Золотая Ладья

Глава 1. Чужак

Миг помедлив, Рогдай ступил под темные своды Вышебора. Медноствольные сосны встретили его грудью, словно суровые стражи, оберегающие покой леса. В недоступной вышине качнулись колючие шапки ветвей, а шепот древесных великанов тихим посвистом овеял лицо. Рогдай почувствовал, как Вышебор внимательно к нему приглядывается. Умолк старый глухарь в кустах крушины, замерли белки в глубоких прогалах коры, юркнул в нору сурок. Лес смотрел на человека всей россыпью бесчисленных глаз.

Молодому охотнику было ведомо, что войти во владения Веленды можно только с чистыми помыслами и открытым сердцем, иначе бог природы сурово накажет за осквернение своих чертогов. Рогдай поклонился лесу до самой земли. Он пришел сюда за добычей и должен был соблюдать законы, установленные Хозяином Леса и отцом всех его обитателей. Тогда не случится беды и удача улыбнется ему — Веленда непременно пошлет зверя или птицу для рода.

Под ногами захрустела хвойная подстилка. Запах стал густой, ядреный. Рогдай уверенно ступал давно известными ему тропами, петлявшими среди широких стволов с твердыми, почти каменными корневищами, и кустами хохлатки и ясменника. Черная почва, пропитанная соками жизни, дарила ему свою силу, но лесные глаза все придирчивее следили за каждым его шагом. Охотник знал — это духи, которых следует почитать и иногда радовать щедрым подношением. Все они подчинялись Веленде и были его помощниками, наводя порядок на лесных просторах. От старожилов и жрецов Рогдай помнил их имена: Хозяин Ветров, Дядька Воды, Человек Травы, Древесные Старухи, Болотные Дети, Сын Дождя, Лиственная Красавица. Всех их охотник приветствовал в сердце своем, как старших братьев.

Мох начал хлюпать под ногами, земля задрожала — это кочки повылазили тут и там. Некоторые были малы и голы, другие — поросли можжевельником или иглицей. Между ними скапливалась влага и грязь от перегнивших корешков и шишек. Здесь, среди пахучих хвойных кустов и темных елей, Рогдай с братом Сябром ставили силки на рябчиков — целых пять в разных местах. Охотник облазил их все, но тщетно. За два последних дня ни одна птица не угодила в ловушку. Это немного огорчило Рогдая. С каким старанием они мастерили эти петли из конского волоса, укрепляя между стволами деревьев на плотных жердочках, очищенных от веток и скрученных в кольца!

Однако Рогдай не падал духом. Он спустился в узкий дол между пологих склонов, утыканных вездесущим можжевельником. Проверил другие силки. Увы, тут тоже не повезло. Подвесы лишь облепила мошкара и припорошили длинные опавшие иглы. Пришлось идти к берегам Кривого Ручья, где оставались еще две ловушки. Здесь все было покрыто поваленными соснами — не так давно бушевала буря, поломавшая немало исполинов, а некоторые даже выкорчевавшая с корнем. Лютовал Туру, страшный в своем гневе. Ох и грозен же Бог-Громовник! Никогда не знаешь, когда и за что рассердиться. Если мудрого Веленду еще можно задобрить, то Туру своенравен. Налетает всегда из ниоткуда, мечет громы и молнии, трясет землю. Самое крепкое древо может расколоть сверху донизу, может повалить дом, а порою забирает жизни людей, которые в чем-то перед ним провинились.

Толкуют, что соседи кривичи умеют ублажать Громовника и знают, как с ним договориться, однако секретов своих не выдают. Они называют огненосного бога Перуном. Заносчивые — сверх всякой меры. По их словам, Перун их родной отец, а они его дети. Этого Рогдай понять никогда не мог.

Еще кривичи задиристы и неугомонны. Зуберь и Гул из старших мужчин рода имели с ними дело в бою, еще когда был жив его, Рогдая, отец. Говорили, будто Туру и вправду наделяет их воинов огромной силой, совладать с которой невозможно. И мечом бьются лучше, и копьем, и дубиной.

