Золотая Ладья

Глава 20. Гибель ладьи

Рысь отложила доску с буквицами и посмотрела в глаза Званимира.

— Предки наши наставляли нас в мудрости богов и завещали не щадить живота во благо родной земли, — проговорила она. — Но еще они вещали, что коловерть времен движется, мешая в себе свет и мрак. Неминуемо наступают дни, когда ясное солнце застилает тьма войны и разора, отвратить которые подчас непосильно для воли человеческой. Не раз уже погибал и возрождался порядок жизни среди колен Сварожьих. Однако мы, дети Яр-бога, сберегали обычаи и искон пращуров, которыми стояли всегда: уходили ли на чужбину из-за бед непосильных, жили ли скрытниками в лесах в годину перемен, когда рати инородцев, неисчислимые, как звезды, топтали наши травы и осушали реки. Можно потерять дом, край, жизнь, но веды Прави, таящие мудрость божескую, важно сохранить для блага грядущего и для процветания наших потомков — тех, кто бросит свежие зерна жизни в оскудевшую почву.

Князь молча согласился со старой ведуньей.

— А ты, отрок? — повернулась Рысь к неподвижно сидевшему Бьорну. — Готов ли помочь сохранить то, к чему довелось тебе прикоснуться?

— Да, — просто ответил тот. — Только один я столько не унесу!

Званимир усмехнулся по-доброму.

— Будет тебе помощь. Но почему он? — он поднял глаза на Рысь.

— Сердце его всецело принадлежит трисветлому Даждьбогу. Я наблюдала за ним последние дни и поняла, что северянин пробудился. С его духовного взора спала завеса и он готов посвятить свою оставшуюся жизнь служению ведам Прави. Верно ли молвлю? — спросила ведунья у послушника.

Тот лишь молча кивнул.

— Добре, — промолвила Рысь. — Тем паче, что ворог нынче силен. И Сбыслав Кривичский, за помощь инородную продавший веру отцов, и урмане-ратоборцы, забывшие узы родства, и темные кобники, искуссные в лиходействе. Не выстоять нам горсткой малой супротив такого скопища. И железом вострым со всех сторон опоясаные, и чарами оделеные. Черная туча Сваргу застит, затмение скроет лик Солнца Красного, повергнув родовичей наших в пучину горя. Однако то — лишь один виток Круга Сварога, через недолю воспитующий крепь нашего духа. За ним воспоследует новый рассвет, улыбка Ярилы Весеня, от которой воспрянет наша земля. Так было всегда: за лютой годиной приходит возрождение.

— Доводилось ли прежним князьям, матушка, переживать столь суровые испытания? — осведомился Званимир.

— Не единожды, — заверила ведунья. — Вспомни Белояра-князя[145]. Велика была земля его, могуча лепшими воями, да и сам князь волховского был призвания. Однако в час затмения светил вражьи воинства растерзали рать его, а самого князя взяли в полон, предав страшной казни. Сумрак морочный напитал силою черные полчища Амала Венда, обрекая словенский род на долгие невзгоды. Лишь при князьях Словене и Буримире вновь поворотилось Колесо Сварога, растопив темь живительной ярью, а пращуры наши начали строить защитные кольца градов от беспокойных недругов, возрождая лад на нашей земле. Прими судьбу, сплетенную тебе Макошью, без ропота и недовольства, ибо нельзя ноне избежать перемен. Пуще всего страшиться надо, чтобы книги сии не попали в руки Августина-проповедника. Немедля отряди надежных людей с Бьорном в Архону, просить помощи у побратимов наших-бодричей. Таблички пускай сберегут жрецы из святилища Святовида.

— Сделаю, матушка, — пообещал Званимир. — Я уже приглядел тех, кому это будет по плечу. На них вся надежда.

Рысь с задумчивым взглядом протянула руку к табличкам и взяла одну из них.

— «Сварог-Отец научил нас раять родную землю, запасая в амбары жито; превращать руду в железо и ковать из него плуги и серпы, мечи и секиры; защищать род и отчизну с оружием в руках; славить богов наших, кои суть — старшие родичи и наставники на стезе Прави, — зачитала она. — Владыка Сварожьего Круга даровал нам всемудрые законы, помогающие жить в согласии с Небом и Землей. За это мы неустанно чествуем отца нашего колославами, требными зернами, медом и сурьей.

Перун Сварожич, Ратай Небесный, утвердил порядок для всех, кто живет во Яви и оградил сей порядок от жара Огня Подземного своим щитом. Во славу его, небесного воеводы, научившего нас премудростям ратным, свершали мы великие подвиги, отвращая недругов от земли нашей, и ходили в походы, укрепляя наши рубежи. В тех войнах сплотились Перуновы дети единой семьей, и не было супротивников, способных поколебать нашу силу и твердь нашего духа.

