Золотая Ладья

Глава 11. Погоня

Когда Олава вытащили из подвала, разобрав по бревнышку обломки рухнувшего общинного дома, он казался спокойным, только глаза его были темнее обычного. Зато Торольв Огненный Бык и Хумли Скала не скрывали своего бешенства.

— Клянусь карликом смерти Наином, мы отыщем этого трусливого пса! — бранился Хумли, брызгая слюной. — Даже если нам придется спуститься за ним в Серую Пустошь Нифльхейма[95].

— Князь гардов ответит за вероломство вместе со своими прихвостями, — Торольв угрожающе наклонил голову, словно бык, готовый к броску. — Он не захотел умереть как мужчина с мечом в руке, так умрет позорно и мучительно. Мы сварим его живьем в походном котле, как поступил конунг Гисли Белая Бровь с вождем латгалов, погубившим в западне многих славных парней.

— Не горячитесь, Братья, — проговорил ярл. — Радимичи далеко не уйдут.

На самом деле у Олава Медвежьей Лапы были немалые причины для беспокойства. Самым опасным для каждого предводителя хирда была утрата воинами веры в его удачливость. Эта вера вела за собой Волков Одина, точно путеводная звезда, она побуждала их совершать самые безумные подвиги, самые невероятные чудеса храбрости. Но как только появлялось сомнение в том, что ярлу или конунгу благоволят Норны, все могло измениться. Нередко хирдманны покидали вождей, прослывших несчастливыми. Пока Олав исподволь поглядывал на Братьев, метающихся по разрушенной слободе, к нему приблизился Гудред Ледяной Тролль.

— Все осмотрели, ярл, — он почесал бороду. — Никого!

— Ты понимаешь, что это значит? — глаза Медвежьей Лапы вдруг снова взблеснули. — Раз нигде нет ни одного смерда, выходит, они успели уйти. Здесь где-то должен быть потайной лаз.

— Верно! — Хумли ударил себя ладонью по лбу. — Мы же слышали над головами шорохи и топот ног.

— Если слобожане улизнули через лаз, — продолжал свою мысль Олав, — то мы можем напасть на их след. Князь радимичей своих смердов не бросит. Найдем их, найдем и его.

— Клянусь железными рукавицами Тора, знатная выйдет охота! — уже воодушевился Торольв Огненный Бык. — Будем травить зверя, идя за ним по пятам.

— Ищите лаз! — распорядился ярл.

Он подозвал к себе Ульва Длинную Шею, велев с несколькими хирдманнами отследить направление конского следа, оставленного всадниками Званимира. Людям Дага Угрюмого было поручено заняться убитыми и раненными. Остальные принялись разбирать завалы и выстукивать стены. Вскоре им повезло. Под руками Энунда большая подгорелая балка просела вместе с земляным слоем, увлекая вниз. Раздвоенная Секира вовремя успел отскочить — куски дерева и земля шумно обвалились, обнажив глубокий провал.

— Хвала воронам Одина, указавшим нам путь! — радостно выдохнул Альв Бешеный.

К ним бросились остальные Братья.

— Ну, теперь не уйдут, — мстительно прищурился Торольв. — Кровавый пес Гарм уже заждался свежей мертвечины в своем темном чертоге.

Отправляясь преследовать радимичей, ярл взял с собой чуть более сотни хирдманнов. Остальные под главенством Дага Угрюмого оставались охранять драконы на берегу. Медвежья Лапа с тоской взглянул на лужайку за обвалившимся тыном. Сюда были принесены тела четырех Братьев, павших в бою. Укси Рукоять Меча, Мерд Черный Лис, Торгильс Торопыга и Хьерт Тощий были призваны в Вальгринд[96] Повелителем Битв. Каждого из них Олав помнил с первого дня их пребывания в хирде, с каждым делил и последнюю просяную лепешку, и тяжелые раны, и тяготы водных дорог, и славу громких побед. Теперь их больше нет с ним, они пополнят священную дружину Одина и будут дожидаться его за пиршественным столом в Чертоге Радости.

Даг Угрюмый уже готовил погребальные костры, а Бови Скальд протяжно запел о доблести героев, рожденных, чтобы попирать землю при жизни, удерживая на острие клинка судьбы народов, и наслаждаться вечным покоем в Глядсхейме, сидя за одиним столом с богами и предками. Но нужно было спешить. Приняв из рук Гудреда секиру и щит, Олав повернулся к Братьям, ждавшим его приказа с дрожью нетерпения в теле.