Но он, Рогдай, иного мнения. Он не верит в сверхъестественную силу Перуновых Детей. Ведь все куда как проще. Кто его соплеменники? Почти каждый — охотник. Есть, конечно, и пахари в роду, есть кузнецы, есть рыбари. Но никогда меряне не держали в своих селах людей, главным занятием которых была война. Когда надвигалась беда — старейшины созывали ополчение. А вот так, чтобы постоянно иметь наготове ратную дружину, да еще и в походы ее водить — такого обычая у них не было.

Понятное дело, что если человек день напролет учится бряцать оружием, да еще в частых стычках, как на оселке, навыки свои точит — его осилить в честном бою трудно. Зато меряне могут потягаться с кривичами в меткости стрельбы из лука. Тут сельские парни маху не дают — бьют без промаха, так как приучены ходить с луком на всякого зверя. Не только на оленя, кабана или лисицу, но и на выдру, куницу, соболя. Поражают даже самых мелких затупленными стрелами, чтобы не попортить мех. Недаром на торжища ни одно племя не возит столько пушнины. В этом ни кривичи, ни словене с Ильменя мерянам не ровня. О том даже заморские гречины наслышаны. Потому и мех стараются больше у них брать, как и мед с воском, приготовлением которых племя тоже славится среди многих земель. Еще раз в год, на празднике светлого Рувита, на Медведь-Горе самые искусные стрелки устраивают состязания, а победителю достается золотая гривна. В прошлое лето Зар, сын Горита, всех одолел, расколов орех с тридцати шагов…

Мысли Рогдая нарушил треск бурелома. Ломился грузный лось. Охотник остановился. Нет, сохатый прошел мимо него, опустив голову. Даже не посмотрел на человека — степенный и важный. Значит, в округе нет волков. Эти рогатые силачи опасаются только их, стараясь спастись где-нибудь в ручье или реке, которых так много среди мерянских земель. В воде могут плыть много верст, не уставая.

Рогдай отпустил руку, потянувшуюся было за стрелой в колчан. Нужно было осмотреть оставшиеся силки в Вышеборе, поставленные на зайцев. К большому разочарованию молодого охотника, удача ему так и не улыбнулась. Вздохнув, он зашагал к ополью, что отделяла бор от Рощи Сладкой Росы. В ней у братьев стояли ловушки на тетеревов.

В роще было светлее. Дрожащие на ветру черенки осин встретили охотника совсем радостно. Кое-где в ветвях даже остались еще не осыпавшиеся пушистые серьги. Кроме лип, наряженных в желтый бисер цветков, деревья уже отцвели, однако листья их по-прежнему привлекали к себе пчел и жуков. Кроны ясеней, перистые и игривые, лучились солнечными бликами. Им предстояло набухнуть плодами-крылатками только осенью. Так же и могучие кряжистые дубы лишь к концу лета должны были порадовать кабанов и медведей своими желудями. Под ногами хрустели только мелкие ольховые шишки.

Рогдай не удержался и сорвал несколько ягод земляники, с удовольствием ощутив на языке их волнующую сладость. Мимо болотистой протоки, берег которой был сплошь исколот бобровыми норами, он спустился к тенистым ивнякам, под которыми прошлым летом Зоран, сын вождя Осмака, убил прыгнувшую ему на закорки большую рысь. Среди малых тропок под ивами у Рогдая и Сябра скрывались самые хитроумные птичьи ловушки. Это были не подвесы. Петли, подвязанные к перекладине, закрепленной между двух деревьев, ставились прямо на земле, слегка присыпанные валежником.

Охотник, чувствуя поднимающуюся в нем волну нетерпения, обошел сухие кусты кипрея. У одной из высоких старых ив со сквозным дуплом были поломаны нижние сучья, видно, прошел кабан, или медведь чесал спину об дерево. Еще через несколько шагов Рогдай перешагнул гнилую колоду. Он был на месте.

Ловушка сработала. В туго затянувшейся петле окочурился тетерев-косач. Голова скособочилась, зоб набух. Это явно был самец, которого любой промысловик отличал по чернявому окрасу с зеленоватым отливом. Просиявший Рогдай внимательно осмотрел птицу. Беловатый подхвосток подгрызли крысы, но до брюха, к счастью, добраться не успели.

