и подспудные обвинения в различных грехах, и в ересях тоже… Просто в мир это никогда не выносится. Все, что происходит в Церкви, остается в Церкви. Иногда мерзавцы продолжают здравствовать при чинах и почестях, а достойные люди становятся жертвами интриг… Я, знаете ли, был прокурором епархиального суда, но паскудная клевета завистников перечеркнула десять лет беспорочной службы…

— Где хлысты сосредотачивают своих людей внутри Церкви? — перебил его излияния Вершинин.

— Вы понимаете, это же доподлинно никому не известно… слухи ходят разные… часто говорят, что тот или иной монастырь впал в ересь. Обычно чтоб опорочить его руководство в каких-то целях…

— Вам заплатили за что-то более существенное, чем слухи, — сказал Вершинин ровно, вроде бы безо всякой угрозы.

— Да-да, — засуетился господин. — Разумеется, есть кое-что посерьезнее. Епархия в шестнадцатом году проводила одно внутреннее расследование… делу так и не дали хода, а вскоре и протоколы загадочным образом исчезли из канцелярии… а касалось оно некоторых закупочных операций Храма Христа Спасителя.

— В ходе расследования было выявлено, что в храме орудуют сектанты?

— Отнюдь, — господин нервно сплел пальцы. — Выявлено как раз ничего не было, с закупками все оказалось совершенно чисто, даже удивительно… Но вел это дело бывший полицейский следователь, он постригся в монахи из-за трагических жизненных обстоятельств, душераздирающая история… так вот, он поведал мне кое-что в частном порядке, в материалы дела это не пошло… он выяснил, что во всех службах храма просматривается четкая внутренняя структура, не имеющая ничего общего с церковной иерархией. С сектой хлыстов он связал ее по своим источникам. Да и выбор места оказался не случайным. Для строительства Храма Христа Спасителя был снесен древний хлыстовский монастырь, и его церковь имела особое значение в их доктрине…

— И что же потом случилось с тем следователем? — полюбопытствовал Вершинин.

— Странное дело… среди расследования он совершенно повредился в уме. Сделался вдруг пускающим слюни идиотом, как те, кого теперь называют умиротворенными. Неудивительно, после всех выпавших на его долю потрясений… и все же чересчур внезапно.

— Любопытно, — Вершинин побарабанил пальцами по нечистому столу. — Он называл вам фамилии?

— Фамилии… — смешался господин. — В Церкви не пользуются, знаете ли, фамилиями… Некоторые имена и должности, да. Насколько мне известно, эти люди до сих пор служат при храме. Но мы не договаривались на имена!

— За имена я заплачу вам столько, сколько уже заплатил.

Господин пожевал губы, потом решительно сказал:

— Вдвое против прежнего.

Вершинин торговаться не стал, достал бумажник и отсчитал купюры. Это расследование он вел на собственные средства, которых ему и так в последнее время недоставало. Но результат обещал окупиться сторицей — учитывая, о чем в действительности шла речь.

— Возможно ли в этом вертепе достать перо и бумагу? — господин поправил пенсне на носу. — Я составлю для вас список.

— Никаких списков! — важные сведения Вершинин привык не доверять бумаге. — Просто назовите имена. Я запомню.

Четверть часа спустя довольный господин направился к выходу. Вершинин встретился взглядом с человеком в сером, по-прежнему сидевшим в своем углу. Тот встал, подошел и уселся напротив.

— Фраер, с которым я тут гутарил, — Вершинин говорил тихо, зная, что собеседник не пропустит ни единого слова. — Поставь его на перо. Отстежка ваша при нем. Ежели все шито-крыто провернете, чтоб архангелы жмура не нашли и не прочухали чего — завтра у Кривого будет для вас столько же.

— Заколото, — спокойно ответил серый человек, улыбнулся, сверкнув золотыми зубами, и скользнул к выходу.

Вершинин довольно улыбнулся в усы. Информация имеет настоящую ценность, когда ею располагаешь ты и только ты.

Щеголь с нафабренными усами в костюме-тройке, кашемировом пальто и локковском цилиндре, вальяжно фланирующий по Невскому, не имел ничего общего с жиганом, который шастал давеча по Сенной. Невский проспект Вершинин любил и не упускал случая пройтись по нему. Здесь неизменно было нарядно и празднично. Механические куклы вертелись и раскланивались в витринах, гуляющая публика была одета по последней европейской моде. Вершинин с удовольствием останавливал взгляд на каждой встреченной молодой даме. Никаких валенок, салопов и платков, только элегантные летящие силуэты, изящные шляпки, узенькие ботильоны, тончайшей работы перчатки.

