Золотая Ладья

Глава 12. Берестяное Мольбище

Бусины росы поблескивали на стеблях высокой травы и ягодах клюквы, глядящих на всадников, цепью скачущих по узкой тропе. Второй день князь Званимир и его спутники двигались по землям радимичей: через поля, перелески, малые огнищанские веси, окруженные городьбами, через ловища и погосты. Кандих, Рогдай и латинские проповедники совершенно не знали этих мест, настороженно изучая рощи и чащобы, корявые дерева которых были покрыты трутовиком и кукушкиным леном. Иногда где-то сбоку проступали желтоватые зыбуны, топорщащиеся камышом и доносящие гогот лягв. За косогорьем, утыканным лещиной, вновь начался сумрачный лес с широкими дубами, отороченными сон-травой, и синеватыми растопытенными елями.

Урмане словно растворились, перейдя на другой берег реки. Молнезар отрядил разведчиков по всем направлениям, чтобы отследить их передвижение, но все было тщетно. Люди Олава как сквозь землю провалились. Они не повернули к Смоляной Веже, не были замечены на окрестных берегах. Воевода не знал, что и думать.

Пока он занимался поиском урман, Званимир пригласил Кандиха и монахов к себе в гости, вызвав у них недоумение и неподдельный интерес. Намекнул, что едут не на княжий двор в Берестень-граде, а в место сокровенное и особенное. Кандих настоял на том, чтобы взяли с собой и Рогдая, за которого он поручился перед князем. Так отряд в дюжину всадников выступил в путь, пробираясь через дубравы и логи.

Ехали уже долго среди бесконечного сплетения кустистых ветвей. Неожиданно на одном из деревьев — коренастом дуплистом вязе — всадники увидели пожелтевшие черепа лосей и волков, лыком привязанные к сучьям. Монах что-то забормотал, осеняя себя крестным знамением.

— А места здесь непростые, — заметил обычно хладнокровный Кандих.

Однако сильнее других выглядел обеспокоенным Рагдай.

— Позволь молвить, князь, — не выдержал наконец он, обращаясь к Званимиру.

— Чего тебе? — тот небрежно обернулся в седле.

— Уже полверсты чую глаза за нами. Будто доглядник идет по пятам.

— Ты уверен?

— Я охотник, князь. Такие вещи сразу распознаю.

Званимир вдруг звонко рассмеялся. Все посмотрели на него с недоумением.

— Выходит, не подвело тебя твое чутье, — признался князь.

— Что это значит? — спросил Августин с тревогой в голосе.

— А то и значит, что скрын мой совсем рядом. И приглядывают за тем скрыном надежные люди.

— Кто же это? — не утерпел Кандих.

— Скоро сами увидите, — хотел отшутиться князь, однако напряженные лица спутников заставили его пояснить. — Ладью сторожит старая ведунья Рысь и две ее дочки: Черноглава и Зоремила. Здесь — от ручья Душница до Берестяного Мольбища — все в их власти.

— Твои хранительницы — колдуньи? — нахмурил лоб Августин.

— Вещие девы, — поправил Званимир. — И ратоборки, владеющие древним боевым умением, доступным только женской руке.

— Разве есть какие-то женские способы боя, отличающиеся от мужских? — Кандих был заинтригован.

— Есть, — признал князь. — Рысь знает, как напрявлять в нужное русло женские животоки, чтобы воздымалась особая воинская ярь. Только умение это вовсе не такое, как рубка мечом сплеча. Иное оно, все больше из ловкости и быстроты вытекающее: гибкое и хлесткое, как витень, неуловимое и опасное, как жало змеи. В стену али в клин таких ратоборок не построишь, — усмехнулся Званимир. — Однако за себя постоять, а доведется — и детей со стариками защитить, они могут. Могут и многое такое, что нам, мужикам, даже не снилось.

Всадники теперь ехали через пустырь, вдоль которого разметались сухие пни, перемежающиеся с можевеловыми кустовьями. Где-то застонала неясыть. Рогдай, поводя глазами по сторонам, успел заметить мелькнувшую среди ветвей рыжевато-бурую рысью морду. Заметил ее и Августин, внимательно изучавший окрестности.