Охотник разрезал ножом петлю и переложил тетерева в свою заплечную суму. Он поклонился роще, мысленно поблагодарил Веленду за помощь. Что ни говори, а Лесной Хозяин не оставляет род без пропитания. Жрецы говорят, что бог этот, которого кривичи именуют Велесом, темен и непонятен. Но для Рогдая он просто заботливый благодетель, без которого нельзя выжить в лесу.

Изучив другие силки, охотник даже рассмеялся от удовольствия: Веленда расщедрился еще на одну птицу. В петлю угодила самка — рыжебокая, с темно-красными бровями. Это тем сильнее порадовало Рогдая, что самки тетерева были крупнее, а мясо их отличалось большей мягкостью. Он уложил в суму и эту добычу. Все, теперь можно было возвращаться в селище.

Путь, однако, предстоял неблизкий. Починок Воронец мерянского рода Белого Горностая стоял в кольце болот, и пробраться к нему можно было единственной тропою — через гиблые трясины. Такое место было выбрано не случайно. Ни хищный зверь, ни враг не могли приблизиться к жилищам, так как тропа была хитра и ведома только самим селянам. Два поколения назад князь кривичей Дабор пытался навязать роду Белого Горностая свою волю и обязать платить ему дань — по две соболиной шкурки с дыма. Для острастки он послал свою дружину с воеводой Лучаном, который сжег старое селище мерян. Противостоять искусным в бранном деле ратникам, одетым в железо, меряне не могли. Тогда они ушли на десять верст вглубь лесов и болот, возведя починок на большом острове внутри топи. Обнесли крепким бревенчатым тыном, поставили избы. С тех пор кривичи с презрением прозывали их Заболотным Людом.

Травяные поймы с южной стороны были пригодны для выпаса скотины, мыски с северной — для пахоты. Селище было уязвимо только в зимнюю пору, когда болота сковывал лед и накрывал толстым пологом снег. На волокушах и лыжах подступиться к нему можно было с любого края. Поэтому всю зиму селяне несли службу за палисадом, а дозорные предупреждали о малейшей угрозе.

Однако болота вокруг Воронца не только защищали починок, но служили важным источником железной руды для рода, залежи которой с их поверхности собирали мастеровые для кузниц. Они плавили ее в печи, а иногда в больших горшках среди нескольких разожженных костров. Из железа ковали столь важные орудия труда, как сошники и серпы. В роду они считались поважнее мечей и пик. Если кривичи и ильменские словене клали в погребальные курганы оружие боя, то меряне — предметы пахоты, обмолота и жнивья. Труженики, призванные к продлению жизни общины, испокон веков ценились у них больше, нежели воины, находящиеся в услужении у смерти.

За березняками замаячили бурые кочки, покрытые морошкой, дебри осокаря, багульника и пушицы. Кое-где торчали одинокие ольховые деревца и ели. Но деревьев тут было мало, куда больше густых и колючих кустарников, через которые и пролегала заветная гать. Рогдай осторожно двинулся по светло-зеленому мху, ловко переступая опасные участки. Каждый мерянин столь хорошо знал этот путь, что мог одолеть его с закрытыми глазами — ступни ног сами определяли нужное направление. Они чувствовали, куда можно поставить всю стопу и перенести на нее вес тела, а где лучше идти легонько, касаясь почвы только подъемом или пяткой, чтобы не соскользнуть в мочажину — провал между кочками.

Рогдай замедлил шаг, следуя между камышами и чуть подрагивающей на ветру спутанной кущей. На болоте всегда много звуков: ноет выпь, чавкают лягвы, гудит мошкара. Однако и само болото не молчит. Оно то стонет, то шепчет, то заводит какую-то тягучую песнь. Булькает вода, поднимается ил со дна. В этом мире топей, как знал Рогдай, обретается тьма тьмущая всевозможных духов. Но все они с людьми Воронца живут в ладу. О том заботятся жрецы рода во главе с ветхим Турилой. Никогда не забывают задобрить водных сторожей. Потому бояться молодому охотнику здесь некого и нечего. Пускай чужие боятся. Уж их-то точно загубят, охомутают и утащат на самое темное дно, откуда не вырваться.

