Завершившие войну

Глава 9

Январь 1920 года.

— А вот в Большую войну, когда Князев еще ротой командовал, добыл наш интендант под Рождество нам цельного хряка. Здоровенного такого, матерого. А в наряде по кухне как раз городские стояли, антилигенты мобилизованные. Кто ж знал, что допрежь они мясо только во щах и видали. Энти ухари свина сперва из клети выпустили, а опосля стали гонять по всей кухне — кто со штыком, кто с ножом, кто с топором. Какое там! Хряк-то половчее их оказался! Друг друга чуть не поувечили, дурачье. А хряк выскочил через двери на плац, а там учения как раз шли, так он самому Князеву в ноги кинулся!

Сидящие у костра нестройно засмеялись. Уговор был: сегодня дурное не вспоминать и не грустить. Само то, что удалось развести огонь и спокойно посидеть возле него несколько часов, было редким, удивительным везением. А у кого-то еще нашлась бутылка не самогона даже, а настоящей казенной водки в вещмешке — чудо. Так стоило ли портить эту ночь жалобами на судьбу?

— Князев оборачивается и видит, что в ногах у него визжащий свин, а прям на него несутся три здоровенных лба, расхристанные, с ножами и топором, — продолжал ободренный рассказчик. — Он и как на них заори! В четыре этажа завернул, твою дивизию! А свин, не будь дурак, чуть не спасся, уже до постов добежал, караульные его из винтовок расстреляли, что твои охотники. Умники потом до конца наряда свинец из мяса выковыривали.

Январь, длинный месяц, благословленный тридцатью одним днем, неумолимо подходил к концу. Отступление, беженцы, мороз, голод, волки… Тысячи раненых, из которых выжили сотни… Потери в боях и вне боев — люди уходили, чтоб обменять себя на родных. Собранная было в единый кулак Народная армия снова начала расползаться; огромных усилий стоило сохранить установленный Князевым порядок, не допустить деградации армии до сборища бандитских шаек. Вернее, замедлить эту деградацию — насколько это в человеческих силах.

Страшным и кровавым выдался январь — и все же это был счастливый для Саши январь, последний, она знала, счастливый месяц ее жизни. Муж был рядом, и многих друзей удалось повидать напоследок. И вот дни эти подходили к концу. Чтоб оказаться в Москве до первого февраля, выехать в Моршанск следовало завтра на рассвете. Последнюю ночь с товарищами, которых она больше никогда не увидит, Саша не хотела тратить на пустые сожаления.

— Да чего там свин! — вступил следующий рассказчик. — А вот я служил с Князевым, еще когда он взводом только командовал! Как-то входит он к нам в казарму, а там…

Бутылка обошла круг. Каждому досталось по глотку, но усталым истощенным людям этого хватило, чтоб слегка захмелеть. Саша теснее прижалась к сидящему рядом мужу.

— Эх, а я с Федором здесь уже знакомство свел, на Тамбовщине, — вступил еще один рассказчик. — Сперва наши косо на него смотрели, чего это, мол, пришлый да нами командовать станет. Но как повидали его в деле, поняли, что он дело свое крепко знает и слов на ветер не бросает…

Испачканную кровью Князева листовку с фотографией детей Саша носила возле сердца — вместе с фотопленкой, запечатлевшей мертвое, с зияющими ранами тело.

Саша засмеялась вместе со всеми над очередной историей, которую, если начистоту, не слушала. То ли из-за выпитой на голодный желудок водки, то ли просто с устатка Саша видела сейчас в мареве костра мертвых вперемешку с живыми. Ванька, грустно улыбнувшись, подбросил веток в огонь и принялся черкать карандашом в тетрадке; любую свободную минуту он посвящал алгебре. Прохор деловито возился с солдатским котелком, заваривая, по своему обыкновению, что-то необыкновенное. Раскатистый смех Князева вторил общему хохоту. Донченко смотрел укоризненно, скрестив руки на груди — бездумных развлечений он никогда не одобрял, считал пустой тратой времени. Тонкие пальцы Юдифи сжимали винтовку.

Саша зачерпнула горсть чистого снега и протерла усталые глаза. Зрение падало давно, но видеть то, чего нет — такого с ней прежде не бывало.

