Золотая Ладья

Глава 14. Скрын Золотой Ладьи

Любава отложила дощечку и посмотрела в глаза Кандиху, безмолвно внимавшему ее словам.

— Таково сказание о твоем предке, могучем князе, коего у нас зовут Кием, — проговорила она.

Третий день Рогдай с Кандихом приходили в Берестяное Мольбище и прилежно разбирали древние письмена.

Латинский проповедник, которого князь Званимир также намеревался познакомить с берестяными книгами, пока особого рвения к ним не проявлял, предпочитая окольными путями высспрашивать людей, посещающих святилище, о текстах, содержащихся на плашках. Рысь тоже не поддержала замысел князя, предупредив о том, что иноземцу доверять опасно.

Потому парней никто не тревожил. Рогдай слушал и запоминал, Кандих же читал ему вслух. Однако сегодня Любава сжалилась над своими поклонниками и сама явилась на капище, дабы завершить длинную — в двадцать плашек — повесть о князе Куяне.

Рогдай слушал девушку, открыв рот. Ему казалось, что слова ее, смысла которых он порой не понимал, проникают до самого сердца. Но вот волшебство рассеялось, и он с трудом очнулся.

— Сколько же нам еще читать?

— Матушка-Рысь сказала, будет с вас, — улыбнулась Любава. — Убедилась она, что чисты вы душою, что заветы Родовы сердцем чтите, а с миром в ладу пребываете. Такие помощники ей нужны, чтобы главное сокровище оберегать. Тем паче, что времени у нас мало, угроза черной змеей ползет…

— Стало быть, мы заслужили ее доверие? — осведомился Кандих.

— Стало быть, заслужили, — с улыбкой подтвердила княжна.

— Я ведь тоже что-то слышал о князе Кие, — сказал Рогдай без особого смысла, желая лишь продлить мгновения возле Любавы. — Только называли его по-другому…

— Ну, имя — что ветер, — княжна взмахнула рукой. — Запомнит, как услышит, а повторит, как язык вырос. И Кием его называют, и Куяном, и Коаном, и Кованом. Слыхала я, иные даже Коханом кличут — Любимым, то есть. Предание древнее, всяк его на свой лад переиначивает. Но здесь сохранен самый первый, достоверный сказ, писанный со слов кияновых кобзарей[117], что воочию видели самого Куяна. А есть и более давние сказания. О князе Тривере, что походом ходил на восточные земли ромеев за три века до него, построив лодьи и посадив на них свою дружину. Есть сказы о Буревесте, что бился с ромеями в года совсем седые, ветхие. И даже про Идан-Турса…

— Где же они? — оживился Кандих.

Любава рассмеялась.

— Так ты про Идан-Турса читать желаешь, или на Золотую Ладью пойдем смотреть?

Кандих смутился, по привычке покрутил ус.

— Знать правду о предках наших — обязанность всякого достойного мужа, так меня учили. Но я здесь — прежде всего для того, чтобы найти Золотую Ладью… От этого будущее моего народа теперь зависит. Толкуют, что мастера, ее сотворившие, были предками нашего Великого Кована. Из рода в род передавалось это умение — да где-то затерялось. Не могут нынешние искуссники повторить творение древних. А потому, мне нужно своими глазами увидеть Ладью, чтобы поведать о ней сородичам, объяснить им, как можно заново ее исполнить. Позволено ли мне будет показать ее нашим родовым мастерам?

— О том у матушки Рыси надобно спрашивать, — отвечала Любава. — Коли разрешит, тогда покажешь. Времена нынче смутные, тревожные. Ворогов много, а другов мало. Как вызнать, что на сердце у людей, которые за тобой сюда явятся?

Она замолчала, поникнув головой.

— Что печалит ясный лик светлой княжны? — с книжной учтивостью обратился к девице Кандих.

— Отец хочет показать книги наши пришлому проповеднику, — ответила Любава. — А меня сомнения гложут. Мутная у него душа. Как будто все верно речет — а за словами подвох чудится. Боюсь я его.

— Да, проповедники — они такие, — молодой варн рассмеялся. — С ними всегда надо держать ухо востро. Но коли будет он под присмотром отца, да под вашим взором, разве сможет что худое учинить?

Любава вздохнула.

— Не достать взору до дна его сердца, всех дум его не выпытать. А письмена здесь покоятся разные. Не только предания о былых временах. Есть и иные, что силу немалую в руки человека дают.