Едва подумал об этом, как уловил чей-то короткий хрип. Ухо охотника чуткое, человека распознает сразу. Не покрик птицы, не гул всплывающего ила, не бессвязное бормотание духов. Человеческий голос ни с чем спутать нельзя. Хрип повторился — совсем рядом, шагах в восьми справа от гати. Видно, кто-то увяз в трясине, которая не хочет выпускать добычу. Теперь стремится заглотить в свое ненасытное нутро целиком.

Рогдай прищурил глаза. Слишком много темного ворса, густых ветвей. Пока не разглядеть. Он обломил сук подлиннее, на который можно было опираться и прощупывать почву перед собой. С неохотой покинул тропу, двинувшись вершками гиблого кочкарника, гуляющего туда-сюда.

Рогдай размышлял. Вряд ли кто из сородичей столь нелепо сбился с пути — даже дети Воронца знают каждый изгиб тропы в родной починок. Получается, в топь угодил кто-то незнакомый. Случайно или с умыслом забрел в мерянский край. Уж не лазутчик ли князя кривичей Сбыслава? Нужно непременно вызнать.

За согнутой в дугу лиственницей охотник увидел его. Вцепился в куст болотной клюквы, по самую грудь в зеленой мшистой жиже. Уже и лицом посерел. Иной бы на его месте голосил во весь голос, на помощь звал, а этот только ловит ртом воздух. Упорный. Не мудрено, что провалился — железный шелом с наносником на голове, кольчужная рубаха, за спиной торчит круглый щит. Ратник в тяжелом снаряжении. Как его сюда занесло?

— Эй, недотепа! — окликнул воина Рогдай. — Ты кто будешь?

Человек посмотрел на охотника мутнеющим взглядом. Ясно, что не один час провел в трясине. Что-то пробормотал, но Рогдай его не понял. Плечи широкие, руки сильные. Только его крепкая хватка не позволяла болоту поглотить ратника и увлечь на глубину. Однако пальцы воина, как приметил Рогдай, уже одеревенели и сделались синими.

Молодой охотник колебался недолго. Кто бы ни был чужак, а его нужно спасти. Спасти, чтобы доставить в починок, где с ним будут толковать вождь и старейшины. Оставлять на погибель даже самого лютого врага, не выяснив его намерений, слишком опасно для рода. Для какой надобности шел к мерянам? Что затевают его соплеменники?

Рогдай начал осторожно подбираться к неудачнику. Это было непросто. Пузырилась и ныла трясина, хлипкая почва ходила под ногой. Пришлось зайти немного сбоку. Еще и ондатра, выскочившая из-за верескового бугра, застигла врасплох, заставив покачнуться. Однако охотник устоял, опершись о сук. Теперь он был в двух шагах от чужака. Дальше не продвинуться — засосет.

Глаза ратника смотрели странно. В них не было мольбы о помощи, не было даже тени страха. Только какое-то непонятное разочарование и усталость. Что-то подсказало Рогдаю, что это не кривич.

— Берись двумя руками! — велел охотник, опускаясь животом на длинную проплешину и протягивая незнакомцу конец сука.

Ратник не пошевелился. Он понял Рогдая, однако просто не мог разжать омертвевшие пальцы. Дело было худо. Пришлось идти на риск. Молодой охотник тихонько поднялся и переместился на другую, качающуюся кочку слева от чужака. Здесь он мог дотянуться до его рук. Извлек из сумы толстый пут конопляной веревки, размотал конец с петлей. Другим концом примотал пут к ближайшему дереву и, держась за веревку, стал шаг за шагом приближаться к воину.