— Пора! — возгласил он. — Начнем нашу Дикую Охоту, Братья, и пусть Всеотец пошлет нам удачу!

…Уцелевшие дружинники медленно ехали следом за своим князем, направлявшимся к березовой роще, позади которой должны были дожидаться воев бежавшие из слободы селяне.

— Что ж, проповедник, ты заслужил мое уважение, — князь повернулся к монаху, покачивающемуся в седле буланого жеребца по правую руку от него. — Пора бы нам и познакомиться. Как твое имя?

— Августин, — отвечал тот. — Такое имя я получил при пострижении в монахи в честь блаженного основателя нашего монастырского устава. Но в миру меня называли Клодемером.

— А как зовут твоего спутника?

— Бьорн, — поспешил назваться послушник.

— Таким было его языческое имя, — добавил монах, бросив на послушника недовольный взгляд. — Теперь же ему следует привыкать к имени Иоанн.

— Добро, — Званимир задумчиво покрутил ус, запоминая непривычные для его слуха имена.

Отряд двигался через обширный луг, ломая копытами коней высокие стебли ковыля.

— Взгляни вон туда, проповедник! — Званимир указал рукой в сторону кряжистого серого холма, проступившего с левой стороны от густеющего темно-изумрудного пролеска.

— Что это? — заинтересовался монах. Он уже видел, что холм очень высок, имеет заостреную верхушку и отливает на солнце легким сиреневым оттенком.

— Гора Сварога, — ответил князь. — Наши волхвы и старожилы утверждают, что она возникла из искры от молота Небесного Коваля, случайно упавшей на землю нашего края в стародавнюю пору.

— Я уже заметил, что у вас много преданий о ваших богах, — усмехнулся Августин.

— Если ты странствовал по нашему краю, — спокойно промолвил Званимир, — то наверняка знаешь, что в нем нет каменных гор. Все хребты земляные. Но сейчас пред тобой настоящая каменная твердь, объяснить появление которой среди лугов и лесов непросто.

Глаза монаха заблестели.

— Я могу посмотреть на нее поближе?

— Да. Гора Сварога почитаема среди всех окрестных весей. Еще при моем деде люд приходил сюда, чтобы отколоть от нее хотя бы маленький сколок и повесить на шею, как защитный оберег. Но мой отец князь Владовид запретил тревожить покой горы. Зато с той поры воеводы проводят под ней воинские посвящения для отроков, где те получают шейную гривну ратника.

— Норманны, с которыми мы столкнулись, тоже устраивают воинские посвящения в священных местах, — припомнилось Августину. — Я видел это однажды. У людей севера множество своих ритуалов и обрядов, но все они исходят из культа смерти и приправлены изрядным количеством кровавых жертвоприношений.

— Ты сравниваешь моих родовичей с разбойниками? — Званимир нахмурил брови.

— Прости меня, князь, но мне кажется, что ты не вполне справедлив к норманнам, называя их разбойниками, — заметил монах. — Военное дело всегда связано со смертью. Невозможно сохранить рассудок, если постоянно ее бояться. И потому темные обряды этого народа необходимы его воинам, дабы смириться с нею, растворив свой страх. Другое дело, что норманны, создавая свой мир, в котором ценность жизни размыта, начинают любить смерть и стремиться к ней. Их главный бог Вотан — бог, Выбирающий Мертвых, так они его зовут, — учит брать у мертвых силу. Даже их символы, которые мы видели недавно на боевых стягах — Волк и Ворон, это существа, питающиеся мертвечиной.

Званимир нахмурился еще больше, а Августин продолжал:

— Тот, кто посвятил себя воинскому делу, сам должен быть волком, преследующим добычу, или псом, бросающимся на защиту хозяина и не думающим, как уцелеть самому. Или же пчелой, гибнущей ради своего улья. Как избавиться от страха, если смерть всегда ходит рядом? Только таким образом. Разве не этому посвящены все способы обучения воина? Я бы сравнил норманнов именно со сторожевыми псами, лишившимися своего стада и потому страдающими без должного применения. Этим объясняется их беспримерная жестокость.