Непры, рузы, дулебы, борусы и белояры в те дни создали союз, скрепив его клятвой Перуновой, и добирались дружинами до самых дальних закатных земель, заставляя инородцев трепетать перед нашими клинками. О временах тех еще не остыла память людская и многие с почтением произносят имена князей Тривера, Боеслава, Куломира и Сивояра…»

— Слабость родов словенских ныне — в том, что одиноки они, каждый сам за себя постоять только и может, — промолвила ведунья, отложив буковицы. — Виданное ли дело, чтобы братья проливали кровь друг друга на потребу иноземцам? Канули в прошлое могучие союзы Сварожичей. Закатные страны зарятся на нашу землю, покушаются на веру отцов. На юге — поляне стонут под натиском франкских да греческих воинов. С севера грозят урмане.

— Долго ли продлиться еще Ночь Сварога, матушка? — поинтересовался Званимир.

— Без малого век. Пока князь бодричей, Орел из рода Сокола, наставляемый жрецами Святовида, не съединит разрозненные роды, положив начало великой державе Перуновых детей.

Складки на лице Званимира разгладились.

— Слава богам нашим. Значит, дети и внуки мои увидят светлые времена.

— Об этом тебе еще предстоит позаботиться, — сказала Рысь. — Отправь Любаву в Архону вместе с посланниками. Здесь ей оставаться нельзя — ворог уже рядом, в лицо дышит.

— А ты? — после некоторого молчания спросил князь. — Готова ли ты, матушка, сопровождать моих посланцев в Архону или поручишь это своим дочерям?

— И я, и дочери мои останемся здесь, — ошеломила его своим ответом Рысь. — На этой земле мы родились, здесь мы и умрем. Негоже нам скитаться, точно беспризорным сбегам[146] по дальним краям.

— Я полагал, что твое призвание — охранять древние письмена наших пращуров, — осторожно промолвил Званимир. — Нужно ли тебе принимать участие в сече, которая, как видно, станет для нас последней?

— Письмена священные — есть только оттиск вещего сердца, — ответила Рысь. — Пока существуют на земле нашей волхвы — всегда будет, кому научить сородичей наших внимать истоку Рода небесного и следу родов земных. Будет, кому растолковать знаки божеские и прочесть летопись деяний наших славных дедов.

— Ты хочешь сказать, что дощечки эти не столь важны?

— Суть не в самих буковицах, ибо нетленное отражение их существует и в небе, и на камнях, и в водных омутах. Мы — хранители родовых письмен. Но служим мы не плашкам с резами, а отчей земле.

— Я понял тебя, матушка, — проговорил Званимир. — И все же, письмена эти важны родовичам нашим — всем, кто ведет род свой от Сварога-Батюшки, всем, в чьих жилах струит кровь Даждьбога и Перуна. Чтоб научиться читать знаки земли и неба, потребно немалое время, чего подчас не достает в суровую нашу годину, полную войн и кровавых распрей. Послания же пращуров, выбитые в резах и чирах буквенных доступны очам каждого. Через приобщение к ним воздымается дух людей словенских, возгорается ярь праведная, помогающая край свой боронить и силу предков могутных в своих дланях ощущать.

— То верно, князь, — согласилась ведунья. — Потому надобно сберечь наши писания и донести до жрецов-ратариев, под защитой коих им ничто не будет угрожать.

Князь встрепенулся — за окном раздались быстрые шаги.

— Скорее! — в избушку вихрем ворвалась Любава. — Урмане подходят! Надо уходить, и уносить с собой все!

— Мы не сможем унести Золотую Ладью из ее земляного ложа! — возразил Званимир.

— Надеюсь, ее не найдут, — Любава потупилась. — Никто не знает к ней тропу, а если мы уйдем — урманам и спросить будет некого.

— Зови Черноглаву, — велела Рысь. — Собирайте книги. А ты, князь, удержи урман, пока не уйдут Бьорн с твоей дочерью.

— Батюшка! — Любава повисла у князя на шее, тот с трудом оторвал ее и вышел быстрыми шагами.

Из дальнего перелеска, освещенные слабым блеском факелов, уже появились первые ряды урман. Измученные ратники Званимира с трудом собирались возле ограды хором, готовя луки и копья.

— Помните — князя или его дочь надо захватить живыми, — предупредил Августин. — Никто, кроме них да старой колдуньи, не знает места укрытия Золотой Ладьи. Колдунья вам все равно ничего не скажет, а вот от князя вы, я думаю, добьетесь ответа, если полоните его дочь.

— Как бы они не выскользнули из рук в этой проклятой темноте, — проворчал Олав. — Лес стоит со всех сторон.

— Они не уйдут, — уверенно заявил Августин. — Там хранятся их святыни, за которые радимичи будут драться до конца. Но позволь мне сначала поговорить с ними — быть может, князь сдастся сам?

— Ну, это вряд ли, монах, — возразил ярл. — Званимир — воин, а настоящий воин никогда не сдается. Я бы, на его месте, уж точно не сдался.

— И все же, попытаться следует.

Августин, бормоча молитву, двинулся к высокому частоколу, опоясывающему двускатные деревянные постройки.

У ног его ударила стрела, и монах остановился.

— Почто грозишь оружием божьему человеку? — воззвал он в темноту с угрозой в голосе.

— Божий человек не приводит врагов к святыне хозяев! — ответил князь громким голосом, приближаясь к воротам. — С чем пришел?

— Дозволь мне войти, — попросил Августин.