Лекса с Аглаей подошли проститься. Саша обняла их обоих разом, благо теперь они и были наконец вместе.

— Вытащи детей командира, Сашка. Ты слово дала, — сказал Лекса.

— Сделаю что смогу, — улыбнулась Саша. Теперь, когда сомнения остались в прошлом, на душе у нее было легко. — Или погибну, пытаясь что-то сделать. Ты сам тут смотри мне революционную бдительность не теряй, Лексей Платоныч! И береги себя. Помрешь — выговор объявлю по партийной линии!

— Не уверена, что я правильно поступаю, позволяя тебе уйти к ним, — хмуро сказала Аглая. — Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Мы не вправе пренебрегать никакими возможностями. У этой мрази, у Нового порядка, земля под ногами горит. Возможно, они попытаются затеять с нами переговоры — может, и через тебя. Вот только сумеешь ли ты найти их уязвимое место и нанести удар? Ты ведь слабая, комиссар. Хватит ли тебе не ума даже — духа?

— Вот и узнаем, — Саша пожала плечами. — Так уж вышло, нет у тебя другого комиссара. Может, раскаешься потом, что не расстреляла меня сейчас. Но я постараюсь тебя не подвести. Ты сама-то, Гланя…

Саша заколебалась. Сказать ей, чтоб была добрее к Лексе? Чтоб пожалела отца? Чтоб в другой раз не рвала рельсы под поездом с ранеными? Нет смысла… да и не надо этого говорить.

— Ты не забывай, Гланя, что война ведь закончится когда-нибудь. Даже если не для нас. Она обязательно закончится.

Заполночь все наконец разошлись. Саша осталась вдвоем с мужем.

Они венчались в крохотной промерзшей церквушке. Попик артачился, говорил что-то про необходимость подготовки к обряду. Белоусов придержал готовую нагрубить Сашу за рукав и вежливо объяснил, что речь идет о чрезвычайных обстоятельствах. Дальше пререкаться с вооруженными людьми поп не стал, со вздохом набросил ризу прямо поверх тулупа. Венчались в холоде, без певчих, свидетелей и венцов. Сокращенная до предела служба не заняла и получаса. Саша в Бога не верила, но хотела, чтоб ее муж знал: где бы она ни оказалась и через что бы ей ни пришлось пройти, даже если они не встретятся никогда больше, она навсегда останется его женой. Обряд же, вопреки ожиданиям, не вызвал отторжения. Слышать имена героев Торы было словно получить весточку от старых знакомых. Правда вот, с первой официальной брачной ночью не сложилось, пришлось сразу после венчания ехать по отрядам…

Полгода прошло с тех пор, как они назвали друг друга мужем и женой, но вместе им довелось провести ничтожную долю этого срока. Оба работали сутками напролет и постоянно бывали в разъездах. Теперь шесть часов оставалось до рассвета, который разлучит их. Они уже сговорились, что провожать ее муж не станет. Последнее подобие порядка здесь держалось на нем, он попросту не имел права покидать штаб по личным надобностям. Да и к чему затягивать прощание… душу только зря травить.

Белоусов крепче прижал жену к себе. Сырая ветка треснула в костре, пучок искр взмыл в небо и без следа растаял.

— Но ведь мы все равно однажды расстались бы навсегда, — Саша ответила вслух на то, о чем думали они оба. — Человечество когда-нибудь победит и саму смерть, но сперва нужно выстроить общество, в котором будет цениться жизнь. Едва ли мы бы застали это время хоть даже и глубокими стариками. Как знать, может быть, страх перед вечной разлукой свел бы нас с ума… или отдалил друг от друга. Вдруг не так уж страшно, что мы расстаемся теперь, пока достаточно сильны для того, чтоб это вынести.

— Полагаю, радость моя, это было бы легче, потому что я успел бы тебе надоесть, — Белоусов встал, чтобы подбросить поленьев в костер. — Я осел бы на скучной бумажной работе в каком-нибудь окружном штабе. Некрасиво старел бы. Был бы всем на свете недоволен и постоянно ворчал. А тебя ждала бы блистательная карьера. Ума не приложу, зачем тебе был бы нужен старый брюзга.