— Что это? — вопросил он князя. — Твоя ведунья — оборотень?

— Рысь владеет окрутой[98], - невозмутимо отозвался Званимир.

— Ты хочешь сказать, князь, что в ваших лесах человек может превращаться в дикого зверя? — с волнением осведомился Бьорн.

— Ведающий может входить в образ зверя, перенимать его дух, — поправил его Званимир. — Но для тех, кто его видит, он будет выглядеть, как зверь. В юности я наблюдал, как молодая ведунья оборачивалась лисицей. На моих глазах облик ее изменился: лицо вытянулось, кожу покрыла густая шерсть, зубы превратились в острые клыки. Я воистину видел перед собой лису, однако дева эта все время оставалась человеком, преобразившись лишь для тех, кто ее окружал.

— Это похоже на действие колдовских чар, — сказал Августин.

Званимир лишь пожал плечами.

— Ты можешь называть это, как угодно, однако в мире есть много удивительного, о чем не пишут в ваших книгах.

Впереди на пологом холме замелькали стройные стволы осин.

— Вот Роща Молодых Деревьев, — кивнул головой князь. — За ней недалече — терем Рысьих дочек.

Рогдай хоть и опасался неведомой хозяйки леса, но все же придержал поводья коня возле осин. От них веяло невыразимым покоем и дремотной тишиной.

— Почему вы называете ее Рощей Молодых Деревьев? — полюбопытствовал монах Августин.

— Старожилы толкуют, что дерева этой рощи никогда не взрослеют. Они всегда были и будут молодыми. Место это почитается и волхвами, и простым людом.

Августин невольно опустил глаза. Ему сразу вспомнилось, как по указу короля Карла по всем владениям франков вырубались под корень древние священные рощи, некоторые из которых, как говорили в народе, обладали чудотворной силой. Так всесильный монарх стремился окончательно отучить своих подданных поклоняться силам природы и старым богам.

Пока отряд подъезжал к черте проступающих за деревьями строений, Званимир объяснил своим спутникам, что Берестяное Мольбище представляет собой цепь рассеянных по округе построек, окруженных дворами с крепкими вереями, среди которых есть и княжьи хоромы, и жилище Рыси, и терем дочерей ведуньи, и капищные сооружения.

Перед всадниками между тем вырос высокий сруб за плетневой оградой. Над ним возвышался навес, украшенный резьбой в виде узорчато переплетенных стрел и солнечных лучей. Когда въехали во двор, Рогдай с изумлением рассмотрел резные поручни, поднимающиеся по бокам ступеней. Терем был сложен из крепких дубовых бревен «брусом» — вытянутым четырехугольником, в которой и прируб, и заклеть, и светлица были покрыты одной тесовой крышей.

— Батюшка! — раздался сверху звонкий девичий голос.

Рогдай поднял взгляд — и уже не смог отвести глаз. На крыльце стояла невысокая стройная девушка в расшитой алыми узорами запоне[99] с широкими зарукавьями. Русоволосая, с длинной, спадающей на плечо косой под высоким убрусом[100], с пронзительным взглядом огромных серых глаз. Не просто красивая — красавиц мерянин и в Воронце встречал, — но какая-то неземная, воздушная, словно сошедшая в Явь из небесных хором…

— А вот и главная хранительница! — смеясь, князь спрыгнул с коня и обнял девицу, приподняв над землей. — Дочка моя, Любава.

— У тебя есть дочь? — удивился монах.

— Как видишь, — все еще улыбаясь, отозвался Званимир. — Ну, Любавушка, встречай гостей.

Кандих, подкрутив усы, низко поклонился хозяйке. Та тоже ответила поклоном, с любопытством окинув взглядом лицо и фигуру молодого варна. Почему-то взгляд этот Рогдаю совсем не понравился, чем-то горячим царапнув по самому сердцу.

Гостей препроводили в широкую светлую горницу, возвышавшуюся на подклете, с сосновыми половицами и обшитой крашеным тесом подволокой. Здесь стояла печь-каменка, к которой примыкали полати и дощатый голбец[101]. От полатей до печи протянулась полица, уставленная глинянными плошками и горшками, на залавке разместились деревянные поставцы и братины.