— Ну, уж нет, — усмехнулся Званимир. — Один раз я уже поверил тебе. Второй раз ты на эту уловку меня не поймаешь. Ты, я вижу, нашел себе новых друзей — вот им и рассказывай о милости Божьей.

— То есть, ты твердо решил умереть и погубить свою дочь? — бесстрастно вопросил монах. — Что же, это твое право. Но знай — куда разумнее подчиниться силе, которой не сможешь противостоять, нежели сопротивляться — и погибнуть в безнадежной борьбе.

— С чего ты взял, что борьба безнадежна? — возразил князь. Он понимал, что напрасно тратит время на бесполезный спор, однако промолчать не смог. — Еще на памяти моих дедов никто не слыхал о франках. Они занимались мелкими спорами у себя на западе — и вдруг из ничего возникла держава, перед которой я должен преклониться? Почему же ты считаешь, что мы тоже не можем объединиться и явить силу, перед которой склонится и ваша сила?

— Вы упустили свое время, — усмехнулся Августин. — Да, сто лет назад франки были слабы, и разобщены. Но три Карла[147] создали великую державу, собрав народы, с которыми прежде воевали, и объединив их под знаменем истинной веры. Теперь они сильнее любого, кто захочет им противостоять. Ведь всякий здравомыслящий человек понимает, что лучше дружить с сильным — нежели пытаться сплотить слабых. А потому, чем дальше идут победоносные войска Карла — тем сильнее он становится. И тем меньше готовых погибнуть остается у него на пути. Даже если ты сейчас бросишь клич ко всем окрестным племенам — вожди их лишь пожмут плечами и поклонятся Карлу и Истинному Богу, отвергнув своих богов, ибо Бог Истинный явил свою силу, прекратив раздоры в стране франков и даровав им власть над всеми соседними народами. Кто же захочет пойти на смерть — ради призрачной возможности объединить врагов Карла, даже если бы таковые сыскались? Что можешь предложить им ты, чтобы повести за собой?

Продолжая говорить, Августин подходил все ближе к воротам.

— Ну, а если ты и готов погибнуть — люди твои не готовы. Спроси дочь свою, желает ли она умереть?

Князь, отворивший створки ворот, внезапно увидел лицо проповедника прямо перед собой. Они встретились глазами — и на долгий миг замерли, состязаясь взглядом.

— Разве ты оставил мне выбор? — Званимир усмехнулся, опуская глаза. — Уж коли мне в любом случае уготована погибель — не лучше ли встретить смерть сражаясь, чем пресмыкаясь перед победителем?

В его руке внезапно блеснул тяжелый меч, выхваченный из ножен.

Августин отпрянул, упав ничком. Над его головой тут же просвистело несколько стрел. Помня наказ проповедника, лучники-фины не трогали князя, а били в укрывшихся за частоколом дружинников. Те ответили им плотным роем своих стрел, нацеленных в самую гущу хирдманов.

Однако нападающие, сдвинув щиты, отбили колючий залп. К удивлению радимичей, они не подступили к воротам, а начали слаженно обходить укрепления княжеского терема по правому краю. От своего ярла Волки Одина получили указание двигаться к сосновнику, где, насколько знал Августин, содержались древние словенские книги. Чтобы защитить хранилище, дружинникам Званимира наверняка пришлось бы оставить укрепленный терем.

А еще — и об этом Августин не ведал — там торопливо собирали мешки и торбы с книгами княжна Любава и дочери Рыси. И ради их спасения Званимир тоже был готов пойти на все.

— Пропустите урман, — негромко скомандовал князь, переходя на левое крыло бревенчатого заборала, почти смыкающегося с густым строем вековечных дубов. — Мы встретим их в лесу.

Августин, которого хирдманны еще недавно видели возле ворот частокола, неожиданно оказался за самой спиной Олава Медвежьей Лапы.

— Постой, ярл, — предупредил он. — Впереди вас ждет засада. Вели своим людям рассредоточиться, едва они войдут под своды леса.

Олав бросил на монаха почти ненавидящий взгляд.

— Уж не думаешь ли ты, что лучше меня разбираешься в военном деле?

— Нет, почтенный ярл, — Августин смиренно опустил глаза. — Я лишь хочу напомнить тебе, что леса — не самое привычное для вас место боя. Мой скромный опыт может оказаться тебе полезным.

Медвежья Лапа оглядел монаха с ног до головы, но ничего не сказал.

— Рассредоточиться! — отдал он приказ.

Тугая линия щитов распалась, превратившись в железную цепь на подходе к кряжистым соснам и растопыренным можжевеловым кустарникам. В мгновение ока из-за них, будто из-под земли, вынырнули дружинники князя. Завязался бой между деревьями. Финские лучники, стукая тугими жильными тетивами, вновь состязались в искусстве стрельбы с лучниками радимичей. Стрелы падали без перебоя с обеих сторон, буравя древесные стволы, кусая тела, ломаясь о железные скобы щитов. Их черную россыпь разбавило несколько брошенных гриднями сулиц, однако Волки Одина либо уклонились от них, либо срубили на лету топорами.