— Что же это за книги? — заинтересовался Кандих.

— Вещие поучения древних волхвов, таинства ведознания. То Мысленник, Воронограй, Колядница, Волховник, Поточник, Звездочтец и Шестокрыл. Открывать их человеку стороннему и ненадежному — нельзя. Они — письмена для Сведающих.

— Неужто князь Званимир собрался познакомить с ними иноземца? — удивился Кандих.

— Нет, — промолвила Любава. — Он желает убедить его в величии и древности нашего народа. Зачем ему это, не ведаю. Верно, хочет вразумить людей из Закатных Стран, заставить уважать нас и с нами считаться. Ведь люд на закате и на полудне полагает нас дикими и невежественными. Кичится своими предками и деяниями, не ведая, что корни прадедов наших уходят в Мать Сыру Землю куда глубже, а родичами нашими являются всемощные боги, породившие само Мирозданье. Вот батюшка и замыслил открыть перед проповедником плашки из Кола Яви. Только как уследить за иноземцем? Он текуч, как вода, скользок, как змея.

— Потолковала бы ты с отцом, — предложил Кандих. — Авось передумает.

— Батюшка своих решений менять не любит, — махнула рукой княжна. — Говорит, что и ты: мол, под приглядом ничего худого иноземец не учинит. Сведает мудрость древних письмен и восвояси вернется, чтобы соплеменников своих просвещать. Может, затея его и хороша, да уж больно на похвальбу похожа. А хвастаться всегда не к добру…

— Я так сужу, что князь Званимир не похваляться хочет перед иноземцами, а убедить их, что негоже с нами говорить, как с малыми детьми, не понимающими правды жизни, — выссказал Кандих. — Желает, чтоб они смотрели на нас, как на равных, знающих и понимающих не меньше, чем они. А то и больше. Ведь испокон веку пращуры наши и ход небесных светил прозревать умели, и здраву ведали, чтобы болести врачевать, и письмо знали, дабы сохранять древние предания. Письмом наши ведуны поделились с северными соседями, а те давно утратили его первозданный смысл. Нынче у урман даже самые мудрые жрецы не умеют толковать чиры, полагая смысл их туманным и запредельным. Для нас же это — всего лишь буковицы, которыми обозначены явления.

— Боюсь, что иноземцы не желают этого знать, — грустно вздохнула Любава. — Они уже давно все для себя решили. Чтобы мы им не явили — все истолкуют по-своему. И проповедник этот такой же…

— Ты не совсем к нему справедлива, — возразил молодой варн. — В бою с урманами он не дрогнул духом. Показал себя человеком достойным.

— Поверь мне, редко я ошибаюсь, — проговорила княжна. — Мне сердце чуять опасность помогает, всегда о дурном предупреждает. Вот и сейчас оно болит. И потому просьба моя: за иноземным проповедником присматривать. Особенно, ежели отец его сюда приведет. Да и потом — не лишне бы поглядеть, куда он отправится и с какими намерениями.

— Будь спокойна, — поспешил заверить Рогдай. — Из виду его не выпустим.

— Мы с матушкой и сестрицами со следа его собьем, коли что, — продолжала Любава. — Путь сюда заметем, глаза отведем. Да только, боюсь я, он к этому уже готов.

Она взяла факел, который зажгла от светцев, и велела Кандиху и Рогдаю сделать то же самое.

— А теперь — я покажу вам Золотую Ладью. Ступайте за мной.

Парни безмолвно подчинились.

Княжна повела их по узкой тропе еще дальше вглубь леса.

— Вон, за Арысь-Ручьем, в земляных чертогах, скрын батюшки, — сообщила Любава. — Всего шестьдесят шагов от Мольбища.

Кандих ощутил, что воздух стал очень сырым, очертания берез и лип размыло дымкой. Беловатые пары исходили от ручья, курчавились, оседали на ветках и щекотали хладом ноздри и щеки.

— Видать, водицу из такого ручья лучше не пить, — сказал молодой варн, пытаясь улыбнуться.

— То верно, — строго согласилась Любава. — Толкуют, что исток Арысь-Ручья глубоко под землей утрятан, в Черной Нави, и через него наружу исходит дыхание Ящера-Змия.

— Это того, который владыка подземных глубин? — удивился Рогдай. — Мне о нем толковал Турила. Он умеет Змея этого выкликать.