Вскоре идти стало невозможно, пришлось лечь на брюхо. Шепча про себя обращение к Веленде, Рогдай подполз к воину и ухватил его за правую кисть. Ножом обрезал стебли под пальцами, за которые тот так судорожно держался, нацепил на запястье и стянул петлю. Потом обмотал веревку вокруг своего пояса в несколько охватов. Все, теперь, если веревка не выдержит, на дно уйдут оба.

— Ну, держись! — подбодрил Рогдай воина, обрезая стебли под его второй рукой.

Чужак бултыхнулся было в загудевшую топь, погрузившись в нее по шею, однако молодой охотник уже отползал назад, вытягивая его за собой. Ратник был тяжел. Рогдай даже закряхтел от натуги, словно тягал не человека, а медведя. Веревка не подвела — добрая, тугая. Вершок за вершком дело ладилось. Охотник волочил незнакомца обеими руками и телом, стараясь втащить на небольшой мысок меж двух ольховых деревцев. Еще несколько усилий — и громоздкая туша легла под их кривой тенью. Рогдай перевел дух, поворачиваясь на бок.

«Вот уж удача подвалила, — подумалось ему. — Пошел за птицей, а тут эдакую рыбину выудил. Если доставлю в починок, все парни обзавидуются, а вождь Осмак, чего доброго, и на награду расщедриться. Добыча-то нешуточная…»

Рогдай покосился на спасенного инородца. Лежал тихо, даже не стонал. Чудной. Но расслабляться было рано. Охотник привстал и протянул руку к опояске воина, чтобы забрать у него меч. Воин даже беспомощный может быть опасен. Однако чужак свободной рукой перехватил его кисть.

— Ты чего? — возмутился Рогдай. — Я тебя спас, непутевого, а ты меня хватать вздумал?

Ратник что-то сказал, но слова его были непонятны.

— Что буровишь? — Рогдай нахмурился.

Чужак отпустил его руку и перевернулся на спину.

— Меч и воин — одно, — сказал вдруг по-словенски, однако говор его оказался грубым, глухим и шероховатым. — Нас нельзя разлучить.

— Ишь ты, — усмехнулся охотник.

Он присел на корточки перед ратником, но веревку пока резать не спешил.

— Пойдешь со мной в селение? — спросил тоже по-словенски.

— Пойду, — отозвался чужак. — Ты спас меня от смерти в трясине. Я твой должник.

— Это понятно, — Рогдай снова усмехнулся. — Кому же охота помирать во цвете лет?

Однако воин покачал головой.

— Страшна не смерть, а позор. Я уже видел луга Нифльхеля[1], по которым гуляет ледяной ветер, я смотрел в глаза Черной Госпоже. Для воина нет худшей доли, чем закончить свой путь в ее мрачных чертогах. Это даже хуже соломенной смерти, которой умирают трусы.

Рогдай смотрел на чужака в недоумении. Его слова казались странными.

— Путь воина — служение Отцу Богов[2], - заметив это, пояснил ратник. — Погибнув в бою, мы попадаем в его небесную дружину. На земле нам достается великая слава, а за мостом Хеймдалля[3] — уважение богов. Теперь у меня вновь есть надежда прославить свое имя. В моем роду неудачников не было.

— И как же звучит твое имя? — с легкой насмешкой полюбопытствовал Рогдай. Все-таки жителю леса непросто понимать кичливых воинов, избалованных походами по чужим землям. Не нужно ни пахать, ни охотиться, ни рыбачить. Что приглянулось глазу — бери силой.

— Энунд. Из дружины ярла Олава Медвежьей Лапы.

— Урманин[4]? — припомнилось Рогдаю слово, которым называли воинов, приплывавших с запада по морю на больших лодьях со звериными мордами на носу. Их пока еще редко можно было встретить в словенских и мерянских землях, однако с каждым годом набеги этих свирепых и грозных ратников, не боящихся ни людей, ни богов, случались все чаще. Об отваге и лютости урман говорили с испугом. Пришлые не стремились селиться в тех краях, которые они опустошали. Предпочитали забирать добычу и уходить, не вступая доселе в большие битвы с дружинами более многочисленных варягов. Ходили слухи, что урман невозможно одолеть оружием и от них нельзя откупиться — обирают до последней нитки.