Еще не успел разгореться настоящий бой — ярый и злой, — как радимичи начали отступать, теснимые Братьями. Они уходили вглубь леса под верещание хирдманнов, затягивая врага в темное жерло, усеянное разветвленными древесными сучьями и ветвями.

— Огня туда! — крикнул Августин.

От факелов в задних рядах финов запалили стрелы-разжиги, и вот уже огненные всполохи рассветили чащу с шипением и треском. Пожар занялся быстро. Огонь жевал сухую кору и вереск, забираясь все выше по сосновым стволам, он расползался кругами, вздымая к небесам острые языки пламени и столбы едкого дыма. В этих мятущихся отсветах стали заметны очертания кровли деревянной лачуги и удаляющие людские тени, согбенные под грузом мешков.

Хирдманны умножили усилия, сметая сопротивление гридней, чтобы скорее пробиться к четырем беглецам.

— Там дочь Званимира, — указал ярлу Августин.

Несколько ратников князя, оказавшихся на пути Братьев, приняли лютый бой, чтобы задержать людей Олава. Они стояли широко, чтобы крепче размахнуться мечом и булавой. Волки Одина, напротив, давили плотной массой и садили в радимичей своими твердыми копьями, выдергивая их из тел с громким криком. Достать их было тяжело, сталь радимичей больше грызла обшивку щитов, редкий раз успевая промять или просечь шлем. Под страшным натиском гридни вынуждены были скучиться, отбивая неприятельские выпады. Теперь уже секиры и клинки хирдманнов пошли в дело, лязг и гам заполнили лес. Но радимичи еще держались.

Внезапно литая стена Волков Одина вздрогнула, словно отпираемая изнутри. В самую толщу ее вклинилось что-то стремительное, напористое и неудержимое. Холодным огнем полыхнула сталь двух мечей, наносящих удары точно и неотвратимо.

— Двоерукий! — пронесся шелест голосов по рядам Братьев.

Это Званимир, дождавшись, пока урманский строй обойдет тын и углубится в лес, сам атаковал его со спины, отшвырнув в сторону свой алый щит и подхватив левой рукой чей-то оброненный меч. Появление его застало хирдманнов врасплох. Князь крутился в немыслимом боевом танце, обратившись в сплошное кружево стали, высекающее металлические искры и фонтаны крови. Его удары разносили прочные щиты Братьев в щепки, сбивали шлемы и ломали клинки. На миг даже показалось, что он в одиночку способен противостоять целому хирду, столь умело обращался он со своим оружием. Стрелы финов, пытавшихся достать его из-за деревьев, ломались под лезвиями княжеских мечей, как сухие тростинки. Один из хирдманнов повалился на спину, пораженный в горло, другому Званимир отсек кисть правой руки.

Бови Скальд протиснулся было к князю, угрожая мечом, но его отодвинул в сторону Хегни Острие Копья.

— Обожди, парень, твое время отличиться еще придет.

На лице Хегни появился голодный оскал. Он понимал, как почетно сразить столь умелого воина. Отбросив щит, он взял в левую руку второй топор и начал вращать двумя тяжелыми секирами столь же легко, как Званимир управлялся с мечами.

— Посмотри в мои глаза, князь! — Острие Копья сделал пару шагов к князю радимичей. — В них ты увидишь улыбку Хель, Черной Госпожи. Она хочет отметить твое чело своим холодным поцелуем.

— Я готов к смерти, — скупо откликнулся Званимир, рубанув воздух мечом, зажатым в левой руке. — Но не думай, что отправить меня в ее чертоги будет просто.

Два противника сошлись, не говоря более ни слова. Им никто не мешал. И Волки Одина, и радимичи отодвинулись, опустив луки и копья. Каждый хотел посмотреть на противоборство двух могучих воителей и узнать, кому из них сегодня будут благоволить боги.

Званимир, чуть прищурив глаза, первым устремился в бой, нанося непрерывные удары парными клинками. Хегни отбивал их сплошной стеной широколезвийных топоров, похожих на крутящиеся мельничные жернова. Он старался гасить самую силу атаки, снося ее в сторону. Но князь не замедлялся. Тело его заворачивалось спиралями, словно вихрь, гудящий металлом. Своим безудержным натиском он лишал хирдманна возможности атаковать самому.

В том, что ему противостоит многоопытный ратник, Острие Копья убедился быстро. Князь выбирал нужное ему расстояние для выпадов, рассекал воздух под разными углами, а иногда с бешеным скрежетом скрещивал клинки. Когда меч его обжег скулу Хегни, тот отступил на шаг, усмехнувшись. Густая капля крови упала на землю. Хирдманн ясно понимал, что происходит. Противник его совершал легкие и точные выбросы самыми остриями клинков, целя в голову, тогда как Хегни приходилось тратить больше времени для замаха тяжелыми топорами, отводя назад плечи. Бывалому Волку Одина хватило бы всего одной ошибки князя, чтобы оборвать его жизненный путь, вот только Званимир пока был безупречно точен…

Хегни сделал глубокий вдох, собирая дыхание в животе и направляя в сердце огонь Медвежьего Жара. Сначала черты его лица замерли, а глаза будто остекленели, но уже через мгновение наступившее затишье нарушил раскатистый звериный рык. Ощущая распирающий его тело поток неистовой ярости, Острие Копья ринулся вперед, перестав заботиться о защите. Званимир попятился. Теперь на него наседал обезумевший от жажды крови соперник, глаза и лицо которого стали пунцовыми. Хирдманн попеременно работал обеими секирами, перемалывая воздух. Силы его будто удесятерились. Не выдержав такой бешеной мощи, один из мечей князя, попав в стальную мельницу, разлетелся на части. Званимир почти перестал атаковать, отбиваясь вторым клинком и уклоняясь от вражеских выпадов.