Оказавшись рядом с Кандихом, мерянин быстро шепнул ему.

— Ты хоть парень видный, но не вздумай вести себя с Любавой, как с дочкой Тудуна!

Кандих на миг опешил, потом широко улыбнулся.

— Я законы гостеприимства знаю. А ты что, сам на дочку князя глаз положил?

Рогдай неудержимо покраснел и отвернулся.

Любава и еще две девицы — ее ровесницы — быстро накрывали на стол. Одеты они были попроще княжны — в желтые льняные навершники с вышивкой, обернутые вокруг талии и подпоясанные шнурами. В манерах их сквозила строгость, в выражении глаз — спокойная сдержанность.

— Так ты хочешь сказать, — продолжал удивляться Августин, — что Рысь — это твоя дочь?

— Ну, нет! — рассмеялся князь. — Рысь — старая ведунья, она на людях не показывается. А дочку свою я отправил к ней в обучение. Умение за себя постоять всегда пригодится; да и иным искусствам научится. Верно, Любава?

— Конечно, батюшка! — весело отозвалась девица, голос которой так и ласкал сердце Рогдая.

Трапеза получилась скромной: на столе преобладали дары леса — ягоды, грибы, коренья, разложенные в ставцы, хотя были и хлеб, и вяленое мясо. Но гости не жаловались. Мерянин сидел, потупив взор и углубившись в свои мысли. Он изо всех сил пытался убедить себя, что нечего заглядываться на княжескую дочь, однако ничего не мог с собой поделать. Жадно ловил каждое слово ее и движение, сознавая в душе, что безвозвратно погиб, став жертвой чар красавицы, на взаимность которой расчитывать ему не приходилось.

— Я не просто так привел тебя в это место, — произнес князь, обращаясь к Августину. — Мне доводилось слышать, что христианские проповедники величайшим грехом человека полагают гордыню. Но разве сами они не впадают в гордыню, считая все прочие народы, что не верят в их бога — дикими и невежественными? Я хочу, чтобы завтра с утра ты познакомился с некоторыми вещами, что достались нам в наследство от наших предков и сам решил, как следует о нас судить.

Монах смиренно опустил взор.

— Я не настолько знаком с вашим народом, чтобы оценивать его…

— Но ведь ты знаком с нашим языком? Полагаешь ли ты сородичей моих способными составлять на нем былины и предания, увековечивая их в письменных знаках и передавая потомкам?

— Да, я охотно взглянул бы на то, о чем ты говоришь, — согласился монах с внезапным оживлением.

— Ну, поутру рано вставать, — Званимир первым поднялся из-за стола. — Любава, голубушка, размести гостей. Проповедник с его учеником на сеннице поспят, а Кандих с товарищем в бане переночуют.

Поклонившись отцу, княжна кивком головы позвала гостей за собой. Она провела их мимо просторной голубятни и задворни с коровами. Сенница размещалась прямо над амбаром и конюшней.

— Здесь и располагайтесь, — указала Любава на просторное строение Августину и Бьорну.

Рогдай про себя невольно порадовался. Его с Кандихом вели дальше, а значит, у него было еще немного времени, чтобы побыть в обществе княжны. Баня находилась вдали от остальных построек, примыкая к задней верее дворовища. Отсюда открывался вид на малое озерцо, подернутое тиной.

— Ну, вот и ваш ночлег, — извиняющимся голосом произнесла княжна, открывая дверь бани. — Не обессудьте.

Внутри оказалось двое полатей и всего одно узкое оконце, выходящее на сосновый лес.

— Мы не в обиде, — поклонился Кандих. — Нам и в худших местах доводилось ночевать. Верно, Рогдай?

— Что? — мерянин не сразу понял, о чем его спрашивают, так как продолжал украдкой любоваться княжной. — Да, конечно, — поспешил он ответить.