— Я свеон[5], - поправил мерянина Энунд. — Из фьорда Каменная Куропатка.

Рогдаю объяснение чужака не прибавило ясности.

— Что же ты позабыл у нас? — спросил он.

— Князь кривичей Сбыслав нанял нас на службу. Теперь наш стан стоит в четверти дня отсюда, у Сорочьего Дола. Мы назвали его Святилище Меча.

Подобная новость стала неожиданной для молодого охотника.

— Но у Сбыслава своя дружина есть, — возразил он урманину.

— Это не наше дело. Князь хорошо платит, а его люди привозят нам и еду, и мед. Мы довольны.

— Выходит, кривичи не пускают вас в свои села? — Рогдай уже смекнул, что соседский князь, видимо, призвал иноземцев, дабы укрепить свою власть над сородичами и взять в узду несговорчивых старейшин. Похоже, своих единоплеменников он опасался куда больше, чем чужеземных воинов.

— Если мы захотим, — спокойно ответил Энунд, — мы сами в них войдем. Но пока у нас все есть. Дружине нужен отдых. Только вернулись из похода на бьярмов, а до того — ходили на эстов. Вот залечим раны, залатаем и просмолим драконы[6] — тогда и о новой войне можно будет подумать. А здесь нас воевать не заставляют. Едим и пьем целыми днями, а еще спим и играем в кости. Что еще нужно после ратных трудов?

Рогдай обдумывал слова чужака. Что-то его беспокоило.

— Зачем же ты забрел на наши болота? — он пристально посмотрел в глаза Энунда.

— Ярл послал поискать место, где есть хорошая руда, — урманин отвечал, не отводя взора. Было видно, что говорит искренне, без лукавства. — Наш кузнец Агнар Земляная Борода не может долго сидеть без дела. Если не кует мечи и секиры — впадает в неистовство и дает волю своим кулакам. Они у него с большой кубок каждый, а силища — что у медведя. Бьет, как молотом по наковальне. В юности ходил в походы с Ингимундом Счастливым, вот ярл и терпит его скверный нрав в счет старых заслуг. Да и умелец он знатный, клинки и топоры делает изрядные.

Энунд бросил беглый взгляд на свой меч, к которому так и не дозволил прикоснуться Рогдаю.

— Кто же вам про болота сказал? — продолжал расспрашивать охотник.

— Один старик из кривичей. Говорил, лучшая железная руда в округе. Из нее, мол, и меч, и топор, и кольчугу можно справить такие, что долго прослужат.

— То верно, — согласился Рогдай. — Стало быть, ваш вождь о каждом из своих людей печется?

В глазах Энунда отразилось удивление.

— Братство Опоясанных Мечом — одна семья, — проговорил он. — А ярл нам — что отец. Все мы связаны кровной клятвой перед лицом Одина. Друг за друга встанем щитом.

— Чудные вы люди, — не удержался Рогдай. — Одно слово, инородцы…

Он медленно встал на ноги. Силы возвращались в тело. Молодой охотник решительно перерезал веревку, которой был привязан к чужаку.

— Пошли, — сказал ему. — Расскажешь нашим старейшинам, зачем по болотам нашим блуждал и как в топь угодил. Порядок у нас такой. Чтобы в роду знали, что нам не грозит от вас опасность.

— Я обещал, — согласился Энунд, высвобождая запястье из петли. Он растер руки, потом с усилием поднялся. Его шатнуло в сторону.

— Видать, долго ты в трясине сидел, — Рогдай усмехнулся.

— С утра, — хмуро подтвердил урманин.

— Ну, коли с миром шел и дурного умысла до нас не имеешь, старики тебя крепким медком отпоят — всю слабость как рукой снимет, — пообещал молодой охотник. — Дед Воян такую медовую брагу делает — огнем по телу гуляет. Ведь пчелки наши нектар с крушины берут, с малины и с кипрея. Сделал пару глотков такого медку — на языке сладость, а в голове — радость.

— Веди, — промолвил Энунд. — Мне таить нечего. Про селение ваше узнал от тебя. Кругом одна топь. Как догадаться, что за ней живут люди?