Увидев это, Хегни громко расхохотался и отбросил в сторону одну из своих секир, то ли проявляя великодушие и желая уравнять шансы, то ли показывая свое презрение к противнику. Волки Одина одобрительно загудели.

Схватка возобновилась с новой силой. Это было упорное противоборство железа, взглядов, воли. Званимир, смахивая пот с лица, наносил молниеносные удары: сверху, снизу, сбоку, часто на ходу изменяя направление движения. Однако Хегни подхватывал их широким лезвием своего топора и легко откидывал от себя. Хирдманн стремился оттеснить князя, чтобы приложить его крепко и наверняка. Хрип человеческого дыхания изредка прорывался сквозь непрерывный гул и скрежет металла. Острие Копья, вновь заголосив во всю глотку, крушил пространство перед собой, вынуждая князя радимичей увертываться и петлять. Он держал секиру двумя руками и свист, который она издавала, заставлял наблюдающих за боем ратников охать и качать головами. Хегни показалось, что желанный момент настал. Подскочив к Званимиру и оттолкнув его меч, он со всей силы рубанул его сверху в шею. Как сумел выскользнуть из-под этого смертельного удара князь, так никто и не понял. Однако Званимир сделал то, что, вероятно, не сумел бы иной воин. Он не просто отклонился, вывернув тело в бок, но успел своим клинком перерубить шейные позвонки подавшегося вперед хирдманна.

Хегни охнул — больше от недоумения, чем от боли — а потом опустился на колено и уперся рукой в землю. Жизнь еще теплилась в нем, хотя кровь хлестала черным фонтаном, твердая воля заставляла делать отчаянные попытки встать на ноги. Дернувшись и дико выпучив глаза, он захрипел, силясь что-то сказать, но повалился на бок, чтобы уже никогда не подняться. Только судорога сотрясла его могучее крупное тело, после чего оно окончательно затихло.

Хирдманы на миг окаменели, потрясенные гибелью Хегни. Это дало возможность Званимиру добраться до своих ратников. Тяжело дыша ртом, он отошел на три шага — под защиту гридней, и тут же бой закипел вновь. Полетели стрелы и сулицы, но ратники заслонили князя щитами.

Лицом князь был совсем темен. Воемил, заглянув в его глаза, лишенные победного ликования, сначала решил, что виной всему сильная усталось, как вдруг приметил волочащийся за Званимиром темный кровяной след. Весь правый бок кольчуги был глубоко распорот, из-под рваных поддоспешника и рубахи выглядывала зияющая рана. Как видно, урманин все-таки успел зацепить князя своим страшным топором, чего тот в пылу боя не заметил. Гридни подхватили Званимира, когда ноги его подкосились. Положив князя на щит, они поспешили его унести.

Между тем Волки Одина, только сейчас придя в себя после смерти своего боевого товарища и побратима, с воем устремились вперед. Из ряда их вырвался Хумли Скала, длинным движением перерубив в поясе оказавшегося перед ним радимича.

Внезапно откуда-то с восхода донеслись тревожные крики.

— Что там творится? — Олав замер, всматриваясь в непроглядную лесную даль.

— Мне кажется, к нам идет твой союзник, князь Сбыслав, — отозвался Августин со скрытой усмешкой. — Как видишь, без помощи он тебя не оставил.

— Клянусь всеми водопадами Нифльхейма! — в ярости вскричал Медвежья Лапа. — Неужели он хочет лишить нас законной добычи?

— Не беспокойся, ярл, — заверил его монах. — Князь с самого начала обещал тебе половину. Думаю, он рассудил, что будет справедливо, если вторую половину работы он сделает сам.

В глубине леса разыгралась жестокая схватка. Теперь к избушке-хранилищу отступали остатки воев Званимира, которым отрезали пути отхода появившиеся кривичи. Среди радимичей Волки Одина с удивлением различили женщин. Это были Рысь и три ее воспитаницы. Облаченные в короткие кожаные панцири, они с невиданной яростью бросались на наступающих гридней Сбыслава, переливающихся чешуей юшманов[148]. Воительницы были подобны обезумевшим хищницам, защищающим свое логово от вторгшихся чужаков. Тяжелая броня и желтые щиты кривичей, украшенные рисунком беркутов, трещали под мощью их секир, мечей и рогвиц[149]. Неуловимые для неприятельских клинков, ратоборки вертелись волчками, отскакивали и наседали снова.