— Да, хозяина сокровенных чертогов. Он живет у корней Стар-дуба. На землю выползает редко, но за советом к нему порой обращаются вещие люди.

— Рысь тоже? — спросил Кандих.

— Тоже, — прищурилась девушка. — Она умеет с ним говорить.

— На каком же языке говорят с Ящером? — продолжал допытываться молодой варн.

— На змеином. Это язык всех посвященных, который простым людям недоступен. В стародавнюю пору жили на Белом Свете люди-змеи — мудрецы, владеющие таинством превращений. А потом ушли под землю, в Навьи Долины, оставив часть своих знаний волхвам из людских колен.

Кандих продолжал словно завороженный смотреть на сгущающийся пар.

— Будь осторожен, — предупредила его Любава. — Дыхание Ящера-Змия, истекающее в наш мир, нередко рождает причудливые образы, которые могут быть опасны.

Варн уже видел, что белесые сгустки, опадая на траву, оставляют на ней бугорки, которые спешат забиться в тень дерев. Они чем-то походили на неуклюжих существ с лягушачьими головами. А над ручьем, в клубящей дымке проступили очертания других созданий, подобных многокрылым собакам с когтистыми лапами, кружащимся в неистовом танце.

— Ну что, не оробели под землю сойти? — Любава с задором переводила взгляд с варна на Рогдая.

— Не робким родился, — промолвил Кандих. Рогдай промолчал.

— Тогда пошли.

Она спустилась с пригорка вдоль ручья и повела их мимо сросшихся ив, полоскающих склоненные ветви в затуманенных водах. Здесь различить что-либо стало совсем трудно.

Возле одной из кочек, каких было множество вокруг, княжна остановилась и топнула ножкой.

Рогдаю показалось, будто земля под ним заколыхалась. Любава вновь притопнула, но уже немного в другом месте — и вдруг часть кочки точно повернулась внутрь себя, обнажив темный провал.

— Теперь нам вниз, — сообщила девушка.

Отдав Кандиху факел, она ловко скользнула в лаз, потом протянула руку и приняла огонь обратно. За ней — правда, не столь ловко — спустились и Кандих с Рогдаем.

— Пригните головы, — велела Любава.

Мерянин наклонился и через несколько мгновений ощутил, что над головой его сомкнулся плотный свод, укрепленный широкими древесными корневищами. Вдруг он вздрогнул и напрягся всем телом. Почудилось, что впереди заблестела округлая чешуя непомерно большого существа. Видение пропало почти сразу, однако по спине юноши пробежал холодок.

Еще через несколько шагов темень разгнал свет нескольких огоньков. Это горели в ставцах на земле длинные лучины. На деревянном помосте очертились контуры длинного предмета, накрытого суконной тканью. Видимо, его Рогдай и принял за тело змея. Любава подошла к помосту и сдернула тяжелый полог.

В глаза ударили солнечные лучи. Приученый к молчанию в тиши лесов Рогдай сумел сдержать свои чувства, однако более порывистый варн от удивления присвистнул. При свете факелов в самом центре пещеры сверкала золотая ладья с изогнутыми носом и кормой, похожими на голову и хвост невиданной птицы.

Кандих подошел к ней и нежно прикоснулся к тонкому золотому борту.

— Как же она действует? — он поднял взор на княжну.

— Никак не действует, — с улыбкой отозвалась Любава.

— Что ты хочешь сказать?

— Вы, мужчины, все время хотите изобрести устройство, которое бы все за вас делало. Чтобы повернуть рычажок — и коса сама бы косила траву, плуг сам пахал землю, а ладья сама бы везла вас, куда пожелаете. Но так не бывает. Без человека ничто не действует. Ткацкий станок без ткачихи — просто деревянная рамка. Так и с Золотой Ладьей. Она способна помочь тому, кто желает спасти свой народ, кто готов говорить с богами и пришел к ней с чистыми помыслами. Однако для всех остальных — это всего лишь большой кусок золота, пусть и искуссно выделанный.

— И как она сюда попала? — удивился Кандих, разглядывая удивительное творение.

Размерами ладья была почти как настоящая, но из чистого, ослепительно блистающего золота. Как доставили сюда такую тяжесть, оставалось загадкой, разгадать которую было по плечу разве что Великому Ковану. Ее не могла перевезти ни одна, даже самая большая подвода. Ее не способны были вытянуть волоком самые выносливые кони, сколько бы их не впрягли в упряжь.