— Добро, — последние сомнения покинули Рогдая. Он отважился повернуться к урманину спиной. — Ступай за мной. След в след ставь ногу.

Энунд послушался. Двигаться ему еще было непросто. После долго сидения в болоте начался озноб, тело била дрожь.

— Не отставай! — Рогдай обернулся с тревогой. — Лучше скорее дойти и обогреться. Не то болотная лихоманка тебя может скрутить. Придется неделю отлеживаться.

Свеон кивнул головой. Он старался держаться прямо и двигаться за своим провожатым. Болото продолжало хлюпать и негромко ныть, однако чужак шел уверенно, наступая только на те клочки почвы, на которых оставалась отметина от чобота Рогдая. Через версту за густым березником проступили остряки тына. Топь осталась позади.

Палисад, стоящий на невысокой осыпи и усиленный вбитыми в почву подпорами-укрепами, имел всего две рубленые башни «вежи» — как раз со стороны тропы. Дозоры находились еще в трех местах тына, но они помещались на полатях — смотровых площадках, поднятых над землей опорными деревянными рамами, вкопанными в высокую внутреннюю насыпь из почвы, глины и «хрящей» — мелких каменьев.

Конечно, Рогдай знал, что крепости кривичей и словен гораздо внушительнее и надежнее. Он пару раз видел городец князя Сбыслава у Лебяжьего Тока и все удивлялся мощи широких четырехгранных башен, называемых по-словенски «кострами». Они громоздились на осыпи высотой в две косых сажени, а между ними шел такой же грозный тын — «развал», нависающий наклонно над землей с просеками-варницами для лучников. Строить такие хитроумные городни[7] меряне не умели. Да и ополчение, которое мог в случае нужды выставить Осмак для защиты Воронца, едва дотянуло бы до полусотни ратников.

Молодой охотник и плетущийся за ним свеон приблизились к вежам. «Воротники» еще издали признали Рогдая.

— Уходил один, а возвращаешься с гостем, — окликнул его Злыч, густобровый широкий увалень, которому уже перевалило за три десятка лет. — Что за дела, Рогдай?

— Да вот, подобрал бедолагу по дороге, — улыбнулся охотник. — Без меня бы окочурился. Хочу свести его к вождю.

— Что-то не похож он на бедолагу, — «воротники» Злыч и Пренег разглядывали Энунда с подозрением. — Ты бы поостерегся таких знакомцев сюда водить. Вон у него какой меч на боку. Да и сам в железо одет.

— Пускай вождь и старейшины решают, — Рогдай махнул рукой, вступая в незапертые ворота. — Им видней. Но уж если чужие возле починка объявились — как мимо пройдешь?

— Твоя правда, — неожиданно согласился Злыч. — Осмак должен его увидеть.

В починке стояло без малого три десятка домов, серпом размещавшиеся вокруг пустыря, бывшего местом и родовых сборов, и праздничных обрядов. Все — бревенчатые, с дощатыми крышами. Изнутри сплошным опольем шли дровяники и амбары, родовой скотный загон, кузня и прядильня, а также огороды за плетнями, на которых садили репу, морковь, горох и лен.

Рогдай прямиком направился в избу вождя, увлекая за собой Энунда. Дом Осмака был чуть больше других, с широкими дольниками кровли. Перед ним темнел сизый камень, похожий на лежащую на боку корову. Поклонившись жилищу, молодой охотник переступил порог, оказавшись в сенях, называемых в роду «всходом».

Оконца в домах селения были малыми, закрываемыми на ночь ставнями. В полумраке тонула широкая четырехстенная клеть, в которой угадывались контуры высоких поставцов, печи и стольца.

— Здрав будь, вождь! — возвысил голос Рогдай, но вдруг осекся. Осмак был не один. По птичьей фигуре на плече человека, сидевшего у печи на скамье, охотник узнал жреца Турилу. Несколько лет назад старый волхователь подобрал в дубраве ястреба, раненого стрелой кривича, и выходил его. С той поры представить Турилу без птицы на плече было невозможно — они накрепко привязались друг к другу.