Постепенно Волки Одина, надвигающиеся плотным кованым строем со стороны терема, повергли на землю или оттеснили последних дружинников Званимира. Между ними и нежданными союзниками остались лишь дочери Рыси. Здесь же, близ накренившейся вековой ели с поникшими лапами они увидели и Бьорна. Послушник бездвижно стоял, скрестив на груди руки и приникнув спиной к дереву. Мертвенно бледный, он наблюдал за ходом сражения расширенными глазами, а у ног его лежали связанные бечевой холщевые мешки.

Старая ведунья оглядела хирдманнов затравленным взглядом. Несколько легких ран уже покрыли ее плечи и руки. Сознавая неотвратимость своего конца, она отступила на три шага и закрыла глаза. Глухой и далекий голос, который исторгла она из груди, заставил Братьев замереть на месте.

— Владыка Незримого, правитель запретных чертогов! — возгласила Рысь, — Откликнись на зой мой! Вверяю тебе свою судьбу. Огонь станет пеплом, плоть станет прахом, кровь станет водой. И только полунощное дыханье твое пребудет незыблемым вечно. Средь сумрака подземных долин, средь хлада черных вод яви кощную силу, повергающую лютоверть людскую. Засти славу живых, угаси ярь отчаянных! О Всевидный! Яви облик гнева тем, попирает земь над логовом твоего величия!

Разнесенный многогласым эхом клич этот коснулся верхушек сосен и елей, заставив их сбросить на землю несколько шишек. Ветер, зародившийся в густых ветвях, с шипением пополз вниз по древесным стволам. Вот уже зашлись дрожью извивы корней. Вздыбились кусты, содрогнулась земля, будто что-то непомерно большое зашевелилось под ногами хирдманнов. Братья напряглись, силясь закрыться щитами от неведомой опасности. Но руки их теперь только безвольно тряслись.

— Что нам делать, монах? — Олав Медвежья Лапа повернулся к Августину. — Эта проклятая баба погубит нас всех!

Волки Одина уже видели, что над лесом всплывает багряное облако, растекаясь в гигантскую фигуру существа с ощеренной пастью и зубчатым хребтом. Полыхающие разводы становились все больше, свивая и растягивая чешуйчатые кольца.

— Не тревожья, ярл, — пытаясь сохранить самообладание, ответил проповедник. — Я позабочусь о том, чтобы колдунья не причинила вреда твоим воинам. Это бесовское наваждение развеется от истовой молитвы…

Он закрыл лицо капюшоном и соединил руки, принявшись бормотать что-то неразборчивое. Фигура Августина стала похожа на каменную статую, но от нее исходили какие-то текучие волны и токи. Потом губы монаха издали звук, подобный клекоту горной птицы, разорвавший ткань пространства. Напряжение, источаемое проповедником, стало таким сильным, что хирдманны уже не могли на него смотреть, отодвинувшись в сторону.

Дрожь земли утихла, багряное марево над лесом начало медленно таять.

— Больше власть колдуньи не будет над вами тяготеть, — с усилием вымолвил Августин.

Когда он снял с головы капюшон, Братья с трепетом увидели, что лицо его посинело, а из уголка рта стекает кровь. Непостижимая для наблюдателей борьба отняла у проповедника все силы. Он просто сполз на землю и застыл бездвижно.

Это было воспринято воинством Олава как знак к продолжению боя. Воспрянув духом, Волки Одина вновь ринулись вперед, готовясь сполна отплатить своим противницам за мгновенья пережитого страха. Все было кончено довольно быстро, несмотря на упорнейшее сопротивление ратоборок. Энунд Раздвоенная Секира, рубившийся в первых рядах, сумел пробиться к Любаве. На миг он встретился с ней глазами — и вздрогнул: сейчас на него смотрела не прекрасная дева, а дикий зверь, готовый в клочья растерзать любого врага. Отбросив жалость, молодой хирдманн перехватил свою секиру поудобнее и бросился в бой.

— Дочь князя взять живой! — успел крикнуть Олав Медвежья Лапа.

Сбив Любаву с ног, Энунд притиснул ее к земле. Девушка еще пыталась дотянуться ногтями до его лица, источая ненависть и ярость, но сын Торна Белого просто связал ей руки кожаным ремнем. Рысь, Черноглава и Зоремила, исколотые и посеченные вражеским оружием, медленно испускали дух. Несмотря на все свое искусство, четыре женщины ничего не смогли сделать там, где отступила сотня мужчин.

В этот миг победного торжества Волков Одина к ним выехал из-за елей князь Сбыслав на саврасом скакуне. Зерцало, шлем с наушами, наручи и поножи-бутурлыки его звенели алыми бликами. Чуть позади него ехали Хорол и Тороп. Рядом держались гридни в куяках[150] из круглых пластин и шлемах с наличниками.

— Здрав будь, ярл Олав! — громко приветствовал князь кривичей предводителя хирда. — Боюсь, если бы мои ребята не перегородили все тропы Мольбища, эти веретницы выскользнули бы из твоих рук!

— Ты предлагаешь нам выяснить, кто более достоин получить добычу? — резко отозвался Медвежья Лапа. — Я всегда готов!