Моя глупая Александра, размышлял Вершинин, разглядывая изысканные витрины, все это стремится отобрать у богатых — чтобы нищими стали все. Бедняжка не понимает, как на самом деле работает капитализм. Да, сейчас он проходит через весьма паскудную стадию… даже по его, Вершинина, стандартам — паскудную. Покамест доступ ко всем этим благам имеют избранные — и, видит Бог, не по добродетелям избранные — а прочие тонут в дерьме. Но со временем капитализм станет эволюционировать. Все больше людей будет выбираться из дерьма— сперва самые ушлые, но после дорога откроется и умным, смелым, решительным… а там они найдут способ и положение масс сделать не таким беспросветным, хотя бы из страха перед революционными потрясениями — найдут.

А как хочешь ты, Александра — выйдет хуже. Голод и разруха никуда не исчезнут, а без центральной власти страна потеряет всякую надежду малой кровью выйти из кризиса. Когда за тобой придут, Александра, и ты поймешь, что это я, иудушка эдакий, тебя продал — ты решишь, что сделал я это из шкурных интересов. И будешь, разумеется, в кои-то веки права. Я ведь предотвращу неслыханное злодеяние — уничтожение всей элиты Нового порядка одним ударом. Моя забуксовавшая было карьера пойдет на взлет, о котором я даже и не мечтал. Без Реньо не обойтись, к сожалению — самому мне в ОГП идти не с руки. Но Реньо без меня не провернуть провокацию с поставкой взрывчатки, а там уж я позабочусь, чтоб моя заслуга не была забыта. Да, ломался я только для убедительности, и еще чтоб успеть собрать сведения; скоро ты с твоими сектантами получишь то, что будешь считать взрывчаткой — чтоб уж заведомо попасться с поличным. Потому что из одних намерений да разговоров громкого дела не выйдет; то ли дело уже «заминированный» храм! Тогда сектантов не спасет принадлежность к неприкосновенному институту Церкви, а тебя — симпатия твоего полковника. Вот только ты не поймешь, что делаю я это не из одних лишь шкурных интересов, но и ради всех тоже. Сколь бы плохо ни было теперь, как хочешь ты — станет много хуже.

Дойдя до пересечения с Екатерининским каналом, Вершинин оборвал размышления. Что рассусоливать, все ведь решено. Глянул на «Танк» — до встречи оставалось около четверти часа, по Невскому он любил гулять не спеша и вышел из дома заблаговременно.

Огляделся. На этом перекрестке он бывал часто, но всякий раз поражался диссонансу расположенных здесь зданий. Пряничная пестрота Спаса на Крови, мрачная громада Казанского собора с выстроенными в каре колоннами — и модерновая игривость бывшего дома компании «Зингер», в котором и было расположено представительство «Улисса».

Дом компании «Зингер» с первого взгляда поразил Вершинина своей несоразмерностью, но причину он узнал много позже, когда заинтересовался историей этого здания. Оно проектировалось как первый петербургский небоскреб — все отделения «Зингера» строились по образу и подобию штаб-квартиры компании на Бродвее, самого высокого здания в мире. Но в Петербурге действовало ограничение по высотности в одиннадцать саженей, по высоте Зимнего дворца, потому проект урезали до жалких шести этажей.

Вершинин вошел в застекленный атриум, прошествовал мимо сияющих электрическим светом магазинов к лестнице каррарского мрамора, потом свернул к лифту. Ливрейный лифтер расплылся в улыбке и распахнул дверцы красного дерева. Вершинин постарался удержать на лице скучающее выражение, скрывая, что это чудо техники неизменно приводило его в восторг.

В приемной Реньо сидела француженка. Язык не поворачивался назвать ее секретаршей. Поздоровалась она приветливо, с невероятно милым акцентом. Вершинин проводил ее взглядом, когда она ушла докладывать — длинные ноги в прозрачных чулках сверкали из-под умопомрачительно короткой, едва до середины голени, юбки — и чуть слышно вздохнул. Эх, завалиться бы с такой в «Англетер», в тот номер с огромной ванной… Рядом с ней его шикарная Лилечка смотрелась бы так же провинциально, как рублевая шлюха с Сенной по сравнению с самой Лилечкой. Ну и стоит соответственно, к гадалке не ходи…

Что же, глядишь, скоро он, сын разорившегося саратовского купца, сможет позволить себе и таких женщин.