Любава покачала головой.

— Этого никто не знает. Отец нашел тайник случайно, вернее, ему поведала о нем Рысь. Но слух как-то вырвался наружу и пошел гулять по Белу Свету, как это обычно бывает. Мы очень надеемся, что укромность этого места сбережет Ладью от лихих глаз и рук… А еще на защиту Ящера-Змия уповаем. Здесь, под землей и земляные, и водные его служители обретаются, иные из них, как я слышала, могут погубить человека взглядом, другие — вызвать подземные ветра, отнимающие разум.

Когда выбрались на поверхность земли, Рогдай оглянулся и застыл в изумлении: малейшие признаки того, что где-то тут таится скрын с ладьей, бесследно исчезли.

По возвращении в терем дочерей Рыси мерянин совсем помрачнел. Он понимал, что Кандих, по-видимому, получил то, чего добивался. Выходило, что скоро он отправится в обратный путь, а значит, и ему, Рогдаю, придется уезжать вместе с ним. Это не могло не огорчать мерянина. Улучив подходящий момент, когда после трапезы в горнице он остался наедине с молодым варном, Рогдай заговорил.

— Скажи мне правду, — попросил он. — Ты заверял меня, что княжна тебе безразлична. Почему же на тебя она обращает внимание, а меня даже взглядом не хочет удостоить?

Кандих усмехнулся, оглаживая тонкие усы.

— Видишь ли, друг мой, — изрек он с видом знатока, — девицы любят парней речистых да видных. А ты все стоишь в сторонке и дожидаешься, пока на тебя взглянут. Даже не заговоришь с ней. С чего бы она на тебя смотрела?

— Так ведь она княжна — как же я сам с ней заговорю?

— Ну, тут уж тебе решать. Чего ты от меня хочешь? Выжди удобный случай и потолкуй с ней, блесни своими умениями и познаниями.

Рогдай погрузился в еще большую печаль. Чем он мог блеснуть, чтобы покорить княжескую дочь? Даже читать был необучен, пока сидели в Хранилище — Кандих его выучил разбирать буквы… Правда, никто лучше него не знал всех секретов леса. Но для чего это Любаве?

Так он размышлял, выйдя из терема и бредя мимо сеннника. Неожиданно взгляд его упал на Бьорна, молодого послушника с Гаутланда, который жался к углу конюшни и делал ему рукой какие-то знаки.

Мерянин приблизился неохотно и оглядел Бьорна недружелюбно.

— Чего тебе?

Послушник с видом заговорщика пригласил Рогдая зайти за угол, укрывшись тем самым от посторонних глаз.

— Поговорить хочу, — признался он тихо.

— Ну, говори, — позволил Рогдай, понимая, что просто так от Бьорна ему не отвязаться.

— Ты ведь был с урманами?

— Ну, был.

— И как тебе у них?

— Да я пробыл с ними всего только пару седьмиц, — Рогдай пожал плечами, не понимая, к чему клонит собеседник.

— Они тебе рассказывали про Гаутланд?

— Нет. Да и не думаю я, что они родом оттуда. Насочиняли, небось, чтобы повод был за грамотой к Званимиру обратиться и чтобы ворота перед ними открыли.

Послушник погрустнел.

— Я уже немало времени сопровождаю преподобного наставника Августина, — проговорил он задумчиво. — Но чем больше я нахожусь рядом с ним, тем сильнее в моей душе роятся сомнения. Правильно ли я поступил, покинув родину и отказавшись от веры своих отцов? Мы повидали с ним множество народов и обычаев — тебе и не передать. Неужели все они веками жили неправильно, и только один народ в целом свете знал истину? Может ли быть подобное?

— Так ты что — надумал вернуться на родину? — удивился Рогдай.

Бьорн потупился.

— Я не знаю, как мне быть, — лицо его сейчас отражало следы напряженной внутренней борьбы. — И не знаю, куда мне нужно идти.

Украдкой оглядевшись и убедившись, что за ним никто не следит, он порылся за пазухой.

— Вот, смотри, — послушник осторожно развернул ворсистую тряпицу, в которую было что-то завернуто.