— Ты не все знаешь, проповедник. Тайные воинские обряды и умения, помогающие подняться над смертью, сделав ее истоком жизни, придумали наши северные сородичи, некогда бывшие вождями в своих родах и племенах. Изгнанные со своей земли, они скитались, предлагая свои ратные услуги народам, обитавшим по берегам Варяжского Моря. Они первыми создали воинские общины, которые пополнили люди, бежавшие с заката от твоих соплеменников. Примером сему могут служить саксы, многие из которых до сих пор поклоняются Богу Смерти.

— Ты говоришь про Кродо! — вдруг воскликнул молодой послушник, дерзко вмешавшись в разговор. — Его каменных изваяний и сейчас много на побережье.

Теперь помрачнел монах.

— Культ этого страшного божества до сих пор проникает в земли, принадлежащие Каролингам, — сказал он. — Указом Карла поклонники Кродо в Саксонии подлежат смерти, а изображения и алтари его истребляются. Я никогда раньше не думал, что этот пугающий образ пришел к нам от словенских племен.

— Имя Повелителя Битв, почитаемого среди закатных людей, происходит от слова «Крада» — погребальный костер воина, павшего смертью героя, — растолковал Званимир. — Мои сородичи посвятили пришлых: саксов, данов и свеев — в некоторые свои обряды и умения, однако они не могли передать им истинное предназначение воина. Поэтому набежники вроде парней, нанятых Сбыславом, выучились только убивать и любить смерть, но не понимать, для чего она нужна. Теперь эти люди скалистых земель полагают, что рождены для того, чтобы помыкать другими народами, обращая их в рабов. Они всем несут свой закон Силы, позабыв, что без своих наставников до сих пор прятались бы от врагов в пещерах и лесах, словно зайцы, преследуемые охотниками. Силы у урман ныне много и ратиться они научились изрядно, мы это видели. Немудрено, что наши единокровники вынуждены бежать с побережья, изгоняемые этими любителями быстрой наживы и смерти. Теперь, боюсь, урмане уже не остановятся ни перед чем. А у наших людей еще осталось что-то святое, через что они не готовы переступить…

— Куда теперь? — спросил Осколт, второй десятник. — Домой?

— Сперва найдем селян. Я перед ними виноват, надо бы расплатиться. Потом выдам каждому из добычи по гривне на отстройку слободы. Освободил бы и от податей, да они уже и так свободны о них, — усмехнулся князь.

— Урмане от нас не отстанут, — покачал головой Кандих. — Им нужна Золотая Ладья, без нее они не вернутся.

— Тем больше причин ехать к селянам, — заметил Званимир. — Розлега, скачи к Молнезару. По моим прикидкам, его гридни должны быть где-то на подходе.

Молодой ратник кивнул и поворотил коня на Полдень. Остальные двинулись на Восход.

Рогдай ехал чуть в стороне от остальных, предаваясь мрачным размышлениям. Он перестал понимать, что он тут делает, зачем покинул родной Воронец, почему бросил тех, с кем не так давно уже решил связать свою дальнейшую жизнь… Теперь наверняка вои Олава считают его презренным предателем, навроде Кандиха. Стало быть, путь назад ему заказан…

Неожиданно на плечо мерянину легла рука. Он вздрогнул и посторонил коня, увидев рядом с собой Кандиха. Молодого варна Рогдай считал главным виновником всех своих нынешних бед.

— Напрасно ты так, — заговорил тот не с осуждением, а с сочувствием. — Не вини себя, и меня тоже не обвиняй.

— Но ты же сам захотел идти с урманами! Ты сидел с ними за одним костром, ты ел из одного котла! — вскричал Рогдай так громко, что даже князь обернулся. Мерянин торопливо прикусил язык.

— Да, — признал Кандих. — Пока они не решили лишить жизни человека, которого я полагал спасителем своего народа. И что мне было делать? Разве можно купить человека куском мяса? Или за то, что они бросили мне этот кусок — я должен быть им вовек благодарен, как пес? Нет, я согласен с проповедником: они псы бродячие, лишенные хозяина. Псами и умрут. В свое время я побывал в разных племенах, где долг мой заставил меня много всего выглядывать и выпытывать… — варн на всякий случай понизил голос, покосившись на монаха. — Все это началось после того, как франки натравили на нас многих вождей склавинов, подобно тому, как ныне пытаются натравить радимичей. Наши правители озаботились настроениями в народе и в соседних племенах. Они стали засылать доглядников в ближние и дальние рода и общины, дабы узнать, чем и как живут разные люди, чего и от кого стоит ждать.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — в глазах Рогдая отразилось недоумение.

