Знаменщик и трубач

НА ПЕРЕПУТЬЕ

атерый волк долго уходил от погони… Наконец силы оставили зверя. На вершине бугра усталый волк осел на задние лапы, злобно оскалился на окруживших его борзых. Подскакавший охотник бросился на него. Ловко заложил рукоять арапника между челюстями и ременной плетью стянул пасть.

Показались другие охотники. Медленно спешились. Волк пойман. Он их больше не интересовал. Отвернувшись от связанного зверя, словно впитывая в себя красоту осеннего дня, один стал сворачивать цигарку, другой опустился в сухую траву. Подле его ног тотчас сбились тяжело дышащие собаки. Лишь белая с рыжими подпалинами борзая подошла к поверженному врагу…

Греков решил изобразить финал охоты.

Несколько дней художник не выходил из мастерской. Положив последний мазок, надолго застыл перед картиной, переживая радость творческой удачи. И кони и охотники были как живые. Удался и пейзаж. Работа, несомненно, понравится Репину.

К сожалению, показать картину Илье Ефимовичу не удалось.

Заканчивая «Охотников», Греков задержался на хуторе. Когда же появился в мастерской, его ошеломила новость: Репин ушел из Академии художеств!

Уже несколько раз он порывался оставить преподавание — должность руководителя тяготила его. Последний конфликт лишь ускорил неминуемое. Повод возник неожиданно: раздосадованный слабыми, невыразительными работами молодых художников, Илья Ефимович упрекнул их в нежелании трудиться.

— А где нам писать картины, — с вызовом отпарировал его замечание один из учеников, — если в Академии художеств нет помещений, хотя профессора занимают огромные апартаменты?!

Самолюбивый и вспыльчивый Репин принял это заявление на свой счет: в академическом здании как профессор-руководитель он имел восьмикомнатную квартиру.

— Помещение для занятий композицией найдется. Через месяц-полтора очистится моя квартира. Там места порядочно! — быстро проговорил он и гневно хлопнул дверью.

На следующий день ректор Беклемишев получил от Репина записку, в которой он сообщал об освобождении своей квартиры и об уходе из академии. Перепуганные ученики бросились к Беклемишеву, слезно умоляли его упросить Илью Ефимовича вернуться.

— Гроза собиралась давно, — со вздохом отозвался Беклемишев. — И вот ударил гром!

Все же с депутацией учеников он отправился в Куоккалу. Здесь им сообщили, что 20 сентября Репин выехал в Москву.

Ученики бросились за ним следом. В Москве выяснилось, что Илья Ефимович уехал в Тулу и сейчас гостит у Льва Толстого. На покаянную телеграмму, отправленную в Ясную Поляну, пришел ответ: Илья Ефимович выехал на родину в Чугуев, а оттуда отправится в Крым. Тут даже самые большие оптимисты поняли, что Репин больше не вернется в Академию художеств.

Перед академическим начальством встала проблема: кем заменить Репина, кого поставить во главе мастерской? Сам Илья Ефимович в письме к президенту Академии художеств предлагал разбить учащихся на три группы и во главе их поставить Кардовского, Кустодиева и Малявина — своих самых лучших учеников, ставших уже признанными мастерами.

Содержание письма стало известно в мастерской. Ученики предприняли еще одну попытку вернуть Репина. Их длинное сбивчивое послание заканчивалось словами: «Одно мы только чувствуем и знаем, что не можем оставаться без Вас, не желаем никаких заместителей (так как никто Вас заместить не может) и просим Вас об этом вполне искренне, сознавая всю глубину той потери, которую мы понесем в случае Вашего ухода».

Репин на письмо не откликнулся, считая свой уход из мастерской делом решенным…

На первых порах Илью Ефимовича замещал престарелый профессор Чистяков. Затем его сменил Франц Алексеевич Рубо, глава батальной мастерской, видный художник, автор многих полотен из истории Кавказской войны.

С уходом Репина из Академии художеств жизнь мастерской окончательно нарушилась. День от дня все большее число мольбертов пустовало. Некоторые ученики подались к Владимиру Маковскому, другие — к Киселеву, в пейзажную мастерскую. Гуда же Грекова тянул Колесников.

«Что делать, как быть? — мучительно раздумывал художник, прогуливаясь по влажным дорожкам академического сквера. — Может, в самом деле переключиться на пейзажную живопись? Писать степь, коней да охотничьи сценки?»

В обнаженных кронах могучих деревьев посвистывал стылый ноябрьский ветер, обрывая последние листья с черных намокших ветвей. В дальнем конце пустынной аллеи мелькнула фигура под большим черным зонтом.

— Вот вы где! А я-то вас повсюду ищу! — обрадованно протянул Мясоедов, приближаясь и беря молодого художника под руку. — У меня приятная новость: на совете профессоров очень хвалили ваших «Охотников». Должен признаться, что и на меня картина произвела впечатление… Сильная вещь! Вам удалось передать мудрую обыденность жизни, ее грубую простоту. Немногие из ныне здравствующих художников способны на такой глубинный охват действительности!

Заметив, в какое смущение привели его слова молчаливого спутника, торопливо проговорил:

— Я не льщу, а говорю правду. По моему твердому убеждению, существуют две категории художников: одни — бунтари, другие созерцатели. Искусство созерцателей слабо, немощно, но приятно глазу; искусстве бунтарей сильно, здорово, хотя и грубо. Вы принадлежите к категории бунтарей!