— Заходи, заходи, Роман Саввич, — тучный Реньо привстал с массивного кресла. — Эжени, будь любезна, свари кофе. Роману Саввичу — с двумя кусками сахара и сливками.

Реньо любил демонстрировать сотрудникам радушие, чтобы сильнее был эффект, когда он сочтет нужным сменить интонацию.

Вершинин решил главную новость приберечь под конец, а пока начал отчитываться по текущим малозначительным делам. Реньо слушал с преувеличенным, по своему обыкновению, участием, кивал и выражал восхищение, несоразмерное заслугам. Даже на такого стреляного воробья, как Вершинин, Реньо при первой встрече произвел впечатление человека чрезвычайно благожелательного. Однако про таких говорят: мягко стелет, да жестко спать. Вершинин сам обучил Реньо этой поговорке.

— Таким образом, сметы, исходные и подправленные, будут у меня на следующей неделе, — заканчивал Вершинин доклад о шантаже средней руки чиновника из Министерства промышленности. — Тогда-то я ему предъявлю весь комплект разом. Убежден, проволочек с согласованием поправок к концессионному проекту после этого не возникнет.

— Обожди немного, Роман Саввич, — белозубо улыбнулся Реньо. — Как у вас говорят… Кто быстро бежит, тот рискует упасть?

— Прытко бегают, так часто падают, — привычно подсказал Вершинин, чуя подвох.

— Да, премного благодарен… на это дело я заместителя тебе назначу, и на другие тоже. Для тебя особая работа есть. Такая, какую не всякому доверишь. Ты ведь из Саратова, Роман Саввич?

— Да, — Вершинин подобрался.

— Дело такое. В Саратове скоро… на следующей неделе, вероятно… введут, как они это называют, карантинное положение. Слухи вовсю гуляют. Ну и в некоторых уездах уже голод. Поставщики, пользуясь ситуацией, задерживают хлеб по контрактам прошлого года. Не отказываются от обязательств прямо, но всячески тянут время. Надеются по голодному времени по весу золота зерно продать; а ведь Франция за него уже заплатила. На тебя одна надежда, Роман Саввич. Ты умеешь к таким безответственным людишкам подход находить. Тем более, связи и знакомства у тебя там должны остаться. Задание ясно?

— Задание, — проговорил Вершинин чуть медленнее обычного, — ясно. Вполне.

Что тут неясного. Ложью, подкупом и шантажом организовать вывоз хлеба из губернии, где со дня на день разразится голод.

Саратов. Пыльный, засиженный мухами, заплеванный лузгой Саратов. Родной город Вершинин вытравливал из себя годами, словно запах отхожего места. Ни разу не вернулся туда, даже похороны родителей не посетил, только деньги высылал тетушке.

И вот теперь ему приказывают приехать в родной город и обречь тысячи человек на голодную смерть. Споро, деловито, с уверенной улыбкой организовать отправку эшелонов с зерном в солнечную Францию. Успеть до того, как дороги перекроют, оставляя людей жрать древесную кору, а после — друг друга.

Его считают человеком, который на это способен.

А может, он и сделался человеком, который на это способен?

— Вот и превосходно, — просиял Реньо. — За завтра успеешь передать дела? Скажу Эжени, чтобы отправила курьера за билетами. Сметы по контрактам возьмешь у нее же, у нас записано, кто нам сколько остался должен… Как это по-русски… долг хорош выплатой?

— Долг платежом красен.

Вершинин глянул в окно на витые купола Спаса на Крови.

А может, права простая душа Александра? Пусть будет хуже — только не как теперь.

— Да что там, пусть Эжени сама тебе документы домой отвезет, — расщедрился Реньо. — Особым сотрудникам — особые привилегии!

Вершинин рассеянно кивнул. Красотка Эжени вошла забрать пустые кофейные чашки. Улыбка ее была очаровательной, но глаза — холодными. Вершинин перевел взгляд за окно, на храм.