— Да полно, — Саша засмеялась. — К стенке меня бы поставили за мои художества. Но, быть может, не сразу. Может, у нас еще были бы дети…

Он снова сел рядом. Они немного помолчали, глядя в огонь. Рядом с мужем Саша никогда ничего не боялась, потому не могла сейчас бояться и скорой разлуки.

— Мы бы так замечательно жили с тобой после войны, — сказала Саша. — Я бы выучилась готовить тебе ужины и утюжить твою одежду. По вечерам ты читал бы газеты, а я… вязала бы, да, я стала бы вязать тебе носки и пуловеры. Они выходили бы безобразными, но ты носил бы их, лишь бы меня не обидеть. Но главное — я родила бы детей, а ты бы вырастил их так, чтоб они не повторили моих ошибок. Чтобы они перестали бесконечно воспроизводить гражданскую войну.

— Чтоб закончить эту войну, недостаточно прекратить боевые действия, — сказал Белоусов. — Само общество придется пересобрать на новых основаниях.

— Да… И ловушка здесь в том, что те, кто воевал, на это неспособны. Знаешь, человек, убивший однажды, уже не будет прежним. Это грань, которую ты переходишь и меняешься необратимо. Но вдруг все же мы так сможем устроить, что нашим детям этой грани переступить не придется. И они уже смогут создать все новое.

Саша обняла мужа, прижалась к нему как могла крепко — хотя костер пылал жарко, да и ночь вовсе не была морозной.

— Я бесконечно благодарна тебе, родной, за то, что ты не сказал мне ни слова упрека. Представляю, чего это тебе стоит.

— Ты выходишь одна против целого мира. Разве я могу допустить, чтоб тебе пришлось идти еще и против меня? Разве в этом мой долг?

Они еще немного помолчали. Так много надо было сказать… но нет, ничего не надо было говорить.

— У нас есть еще время, — сказал Белоусов. — Товарищи уступили нам каморку за печью.

Это был царской дар, в такой-то тесноте.

— Я приду через пять минут, жди!

По пути от отхожего места Саша почти споткнулась о солдатика, отрывавшего полосу от книжной страницы, и накинулась на него:

— Что творишь, олух, это ведь книга!

— Так библия же, товарищ комиссар, — оправдывался солдатик. — Поповские бредни.

— Раз библия, то и черт с ней. Оторви тогда и мне немного.

Табака оставалось ровнехонько на одну самокрутку. Хоть, отойдя от костра, Саша сразу успела подмерзнуть, а все же курить в избе, где и так дышать было нечем, не стала. Кроме того, там пришлось бы делиться, а она умирала без курева.

Солдатик с видимым облегчением вручил Саше обрывок страницы и растаял в темноте. Саша сняла рукавицы и достала кисет. Чтоб не просыпать ни крошки драгоценного табака, поднесла бумагу к самым глазам и различила текст: «Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть».

Запрокинула голову к низкому небу и длинно, грязно, яростно выругалась.

Со своим конвоем Саша рассталась днем тридцатого января за семь верст до Моршанска. Дотуда шли лесными тропами, а дальше начиналась открытая населенная местность. Здесь уже можно не бояться волков, а что до людей… Саше не полагалось теперь бояться и людей.

В январе тридцать один день, а сдаться ей приказали до первого февраля. Она могла бы еще несколько часов провести со своими, что-то сделать для них. Но Саша заложила день на непредвиденные происшествия в пути, или на то, что телеграфной связи с Москвой почему-то вдруг не будет. Возможно, то, что она делала, было глупо. Но опоздать будет еще глупее.

Если не нужно спешить, дорога сплошь и рядом обходится без происшествий. Обошлось и на этот раз. Прощаясь, Саша отдала Фролу маузер и патроны, а заодно все личные вещи, которые еще могли пригодиться кому-нибудь: нож, одеяло, миску с ложкой, два коробка сухих спичек. Думала расстаться и с часами, но не смогла. Казалось, если она расстегнет клипсу и снимет их, то рассыплется, будто только подарок Моисея Соломоновича держал ее целой до сих пор. Да полно, убеждала себя Саша, ну к чему им тут в лесах «Картье»?