— Не видишь? — строго отозвался Осмак, зыркнув из темноты ярко белыми глазами. — О делах толкуем. Позже приходи.

— Обожди, — возразил жрец. — Рогдай нам гостя привел.

Вождь чуть привстал с лавки, разглядывая замершего рядом с охотником Энунда.

— Кто это? — спросил с непониманием. В голосе его проглянуло напряжение.

— Человек с севера, — промолвил Турила раньше, чем успел ответить Рогдай. — Заморский воин.

— Верно, — подтвердил молодой охотник. — Утоп бы в болоте, если бы я не вытянул. Говорит, что искал рудные залежи, а про нас ничего не знает.

Свеон твердо стоял перед вождем и жрецом, глаза которых так и сверлили его.

— Правда ли, — Турила прищурился, — что вы совсем не боитесь смерти?

— Он не понимает тебя, жрец, — сказал Рогдай. — С ним нужно говорить по-словенски.

Когда охотник объяснил Энунду вопрос Турилы, тот равнодушно пожал плечами.

— Достойная смерть — стезя избранных, звезда, ведущая воина. Мы сражаемся и умираем на земле, чтобы заслужить право вступить в дружину Отца Богов на небе.

— Говорят, ваши огромные струги, на которых вы бороздите моря и реки, наделены душой, и вы поклоняетесь им, как кумирам, — продолжал жрец.

Энунд задумался, прежде чем ответить.

— Суда, которые мы называем драконами — часть нас. Они и правда живые, часть наших душ и сердец. Так же, как добрый меч и топор. Но славим мы лишь наших богов, которые направляют наш земной путь.

— Так это ваши боги привели вас в наш край? — сурово спросил Осмак.

— Все свершается по их воле, — молвил свеон. — В Гардарику[8] ходили еще наши отцы.

Осмак запыхтел.

— Наслышан я о подвигах ваших отцов… — пробурчал он. — И о той крови, которой они залили Ильменские земли.

— Вождь, — решил вмешаться Рогдай. — Урмане теперь служат Сбыславу.

— Тем хуже, — Осмак помрачнел еще больше.

Воцарилось молчание.

— Как мне следует поступить? — вождь повернулся к Туриле.

— Пускай урманин пока останется в починке, — подсказал жрец. — Там будет видно. Если окажется, что он не лазутчик и его вожди ничего не замышляют против нас — мы его отпустим.

— Пусть так, — Осмак прикрыл глаза. Голос его сделался жестким. — Пока чужак будет в Воронце — ты за него отвечаешь, — кивнул он Рогдаю. — Посели его в своем доме.

— Хорошо, вождь, — подчинился охотник.

— Только сначала сведи к Вояну. Пусть поглядит, нет ли ущерба для его жизненной силы. Болото может поразить плоть, а может забрать душу. Но самое страшное — заменить душу человеческую на душу дивью. Тогда плоть станет жилищем беспризорных духов.

— Он крепкий парень, — заверил Рогдай. — Не видел прежде, чтобы после болотного плена кто-то стоял на ногах без посторонней помощи. А этот — хоть бы что. Только озноб колотит.

— Отпоите его травами и медом, — распорядился Осмак. — Если понадобится — протопите баню, чтобы прогнать всю хмарь. А я пока созову старейшин и пошлю людей вызнать, не затевают ли чего худого кривичи.

Вождь был умудрен жизнью и предусмотрителен. Рогдай сразу смекнул, что он просто хочет оставить в починке пленника на случай войны. Так всем было бы спокойнее. Похоже, об этом догадался и сам Энунд, но возражать не стал.

— Ступай, — заключил жрец. — К вечеру жди, зайду проведать.

Поклонившись Осмаку и Туриле, Рогдай вышел в сени. Энунд последовал за ним. Молодой охотник только усмехнулся про себя. Чудная штука жизнь! На заре он покинул дом и селение, чтобы раздобыть дичи в лесах. Теперь же судьба его оказалась тесно связана с судьбой воина из далеких заморских краев, а может быть и с судьбой всего рода.