— Как же я рад, Роман Саввич, — Реньо лучился довольством, как объевшийся сметаны кот. — Когда за дело берешься ты, я могу быть спокоен. А теперь расскажи-ка, что по-настоящему интересного ты для меня успел выведать? Я же чую, о чем-то тебе не терпится рассказать.

— Увы, — соврал Вершинин, глядя Реньо прямо в глаза. — Я обо всем уже доложил. Нету больше новостей, господин Реньо.

Про талант Реньо к гипнозу ходили страшные слухи, однако на Романа Вершинина эти салонные фокусы не действовали никогда. Он передумал рассказывать про итог своего расследования — и не станет.

— Что же, — вздохнул Реньо. — Получается, солгало предчувствие мне. И на старуху, как у вас говорят, бывает проруха. А как поживает твоя боевая подруга Александра? Ты ведь ее навещал…

— Ничего нового, — невозмутимо ответил Вершинин. — Докладывать не о чем. Работает теперь на отдел сугубого покаяния. Номинально до сих пор значится под арестом, по существу вполне влилась в Новый порядок. Живет с полковником Щербатовым.

— Удивительное дело, — Реньо брезгливо поджал губу. — У них там что, роковая страсть?

— Да не так чтобы страсть… Они с Щербатовым давно знакомы. Оба сыты войной по горло. Вот их и прибило друг к другу, как обломки кораблекрушения…

— Поэтично, — усмехнулся Реньо. — Чрезвычайно, я бы сказал, в русском духе. И весьма опасно. Раз это не обыкновенное насилие военного времени, мадемуазель Александру следует устранить, как то ни печально. Не дело это, чтоб красный комиссар вертелся вокруг начальника ОГП.

— Устранить так устранить, — отозвался Вершинин. — Вопрос только в методах. Самоубийство или попытку к бегству изобразить не удастся. И то, и другое не в ее характере, потому неизбежно вызовет подозрения. Подкупить охрану нетрудно, только вот нет таких денег, за которые исполнитель пошел бы под красный протокол. Опять остаются только эсеры-максималисты, этих легко раскачать на очередной теракт…

— Рискованно… если вторая женщина Щербатова погибнет в теракте, не выдадим ли мы себя? Пусть эта пылкая революционерка ему совсем не так дорога, как была сестра… Скверно, если он сопоставит факты и поймет, что за гибелью его родственницы стоит «Улисс».

Вершинин многозначительно поднял брови. Смерть Веры Щербатовой была чудовищно досадной ошибкой. Сама по себе, без Михайлова, она политического веса не имела; а вот начальник ОГП вышел бы из-под контроля, если бы следствие установило причастность «Улисса» к теракту. Второй раз замести следы будет куда как сложнее, и никаких гарантий.

Иронично, Вера Щербатова прикрыла собой Александру даже из могилы.

— Досадно было бы потерять Щербатова, — протянул Реньо. — Чревато масштабной войной в России, налогоплательщики будут негодовать… Быть может, не так уж она опасна, эта революционерка? Русские женщины бывали великими террористками, конечно. Но, похоже, их эпоха канула в прошлое. Новое поколение выросло на сентиментальных дамских романах. Как бы современная девица ни строила из себя Жанну д’Арк, это до тех пор лишь, пока она не повстречает по-настоящему сильного мужчину, который ее укротит. Так что пускай мадемуазель Александра пока живет, раз устранять ее выходит рискованно. Оставим господину полковнику этот скромный утешительный приз. Продолжишь за ней приглядывать, как вернешься из Саратова.

— Всенепременно, — ответил Вершинин.

В арке возле дома понуро ждал давешний нищий.

— Подарочек… для сестрицы… — вяло завыл он.

— Вот что, — сказал ему Вершинин. — Передай сестрице… или кто там от нее… будет им подарочек. Завтра в полдень приду в Казанский собор.

Нищий подхватился и заковылял прочь. Вершинин усмехнулся.

Гори оно все в аду. Будет сестрице подарочек. Будет подарочек им всем.

А лучший подарочек выйдет самому Вершинину. Представление о финансовых возможностях хлыстов он успел составить в ходе расследования и торговаться станет насмерть. Тогда ему точно хватит на заветный лист с красной печатью — американский паспорт. На новую жизнь в Новом свете.

Он уедет туда, где небоскребы никто не ограничивает по высоте.