Уже прощаясь, Мясоедов сообщил другую, не менее волнующую весть:

— Совет присудил вам стипендию имени Сокурова. Стипендия не ахти какая — всего двадцать рублей ежемесячно. Но она позволит вам не думать о хлебе насущном, оставить погоню за грошовыми приработками… Можете снять хорошую просторную мастерскую и серьезно заняться живописью. Мне кажется, у вас большая будущность!

Совет был разумный. На Каменноостровском проспекте, одной из центральных магистралей города, Греков присмотрел чистенькую светлую комнату.

Теперь в Академию художеств он ездил на конке, ходившей на Васильевский остров через Тучков мост. Всякий раз, когда дребезжащий и позванивающий вагон выезжал на мост, сердце у него восторженно замирало при виде открывающейся грандиозной панорамы: над свинцовой гладью Невы высились торжественные громады дворцов, за ними в сумрачной мгле плавал золоченый купол Исаакиевского собора, угадывались шпили дальних церквей. «Ах какая красота! — возносилась ликующая мысль. — Какое совершенство! Велик народный гений!.. Только ему под силу было поднять из топей и болот этакое чудо!.. Вот перед кем мы должны склонить свою голову!»

Приподнятое настроение разом улетучивалось, едва в отдалении возникал тяжелый монолит академии. Душу художника заполняла тоска от сознания безысходности своего положения. Время шло, а он все никак не мог решиться на какой-то определенный шаг. Сам себе он напоминал рыцаря на перепутье, застывшего перед камнем с грозными надписями: пойдешь налево — лишишься коня, направо — потеряешь голову.

Важная перемена в судьбе художника произошла как бы сама собой.

По сложившейся традиции, каждый год в ноябре месяце в Академии художеств устраивались осенние выставки. В Тициановском и Рафаэлевском залах экспонировались конкурсные картины, а в так называемом «циркуле» — анфиладе больших комнат, протянувшихся по окружности внутреннего круглого двора, — выставлялись ученические работы. Грековские «Охотники», показанные на ученической выставке, привлекли всеобщее внимание. О них говорили много лестного, спорили.

— Ты жанрист! — убеждали молодого художника друзья. — Тебе прямая дорога в мастерскую Маковского.

Иного мнения придерживался Рубо. Бритоголовый, с щетинкой усов на энергичном лице, больше похожий на коммерсанта, чем на художника, он однажды остановил Грекова.

— Видел ваших «Охотников». Весьма неплохо… Особенно хороши лошади. Чувствуется, что вы любите животных… Знаете, о чем мне подумалось перед вашей картиной? Что вы прирожденный баталист!.. Идите-ка ко мне, в батальную мастерскую… После ухода Репина вам здесь нечего делать. Скоро его место займет Кардовский. Не отрицаю, Кардовский способный живописец, по ему далеко до Ильи Ефимовича. Так что решайтесь!

Настойчивость Рубо можно было попять — в батальной мастерской числилось всего пять человек. А дела предстояли большие. Николай II выразил желание осмотреть панораму Рубо «Оборона Севастополя». Однако ехать в Крым, в Севастополь, где в специально выстроенном здании экспонировалась грандиозная картина, царь не желал, сильно «серчая» на черноморских матросов за их активное участие в революционных событиях 1905 года, за восстания на броненосце «Потемкин» и крейсере «Очаков». Посему было дано распоряжение доставить панораму в Петербург, где на Марсовом поле уже началось сооружение павильона. Подвеска и реставрация огромного живописного полотна, длина которого составляла сто пятнадцать, а высота четырнадцать метров, — дело весьма сложное и трудоемкое. Дальновидный Рубо намеревался привлечь к этой работе не только учеников своей мастерской, но и наиболее даровитых репинцев.

Предложение обескуражило Грекова. Батальный жанр никогда особо ему не нравился. Картины даже самых видных баталистов Зауервейда, Виллевальде, Коцебу казались надуманными и примитивными. Впрочем, так оно и было на самом деле. В старой батальной живописи краски стояли на последнем месте. А превыше всего ценилась точность исполнения, касавшаяся главным образом внешнего вида войск, их действий, отвечавших официальному представлению о войне и реляциям о ней.

— Ну какой из меня баталист? — испуганно вырвалось у него.

— Напрасно отнекиваетесь! — не отступал Рубо, твердо решивший заполучить в мастерскую перспективного художника. — Батальная живопись — это не только картины с большими массами пехоты и конницы, с правильным движением колонн, но и изображение так называемой малой войны: бивуаков, перевязочных пунктов, казарменных уголков, маневров, учений, даже охотничьих сцен. От жанровой живописи батальную отличает только то, что фигуры одеты по-военному и имеют при себе оружие.

Заметив колебания собеседника, Франц Алексеевич усилил натиск:

— Вам уже пора определить свой путь. Разбрасывать-си в искусстве никак нельзя. Надо усовершенствоваться и каком-либо одном виде живописи… Кроме жанра, к чему вас тянет? Какие еще работы у вас есть, помимо «Охотников»?

При упоминании Грекова о диораме в Народном доме он так и расцвел.

— Так вам прямой резон идти ко мне. Весной из Крыма прибывает панорама «Оборона Севастополя». Вам представляется отличная возможность углубить свои познания в области панорамного искусства!

Последний аргумент оказался решающим.

— О чем с тобой беседовал Франт Алексеевич? — обступили Грекова приятели, едва щеголеватый, изысканно одетый Рубо удалился.

— Так, — неопределенно отвечал он, еще не зная, как отнестись к предложению. Вечером у себя дома, колеблясь между сомнениями и надеждами, он написал: «Честь имею просить совет перевести меня в мастерскую профессора-руководителя Ф. Л. Рубо».