Пожала руку каждому из своих людей. Без них она не смогла бы выполнять работу комиссара, мотаясь по всей губернии — если б не подстрелили белые, то сожрали бы волки, или сама бы в лесу окочурилась, не умея ни палатку поставить, ни костер в снегу развести. Благодаря конвою ей не приходилось беспокоиться о еде и ночлеге, да и доброй шуткой они всегда были готовы ее поддержать. Но вот пришло время расстаться с ними и ехать дальше с неприкрытой спиной.

Саша ожидала, что ее задержат еще на подъезде к городу, но этого не произошло, ни один разъезд ей не встретился. Спешилась там, где тракт перешел в улицу. Потрепала верного Робеспьера за ухом, развернула мордой в сторону дома стрелочника и ударила по крупу ладонью. Авось умное животное найдет дорогу к хорошо знакомой конюшне. Лучше уж пусть на нем ездят честные контрабандисты, чем огэпэшники.

Свободно пройти через город Саша не рассчитывала, от нее за версту разило лесом и партизанщиной. Некогда элегантная одежда, купленная по настоянию Вершинина, выглядела жалко. Подол юбки-амазонки выпачкан золой и бог знает чем еще, пальто прожжено в нескольких местах. Армейские сапоги разительно не вязались с костюмом, но надевать туфли по морозу она не стала. Лицо обветрено, губы потрескались.

Однако изможденные люди в некогда добротной, а теперь плачевного вида одежде никого на улицах Моршанска не удивляли. Город кишел беженцами, ближе к центру через них приходилось проталкиваться. Улицы, забитые гружеными скарбом телегами и повозками, узлы и чемоданы, громоздящиеся прямо на мостовой. Костры, скот вперемешку с людьми, ругань, детский плач. Даже на морозе в нос шибало нечистотами; а ведь совсем недавно это был тихий чистенький городок. Повсюду Саша встречала одетых кое-как, едва ли не в одеяла замотанных людей с потерянным взглядом. На их фоне она не привлекала внимания, тем более что сумерки понемногу сгущались. Лишь один из патрульных в самом центре города задержал на ней взгляд.

— Вы не подскажете, как пройти в ОГП? — мило улыбнулась ему Саша, хотя расположение уездного отделения прекрасно знала.

— Прямо и направо, — буркнул патрульный и отвернулся.

Неудивительно, что люди бросают все и бегут из проклятой губернии. В Ряжске от газа пострадало около полусотни человек, и слухи ходили самые чудовищные. ОГП зверствовала, сгоняя в концлагеря причастных и непричастных к восстанию, по одному только подозрению или доносу. Ни правительственные войска, ни повстанцы обывателя не щадили в эти дни. Тамбовщина перестала быть местом для жизни.

Саша шла по центральной улице, мимо неработающих газовых фонарей и закрытых магазинов. У некоторых были заколочены ставни, у одного — выбиты рамы и выломана дверь. Только окна недавно еще благопристойного трактира сияли, внутри бренчала расстроенная фисгармонь и визгливо смеялись женщины. Вывалившийся из дверей пьяный гуляка протянул было к Саше руки, но, напоровшись на ее взгляд, стушевался и перешел на другую сторону улицы.

Возле порога здания ОГП Саша замерла, усмиряя дыхание. Здесь и сейчас ее план казался особенно наивным и глупым. Почему она позволила сектантам заморочить себе голову? Ну какую власть при Новом порядке она может получить? В лучшем случае ее допросят под протоколом и она выдаст какой-то из вариантов заготовленной дезинформации. Это если ее защитный круг вообще сработает. А после в любом случае превратится в безвольного болванчика. Куда вероятнее, ее пристрелят или забьют до смерти прямо здесь, вот так просто, и никого она не спасет. Да есть ли вообще кого и от чего спасать?

Саша глянула на часы. Рабочий день здесь заканчивался через полчаса. При начальстве есть хоть какие-то шансы, что выслушают и телеграфируют в Москву. Дежурным проще пристрелить ее по-быстрому, без лишних хлопот решив вопрос.

Саша зажмурилась и потянула на себя тяжелую дверь.