Когда Любава ушла, Рогдай уныло лег на медвежью шкуру и долго ворочался, слушая уханье совы в лесу, пока не заснул. Среди ночи вдруг окрыл глаза от странного чувства — показалось, что скрипнула дверь. Рывком приподнявшись, он сел на лавке — и обнаружил, что молодого варна на соседних полатях нет.

Ревность, обида, утихшие было подозрения — все разом всколыхнулось в его душе. Торопливо обувшись, он выскользнул из двери — и успел заметить почти растворившуюся тень, крадучись пробирающуюся к лесу. А впереди нее, уже далеко — плавно плывущую фигуру светлую, девичью.

Стиснув кулаки, Рогдай поспешил вдогонку. Фигуры тем временем скрылись под пологом ершистых ветвей, однако мерянина это не остановило. Он уверено двинулся следом, приученный с детства находить тореные тропы в ночном лесу.

Кандиха он догнал быстро — молодой варн ступал осторожно и с оглядкой, пока не встал в нерешительности. На его лицо упала узкая полоска света из окна приземистой, поросшей мхом избушки, почти сливающейся с окружающими ее соснами и елями.

Как видно, девушка скрылась в ней, и Кандих теперь не знал, что ему делать. После недолгих колебаний, он все же решился идти вперед, но тут на плечо его легла рука Рогдая.

— Эх, ты! А еще другом назывался! — выплеснул ему в лицо всю накопившуюся горечь мерянин. — Меня-то ты зачем с собой брал? Посмеяться думал?

— Тихо! — умоляюще прошептал Кандих. — Я не ради княжны сюда пришел.

— А ради кого? — с недоверием и угрозой спросил Рогдай. — Я видел, как ты ее догонял.

— Ну, шел-то я за ней, — смутился Кандих. — Да только мне нужна не она. Я здесь из-за Золотой Ладьи…

Голос варна осекся. Он опасливо оглянулся. Рогдай тоже почувствовал незримую угрозу, убирая руку с плеча Кандиха. Среди темных деревьев он вдруг отчетливо различил присутствие хищных зверей. Еще через мгновение вокруг мерянина и варна шевельнулись три крупные тени рысей. В ночном сумраке заблистали их холодные глаза, тихое, сдержанное рычание заставило Кандиха немного попятиться.

— Так вот каких гостей привел нам батюшка! — дверь избушки распахнулась. На пороге стояла Любава. Теперь на ней был мужской наряд — кожаный доспех, обтягивающий стройную фигуру, наручи на предплечьях, короткий кинжал на поясе из железных колец.

— Нет, Любава, поверь мне! — Кандих умоляюще посмотрел в ее глаза. — Не с дурным умыслом мы пришли сюда. Пусть свидетелем тому будут мои отчие боги.

Княжна еще раз внимательно оглядела варна и мерянина, а потом перевела вопросительный взгляд на рысей, опустившихся на траву.

— Что скажешь, матушка? Верить им али нет?

Самая крупная рысь, в шерсти которой угадывались серебрянные волоски, вдруг словно кувыркнулась перед собой и поднялась на ноги. Теперь это была плотная, отмеченная годами женщина, не утратившая однако гибкости и ловкости. Длинные черные волосы, рассыпанные по плечам, были разбавлены белыми прядями, прищуренные глаза смотрели загадочно.

— Да вроде, правду бают, — она прошла мимо Рогдая и Кандиха, обдав их снисходительным презрением. — У первого на уме только дело. А вот второй за тебя жизнь отдаст.

Любава взглянула на мерянина с любопытством. Парень зарделся, невольно отодвинувшись за плечо Кандиха.

— Ступайте за мной, горе-воители, — неожиданно проговорила Рысь. — Я покажу вам то, зачем вы пришли — капище Ярилы, возведенное тут еще на заре времен нашими далекими пращурами.

В руках спутниц Рыси, обретших облик Черноглавы и Зоремилы, загорелись факелы. Любава тоже принесла из избушки факел и запалила его, после чего все вместе углубились в дебри леса.

Путь оказался недолгим, хотя Рогдай, несмотря на свои навыки лесной жизни, никогда бы не смог найти тропу самостоятельно. Она словно сама собой возникала под ногами Рыси — трава расступалась, опавшая листва уносилась прочь порывом ветерка. Но едва люди проходили по ней, след сразу стирался, вновь укутываясь зеленью и сухостоем. Вскоре при свете факелов перед Кандихом и Рогдаем предстало древнее святилище.