— Что ты, ярл! — Сбыслав слез с коня, отдав поводья одному из своих воев, и подошел к нему. — Мы еще не нашли добычу, чтобы ее делить. Но я вижу, твои люди полонили княжью дочь. От нее-то мы все и узнаем.

По знаку князя его наперсник Хорол вытащил поясник и направился к лежащей на земле Любаве. Энунд загородил девушку своим телом.

— Она моя!

Хорол неуверенно оглянулся на своего князя. Сбыслав дернул скулами, не зная, как ответит его союзник на возможное своевольство княжеских людей, как вдруг вперед выступил Августин. Двигался он еще с большим трудом и был желтым, как воск.

— Я думаю, нет необходимости добывать признание у этой девицы, — произнес он очень тихо, но убежденно. — Среди твоих воинов, ярл, найдется человек, который тоже может указать нам место захоронения ладьи.

— Кто же он? — удивился Олав Медвежья Лапа.

— Тойво!

Ярл переглянулся с Агнаром Земляной Бородой. Как видно, не зря фину довелось побывать в подземной стране.

Когда отыскали лучника, монах вперил в него свой острый немигающий взгляд.

— Расскажи нам, что поведали тебе духи, когда ты спускался в жерло холма?

Под тяжестью этого взгляда, проникающего в самое сердце и подавляющего волю, Тойво сник.

— Ты ведь знаешь, где искать Ладью? — не выпускал его из своей железной хватки Августин.

— Нужно идти к ручью, — с усилием выговорил фин. — Это здесь рядом. Но нам придется выкопать лаз.

Сбыслав, жадно ловивший каждое слово стрелка, повернулся к Хоролу и что-то ему нашептал. Воевода с несколькими спешившимися кривичами направились к терему Званимира быстрыми шагами. Увидев это, Любава дернулась, попытавшись подняться, однако Энунд удержал ее за плечо. Девушка вновь смерила его ненавидящим взглядом, но ничего не сказала.

Бьорн по-прежнему стоял у ели. Августин приблизился к своему ученику с укоризной во взоре.

— Брось этот хлам и ступай за мной, — монах силой высвободил из его пальцев мешки с плашками. — Ревностному последователю Христову не нужны дьявольские письмена.

— Я не пойду с тобой, — с неожиданной твердостью промолвил послушник.

— Что ты такое говоришь, Иоанн? — изумился Августин.

— Меня зовут Бьорн, — поправил своего наставника юноша. — Такое имя дал мне мой отец.

— Ты забываешься, — Августин закусил губу. — Обратной дороги нет! Твои прошлые грехи смыты с тебя крещением, но если ты сейчас попробуешь отступиться — тебя ждет вечная погибель! Запомни это.

Бьорн не ответил. Он лишь тяжело дышал и неотрывно смотрел на своего наставника.

— Я вижу, сильно тебя околдовали языческие сказания, — нахмурился тот. — Яд их успел проникнуть в твою душу, затуманить разум. Мы поговорим с тобой позже. А эти злосчастные письмена будут преданы сожжению.

Лицо Августина стало суровым. Он подозвал одного из финских стрелков, оказавшихся поблизости, и велел сторожить лежащие под елью мешки до его возвращения.

И кривичи, и хирдманны Олава сейчас были поглощены единственной целью — найти золото князя Званимира.

Когда вернулись гридни Хорола с лопатами и заступами, Сбыслав распорядился идти к скрыну Золотой Ладьи. Тойво указывал дорогу.

Скоро лиц людей коснулся кисловатый запах влажных трав и мхов, до слуха докатился гул водного потока, похожего на шепот нескольких голосов. Вспорхнули и поспешили унестись прочь дремавшие на кочках утки. Тойво уверенно ступал по качающейся тропе, за извивами которой блестели мочажины и торчал длинный камыш. Когда добрались до ручья, Дыхание Ящера обволокло воинов белесыми парами. Оно сочилось какими-то незнакомыми, прогорклыми ароматами и студило кожу. Не было ни ветерка, ни птичьего пения. Округа повисла в мертвой тишине. Даже стебли, которые ломали ноги хирдманнов, не издавали звуков.

— Здесь! — проговорил Тойво, останавливаясь между двух выпуклых кочек, которые ходили ходуном.

Августин — настороженный и взволнованный — огляделся по сторонам, словно в чем-то себя убеждая. Расценив, что опасность не угрожает охотникам за ладьей, он повернулся к ратникам Сбыслава.

— Копайте! — велел он.

Полтора десятка человек принялись вгрызаться в холодную и влажную, но удивительно неподатливую землю. Бурую с зеленоватым отливом породу держали бесчисленные корни и стебли — вязали, крепили, не дозволяя человеку легко добраться до земляного нутра. Духота мешала работе, пот струил в глаза кривичей. Две лопаты, увязшие в клейком грунте, разломились поперек. Но одному из гридней Сбыслава повезло. Заступ его выстучал пустоту.

— А ну, братцы, налегай! — крикнул он. — Все вместе осилом возьмем.

Кривичи с увеличившимся рвением взялись копать, и вскоре большой пласт почвы осел вниз. Кто-то с ругательствами полетел в возникший провал. Однако через пару мгновений из темноты донесся его радостный возглас.