Мерянин увидел небольшую, в полтора пальца высотой, фигурку человечка с длинными волосами. Вырезана она была из сучка ясеня, но довольно грубо. Клиныш заостренного носа переходил в треугольную бороду, над щелками глаз обозначились налучья бровей, а рот казался совсем тонким — резец коснулся его вскользь.

Рогдай осторожно взял фигурку и повертел в руках. На торце ее был выведен незнакомый ему знак.

— Кто это? — спросил он.

— Бог Фрейр, — ответил послушник. — Ему поклоняются на моей родине.

— Ты, стало быть, продолжаешь хранить изображение бога своих предков и после обращения в новую веру?

Бьорн кивнул и потупил глаза.

— За это мне порой достается от моего наставника, преподобного Августина. Он считает, что бесы по-прежнему искушают меня. Но я очень любил своего отца, а он относился к Фрейру трепетно…

— Чем же он так славен, ваш бог? — спросил Рогдай, невольно позабыв о своей грусти.

Послушник робко улыбнулся.

— Мы жили на побережье Кленг-фьорда. Отец был бондом в фюльке[118] местного ярла Синдри, который носил титул ховгоди — владельца земли с храмом. Там, среди острых скал, где ревут сердитые ветры, оставляя морскую соль на губах, а небо всегда хмурое и сердитое, стоял хов[119] Фрейра. Отец с детства водил меня в святилище, где высилась большая, в два человеческих роста, статуя бога, расписанная яркими красками. Я помню ее как сейчас: золотые волосы и голубые глаза, белые одежды, подпоясанные черным поясом.

— И что, все урмане почитают этого бога?

— Не все. Фрейр больше покровитель земледельцев и меньше — вестфольдингов[120], хотя боевыми подвигами он тоже известен. Отец мне говорил, что Фрейр пришел в наш край из Ванахейма — земли, на которой мы сейчас с тобой стоим. Он был владыкой воздуха, солнечного света, вод и дождей, плодородия и мира. Однако гордые Асы приняли чужака и оставили у себя в Асгарде. Они даже подарили ему Альвхейм — Волшебную Землю светлых альвов и фей.

— Твой Фрейр — бог природных сил? — уточнил Рогдай.

— Да, — подтвердил Бьорн. — Солнечный свет, а также земные стихии в его власти. У нас на севере нет солнечных богов. Асы суровы и сумрачны, они учат слушать подземный мир и постоянно воевать. Но Фрейр — другой. Он светел и несет людям жизнь, наставляет радоваться труду на своей земле и избегать вражды между племенами и родами. Фрейр не требует отнимать жизни, хотя в свое время и прославился битвами с великанами. У него есть чудесный меч, приносящий победу, который сияет золотыми лучами. Ездит он на мудром вепре с золотой щетиной, которого зовут Гуллинбурсти, а еще — на коне Блодугхофи, умеющем скакать по облакам. У него даже есть своя волшебная ладья Скидбландир, сотканная из облаков. Она может быть огромной, чтобы вместить всех богов, а может уменьшаться до размеров платка.

— Для новобращенного последователя Единого Бога ты слишком восхищаешься верой своих предков, — заметил Рогдай.

— Понимаешь, — Бьорн понизил голос и заглянул в глаза мерянина доверительно, — со мной творится что-то странное. С того дня, как я оказался в этом краю лесных воинов и землепашцев, я постоянно слышу неясный зов. Он звучит где-то в самой глубине сердца, но он заставляет мое тело трепетать! Я чувстую смутное волнение, когда ступаю по этой мягкой траве, когда вдыхаю хвойный воздух чащоб или смотрю на игры лесных птиц. Я повсюду осязаю присутствие бога моего отца — златовласого красавца Фрейра…

Внезапно он схватил Рогдая за рукав рубахи.

— Только прошу тебя, не говори об этом никому! Если узнает Августин, он будет бить меня плетью до тех пор, пока не сдерет всю кожу.

— Будь спокоен, — заверил мерянин.

— Я начал совсем по-иному видеть мир, — через мгновение продолжил послушник. — Иными глазами. В каждом сочленении дубовых ветвей мне видится руна Жизни, обращенная к небесам, в каждом луче солнца, пробивающемся сквозь лиственную вязь — отсветы золотых локонов Владыки Природных Стихий. Еще я слышу шорох одежд лесных фей, поступь статных оленей и могучих вепрей — зверей Фрейра. Здесь все неразрывно связано с ним. Второе имя Фрейра — Юнгли. В наших сказаниях говорится, что от него в краю фьордов пошла династия Юнглингов, управлявшая свеонами много поколений.