Оно состояло из трех кругов высоких столбищ, опоясывающих друг друга. Внешним и самым большим был круг из дубовых бревен, заостреные оконечья которого были выкрашены белой охрой. За ним следовало древоколие из орешника с синими остряками, а самым последним — ясеневое с красными. В середине высилось каменное изваяние Яр-бога, держащего колос в деснице и череп в шуйце.

— Что означают эти цвета? — спросил Кандих у Рыси, указывая глазами на бревна.

— Цвета Тремирья, — отвечала ведунья. — Белый — цвет нашей Яви, простора, взлелеянного очами Даждьбога. Белосветная Явь длит себя в круговерти ликов и имен, неустанно утверждает ряд созиданья жизни. Она вскармливает все живое плодами земли и токами неба, направляет семена от корня к верхушке, не давая прерваться вдоху живых существ.

Синее столбище — Навья городьба. Это цвет всего сокрытого, безликого и невыразимого. Навья стезя — не истребление жизни, но пресуществление ее в вечном колоряде вещей, где все растворяется, изменяется и возрождается, не зная устали. Это путь за гранью личин и именований, съединяющий всемногие стороны мирья в один неделимый поток.

Красное коло — заграда Прави. Черемной цвет суть отраженье огня духа, истого сердца, раскрывшего в себе суть заветов богов. Но также это и цвет крови всех тех, кто положил свою жизнь, дабы отстоять для блага потомков искон Всеродов.

Кандих и Рогдай пристально разглядывали капище. Вблизи каменного чура было вбито несколько тонких жердей, на которых висели бараньи и коровьи черепа. Это не обошло внимания Кандиха, который давно уже косился на тяжелое ожерелье Рыси, сложенное из маленьких костяных черепков.

— Я слышал, что Ярило — светлый бог, — сказал молодой варн. — Воплощение солнца. Почему здесь так много знаков, помятующих о смерти?

— Подлинная суть божества доступна лишь его служителям, — молвила Рысь, и лицо ее словно окаменело. — Но тебе я скажу о ней. Ярило Велесич, сын Вещего Бога, — бог и Жизни, и Смерти. Как младый бог он отворяет ярь природную и ярь людскую, насыщает немеряной силой. Не зря у ратоборцев наших родов его прозывают Яр-Буян Воем — покровителем воинской ярости и священного неистовства.

Кандих и Рогдай переглянулись, вспомнив урманского Одина.

— Однако кроме того, — продолжала ведунья, — Яр-бог — есть покровитель всех существ, владеющих оборотничеством и Волчий Пастырь. В этой сути своей он предстает пред нами в облике старца, одетого в звериные шкуры.

— Выходит, Ярило несет нам и жито, и меч? — острожно поднял глаза на Рысь Рогдай.

— Да. Он длит жизнь, но он ее и разрушает.

— Почему же так происходит, коли ярый бог дарит нам силу? — удивился мерянин.

— Сила, о коей мыслишь ты — ограничена, — проговорила ведунья. — Как и сила самого искусного ратника — она слишком скоротечна. Ярило Велесич дарит радарю, принимающему его стезю, прозрение силы подлинной. Ведь человеку не может принадлежать ничего ни в одном из миров: ни узбожь[102], ни имя, ни плоть, ни даже собь[103]. Все — лишь переход и превращение. Но превращенье то роднит нас с самим Всемирьем. Мы так же меняемся, как и оно, легко обновляя портища имен и ликов. За сим — нескончаемость, вековечность. Вот что есть сила Зрящих. Радарь, познавший ее — черпает из кладезя Неискоренимого, сокрытого от иных под пологом пугающего мрака. Он вбирает мудрость корней мирового древа, насыщается Безмолвным и Непреходящим, а посему — впускает в себя и богов, и могутных воев, и вещих кудесников — всю вереницу существ, что были, есть и будут. Он становится неотделим от них и может проявлять их умения, когда то ему потребно.