— Огня сюда! — распорядился Августин, охваченный возбуждением, как и все, собравшиеся вокруг.

По мере того как дыра расширялась, перед глазами людей проступала часть подземного хода, укрепленная бревнами вдоль стен. Переполняющую всех радость резко оборвал возглас кривича, шарившего руками внизу.

— Что ты видишь? — выкрикнул в провал Сбыслав, принимая факел из рук Хорола.

— Здесь кто-то есть, — голос воя дрогнул. — Похоже, подземный страж.

— А ну, — вперед протиснулся Сельви Трехцветный. — Позволь, князь, — обратился он к Сбыславу. — Мой меч не боиться ни людей, ни черных альвов, оберегающих подземные сокровища.

— Дерзай, — кивнул ему Сбыслав.

Хирдманн, взяв в одну руку факел, а другой вытащив клинок, с легкостью спрыгнул в провал. Кривич отодвинулся, пропуская его вперед. Первое время глаза Сельви ничего не различали. И только как следует присмотревшись, он сумел разглядеть в десятке шагов от себя облаченного в доспехи воина.

— Клянусь костями Альбериха[151], это происки злокозненых гнуров, — пробурчал Трехцветный.

— Будь осторожен! — предупредил хирдманна Олав.

Но Сельви уже не слышал ярла. Он решительно шагнул к неподвижной фигуре. Глаза внимательно изучали незнакомый выпуклый шлем, похожий на колпак, пластинчатый панцирь и продолговатый щит, который незнакомец удерживал в руке. Воин не стоял, а сидел на высоком валуне. Заглянув в его лицо, хирдманн невольно отшатнулся.

— Мертвяк, — пробормотал он.

Из-под обода шлема на него смотрели пустые глазницы желтого церепа. Броня скрывала высохший древний скелет.

Сплюнув на землю от разочарования, Трехцветный толкнул костяное тело острием меча, и оно шумно рухнуло назад, развалившись на части. Бурая пыль взвилась столбом, оседая на руках и лице хирдманна. Сельви закашлялся и отступил на шаг, но пыль — едкая и вязкая — потянулась следом, забираясь в легкие и обжигая плоть. Сколько он не стряхивал кисти рук, сколько не прочищал горло — все было тшетно.

У подбежавшего к хирдманну кривича от ужаса расширились глаза. Кожа Сельви Трехцветного кровила и разваливалась, превратившись в одну сплошную рану. Он еще пытался хватать воздух ртом, пытаясь найти спасение от страшных мук, однако ядовитый воздух словно сжигал его изнутри. Кровь шла теперь из глаз и из ушей. Еще через несколько мгновений хирдманн оцепенело скрючился на полу подземья.

Когда в лаз спустились Августин, Сбыслав и Олав Медвежья Лапа, монах внимательно осмотрел уже остывшее тело Трехцветного, а также костные останки ветхого стража.

— Что за зараза убила его? — с опаской осведомился князь кривичей, покосившись на обезображенный труп Волка Одина.

— Должно быть, сила древнего языческого заклятия, наложенного на этого воина, — он указал на рассыпавшийся скелет. — Судя по облачению, это кто-то из древних скифских воителей. Много столетий тому назад они хозяйничали на этой земле, и, вероятно, строили подземные ходы по приказу своих племенных вождей…

— Для нас это опасно? — вопросил Олав, к которому только сейчас вернулся дар речи.

— Уже нет, — успокоил Августин. — Дух стража убил того, кто к нему прикоснулся. Твой человек открыл нам дорогу к ладье, пусть и ценой собственной жизни.

Посветив факелами вглубь лаза, Сбыслав и ярл разобрали золотистое мерцание, исходящее от широкого помоста.

— Это и есть Золотая Ладья, — задумчиво промолвил князь кривичей, изучая удивительное творение древних мастеров, долгое время скрывавшееся под землей.

Он явно был зачарован столь совершенным изделием. Точеные изгибы носа и кормы, округлые борта — все это волновало взор. На золотой основе, испускавшей снопы солнечных лучей по потолку и стенам подземья, красовались затейливые узоры и орнаменты. Медвежья Лапа тоже невольно залюбовался увиденным шедевром. Судно до мелочей походило на настоящее, и это ярл не мог не отметить. На корпусе его можно было рассмотреть даже прорисованные заклепки и нагели. Каждый пояс золотоносной обшивки имел свои украшения и глубоко просеченные знаки.

— Вот достойная плата за все ваши труды, — суровый голос Августина вернул Олава и Сбыслава к действительности. — Эту ладью нужно разбить на куски и поделить на равные части.

Ярл и князь посмотрели на проповедника, смахивая овладевшее ими оцепенение.

— Ты прав, монах, — проговорил Сбыслав. — Мы пришли сюда за золотом, и мы его получили.

Он повернулся к Олаву Медвежьей Лапе.

— Твои люди смогут разъять ладью на части?

— Да, князь, — ответил ярл.

Вскоре несколько хирдманнов с тяжелыми двуручными секирами уже спрыгнули в лаз. Стук и грохот, высекающий бесчисленные ворохи золотых искр, заполнили древнее укрывище.