Рогдай насторожился.

— Про Юнглингов я слышал, — сказал он. — Нам толковал о них жрец кривичей. Это Юные, род словенских воителей, что некогда вышли из этих дремучих лесов, создали великую державу и расселились по бесчисленным землям других племен и общин, что было подобно восходящему солнцу…

Бьорн с надеждой посмотрел на мерянина.

— О Юнглингах говорится в берестяных писаниях, которые ты читаешь?

— Да. Там есть сказания о непобедимом вожде Велимире, создавшем первые дружины Юных. Есть и о походах отважного вождя Влиды.

— Я хотел бы видеть эти книги, — в глазах послушника была мольба.

— Но зачем?

— Хочу сам разобраться во всем. Понять, откуда что пошло. Где истина, где ложь. Откуда исходят мои корни, мой род. Юнглинги — потомки богов, а это значит, что и я, их далекий отпрыск, тоже несу в себе кровь светоносных творцов Мироздания.

Рогдай даже тихонько присвистнул. Он уже видел, какая борьба разгорается в душе молодого ученика франкского монаха.

— Берестяные дощечки принадлежат радимичам. Я не волен ими распоряжаться. А уж допустить тебя до них или нет — то решать хранителям и князю.

Внезапно перед собеседниками словно из пустоты выросла фигура Августина, заставив их вздрогнуть.

— О чем ты рассказываешь нашему гостю? — спросил он с искренним участием.

Бьорн торопливо сунул фигурку в складки одежды.

— Я говорил с ним об истинной вере и о том, как донести Слово Божье до самых далеких от нас народов!

Августин внимательно посмотрел на послушника.

— Ложь — это большой грех. А ложь своему наставнику — грех вдвойне. Чтобы ты хорошо уяснил это, после ужина ты получишь десять плетей, — сказал он будничным тоном. Потом монах обратил взгляд на мерянина. — Не слушай, Рогдай, эти вздорные измышления запутавшейся души. Я давно успел заметить, что у большинства народов, не просвещенных истинной верой, в головах страшная каша из богов и обрядов. Потому они сами толком не ведают, что им делать, а от чего воздерживаться. Иоанн слишком молод и еще не освободился от своего нечестия. Лукавый все так же смущает и соблазняет его ложными образами, но я сумею воспитать в нем твердость, потребную служителю воли Господней.

— А сам ты всегда знаешь, что следует делать? — спросил проповедника Рогдай с неожиданным вызовом.

Августин неприятно удивился.

— Похоже, юноша, тебя не научили разговаривать со старшими и уважать их положение и опыт жизни, — нахмурился он. — Но я отвечу тебе, ибо Господь учит снисходить к невежественым и заблудшим, чтобы открыть перед ними пути к спасению. Я не всегда знаю, что следует делать. В этом случае я взываю к Богу в праведной молитве и дожидаюсь его ответа…

— А чем это отличается от наших гаданий?

— Тем, что я обращаюсь к Богу истинному — вседержителю, сотворившему все сущее и всех людей. Вы же получаете ответ от сил неведомой природы, — возразил Августин.

Он вдруг резко переменил тему разговора.

— Это хорошо, что я застал тебя здесь. Князь Званимир сообщил мне, что вы с Кандихом изучаете записи преданий своего народа. Еще он сказал, что вы готовы показать мне эти давние писания. Верно ли это?

Рогдай помедлил с ответом, припоминая слова Любавы, но не рискнул ослушаться слова князя.

— Да, — подтвердил он нехотя.

— К большому моему сожалению, священный долг призывает меня покинуть эти края. Князь Званимир пребывает в плену заблуждения и не желает отступать от бесовской веры. Великое откровение Спасителя не открыло его глаза. Потому — мои усилия бесплодны. Но я просил бы тебя, Рогдай, познакомить моего воспитанника Иоанна с письменами радимичей, чтобы он смог впоследствии поведать мне о них. На это князь дал свое соизволение. Его наставница-ведьма также не будет препятствовать вам.

Августин удалился.

— Вот видишь, — ободряюще сказал Рогдай. — Все само сложилось, как ты хотел.

— Да, — кивнул Бьорн. — Иногда это меня пугает. Не придется ли мне расплачиваться за такое везение чем-то, куда более дорогим?