Рогдай и Кандих догое время молчали, потупив взоры и пытаясь постичь сказанное, но ведунья сама вернула их к цели посещения Берестяного Мольбища.

— Здесь, в укрывищах Яр-бога, хранится вся память наших родов — десятки и сотни берестяных плашек, о коих вы слышали от князя. Писалом на них просечены чиры о временах стародавних, о богах трисветлых, о героях славных. Доски Белого Укрывища повествуют о великих князьях колен Даждьбоговых и их деяниях. Доски Синего Укрывища — о тайных путях волхования. Планки Красного Укрывища — о Богах-Пращурах, от которых все мы длим свои верви, законах Свароговых и заветах наших Небесных Родичей. Немало было охочих до сего наследия людей, что пытались заполучить знания, прописанные лишь для посвященных. Движимые желаньем силы и власти, распаленные алчбой, они не гнушались ничем в погоне за древними писаниями. Иные — стремились уничтожить дощечки, дабы стереть всякую память о величии родов словенских в угоду нашим недругам из чужих земель.

— Кто же оберегает берестяное хранилище? — поинтересовался Кандих.

— В каждом поколении избирается достойный страж, сочетающий ратные умения и волшбу, — поведала Рысь. — Ныне обязанность эта лежит на моих плечах. Когда-то я приняла ее от старца Могучара. Но окромя меня и моих дочек Берестяное Мольбище боронят премногие дивии леса и мавки[104] окрестных бучил[105]. Они тоже следят, чтобы в руки чужаков не попало это сокровище.

— А Золотая Ладья?.. — спросил Кандих.

Рысь нахмурилась. Взгляд ее скользнул по лицу молодого варна, заставив его ощутить холод.

— Уж не ошиблась ли я в тебе? Ужели и в твоем сердце успела пустить росток гибельная жажда злата? Что такого ведомо тебе о ладье, что ты так упорно к ней стремишься? — ведунья не выпускала его из плена своего пронизывающего взгляда.

Кандих покачал головой.

— Я только слышал, что Золотая Ладья… — смущенно начал он.

— Может соединить Небо и Землю! — опередив его, выпалил Рогдай. — Путник, плывущий на ней, достигает подножия жилища Богов и может сам постичь всю их мудрость, а потом — воплотить ее на Земле.

— Да, — подтвердила Рысь снисходительно. — Однако большинство людей видит в ней лишь сокровище земное. И потому ее пришлось укрыть от чужих глаз.

— Мы сможем ее увидеть? — с надеждой спросил Кандих.

— Там видно будет, — неопределенно ответила ведунья. — Покуда же вам придется изрядно послужить мне, коли желаете, чтобы вам, людям пришлым, было здесь доверие.

— О какой службе ты говоришь? — решился справиться Рогдай.

— Вам надлежит каждый день приходить сюда и читать то, что прописано на священных дощечках, вникая в их потаенную суть. Кто знает, чьей рукой просечены были на бересте эти знаки? Быть может, теми могучими радарями, что сумели соединить некогда в одно целое Небо и Землю…

Черноглава и Зоремила принесли несколько лубяных коробов. В них оказались плашки, уложенные рядками и скрепленые разноцветной тесьмою. Некоторые — тонкие и почти почерневшие от времени куски бересты, другие — липовые оструганные таблички, глубоко прорезанные письменами. Рысь развязала тесьму и достала одну продолговатую плашку, протянув ее Кандиху.

— Когда дойдете до последней и уразумеете суть древних резов и чиров, а также умысел, с коим они были нанесены — сможете пойти дальше, ибо дух общих пращуров наших раскроет ваши сердца и очи, сделав достойными лицезреть Золотую Ладью.

Кандих осторожно притронулся к плашке, бросив на письмена пристальный взгляд.

— Да это же наш язык! — вскричал он, принимая из рук Любавы факел, чтобы лучше рассмотреть. — Тут говорится о том, кто основал наше государство!

— Да. Про вашего первого князя, Куяна, — отозвалась Рысь.

По ее знаку все женщины покинули хранилище, оставив Кандиха и Рогдая в окружении деревянных книг.