— Я хочу, чтобы ты все правильно понял, ведь парень ты смышленый. Так вот, насколько видели мои сородичи и видел я — в каждом из племен есть свои обряды посвящения отрока во взрослую жизнь племени. Ты, должно быть, тоже их проходил. Каждое дитя, взрослея, достигает возраста, когда ему кажется, что оно уже с лихвой набралось жизненного опыта. Отрок считает себя самым умным, отрицая все, чему его учили — но на деле он еще мал и глуп, и его нельзя допускать во взрослую жизнь, ибо он наворотит там страшных дел. Силы у него уже много, а разума и умения держать свои чувства в узде маловато. И вот, чтобы преодолеть испытание этим нелегким взрослением, жрецы разных народов создали обряды посвящения. Все они нередко связаны с болью, с унижением, со страданием. В них ущемляется раздутое самомнение дитяти, отрицается его прежний опыт. Отрока как бы заставляют умереть и возродиться вновь, но уже другим существом, стоящим на страже блага общины и рода. Я даже встречал племена, где таких парубков посылают воровать, чтобы добыть еду. Но потом — они проходят посвящение, принимаются в круг взрослых соплеменников и про «подвиги» их забывают. А вот наши с тобой знакомые мне шибко напоминают парней, что вроде бы начали проходить свое посвящение — да до сих пор не могут его завершить. Так и занимаются тем, что грабят соседей, бахвалятся своей силой и своими подвигами. Прямо как сорванцы за околицей, оставшиеся без пригляда взрослых. Из всех человеческих качеств приобрели только жестокость, мстительность и алчность. И нет над ними волхва, который бы вразумил этих зарвавшихся удальцов, вернув в лоно полезной жизни…

Услышав эти его слова, Августин повернулся к Кандиху.

— Не волнуйся, и до них дойдет слово Божие в свое время!

— Увы, за это я не волнуюсь, — отозвался Кандих с многозначительным вздохом.

— Так вот, оставаясь с урманами — ты никогда не найдешь своего предназначения, — он вновь обратился к Рогдаю. — Навеки застряв в боевом посвящении, которое никогда не заканчивается. Для многих парней такая жизнь — предел мечтаний, но время идет, и надо двигаться дальше, дабы обрести свою настоящую стезю…

— Мне кажется, ты несправедлив к урманам, — мнение молодого варна пришлось Рогдаю не по душе. — Они свободны, как ветер, отважны, как волки, верны друг другу, как кровные братья. Побыв среди них, я словно увидел иной мир, в котором для человека не существует пределов. К тому же, я никогда не встречал людей, что так почитали бы своих богов и знали о них все.

Кандих покачал головой.

— Урмане забрали себе не только многие наши исконные обряды, но и имена наших богов. Теперь они полагают их своими. Но посуди сам: их верховные боги Один и Тур — не более чем наш древний предок Идан-Турс[97], победитель гордых южан. Молот Мьольнир — это молнии нашего Перуна! Теперь же они изгоняют нас с наших земель и обирают тех, кто лишился нашей защиты…

У молодого варна вырвался тяжкий вздох.

— Когда-то давно, когда Верные только пришли в эти просторные края, вернувшись из изгнания, они обильно расселились среди полей и лесов, рек и лугов, принимая под свою руку всех желающих. Повсюду царил разброд. Племена и роды увязли в кровавых усобицах, и даже малые общины воевали с соседями за клочок земли. Но мои предки установили лад, примирив всех супротивников на многие годы. Зажили единой семьей, единым обычаем. Счастливая то была пора — люди имели мудрые законы и справедливых правителей, злато, серебро и железо в своих домах, торговали с дальними странами и ни в чем не ведали нужды. Недруги и нос боялись показать вблизи земель нашего союза. Но ничто не длится вечно под солнцем. Размолвка среди наших вождей привела к войне родов. Те, кто проиграл в ней — ушли на север, к берегу моря, чтобы создать первые общины воинов. Это и были морские братства бесстрашных удальцов, связанные между собой клятвой. Своими боевыми умениями они снискали себе громкую славу. А потом — случилось то, о чем я и говорил. Воинские общины стали пополняться людьми с северных скал, которые постепенно переняли у нас наших богов и наши обряды, наши навыки и нашу силу. Однако они так и не переняли то, что составляло самый смысл нашей жизни. Поэтому я не считаю, что предал их. Уж тогда, скорее, они предали нас.

— Всем тяжко признавать себя в чем-то виноватым, — Августин, вмешавшийся в разговор, покачал головой. — Чаще всего тот, кто легко предает другого, возмущается на весь свет, если ему самому случится изведать горечь предательства. Ведь норманны не считали греховным для себя явиться к нам под видом мирных торговцев, воспользоваться гостеприимством хозяев, а потом ограбить их и лишить жизни. Но когда плоды деяний их вернулись к ним сторицей — сочли это страшным злом. Это говорит о неразвитой душе… С Божьей помощью, мы постараемся это исправить.

Кандих вновь глянул на монаха и промолчал.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил Рогдай молодого варна.

Тот усмехнулся.

— У нас принято, чтобы человек благородный умел не только махать мечом, но также знал историю, мог читать и писать, играть на гуслях и даже слагать песни. Конечно, если только и делаешь, что упражняешься в воинских игрищах, удар твой может стать неотразимым, но если знаешь кое-что еще — ты сможешь избежать любого удара, а также всегда найдешь такие слабые места противника, о которых он и сам не подозревает…

— Выходит, о дочке Тудуна ты соврал?

Молодой варн самодовольно подкрутил тонкий ус.

— Ну, почему же? Она была ко мне неравнодушна, и даже сам Тудун намекал мне, что если я вернусь с удачей, то могу рассчитывать… Но только в сердце моем навряд ли отыщутся ответные чуства. И вовсе не ради этого отправился я в путь.

— А ради чего?

Кандих уже собирался ответить, как вдруг князь поднял руку, останавливая отряд.

— Всей толпой не пойдем — напугаем селян. Осколт, возьми двоих воев, шумни там, что мы подъехали. Пусть выходят из своего убежища.

Трое всадников отделились от остальных.

— Нам надо уходить отсюда как можно дальше и как можно скорее, — напомнил монах. — Норманны вряд ли откажутся от погони!

— Верно, — согласился Званимир. — А еще мне надо подумать, как защитить то, что они ищут.

— Зачем тебе этот золотой истукан? — недоумевал монах. — Разве жизнь человека, а тем более душа его — стоит мешка золота?

— Многие готовы убить и за меньшее, — грустно усмехнулся Званимир. — Однако это не просто истукан. Помысли сам, Августин, ведь все люди смертны, и важно то, как они проживают свою жизнь — от лона Живы до серпа Морены. Значимость жизни каждого — в свершенных деяниях. След их остается в памяти людской. Кто-то сотворил великое чудо, кто-то одарил род свой и своих детей премногими умениями. Разве не удивительна возможность прикоснуться своими руками к творению наших пращуров, прошедшему через бездну веков? Это уже диво дивное. Даже если ты и не веришь в чудесные свойства ладьи.

— А у нее есть еще и чудесные свойства? — с сомнением осведомился проповедник.

— Есть, — неожиданно отозвался Кандих.

Все взоры обратились к варну. Но ему вновь не дали договорить. На сей раз из осиновой рощи появился Осколт, бешено погоняющий взмыленного коня, а за ним врассыпную бежали слобожане.

— Идут! — выкрикнул он, подъезжая. — Идут!

Званимир поднял руку.

— Копья наперевес! Откуда идут? — спросил Осколта.

— Из хода полезли. Как раз как мы подъехали, — задыхаясь, выговорил десятный.

— Загоним их обратно! На сей раз, проповедник, прошу тебя вести селян. Уводи их на полдень, к Сожу! Кандих, Рогдай — вы с ними! Мы вас нагоним.

Полтора десятка всадников, набирая разгон, пошли на удар, как только из рощи появились первые урмане, сверкающие кольчугами на солнце. При виде ратников Званимира они принялись громко голосить и скалить зубы. Рогдай успел заметить, как один из них встал прямо на пути князя, забросив за спину щит и перехватив секиру двумя руками. Видно, думал достать Званимира хорошим замахом. Князь разгадал его движение, ушел телом вбок и на всем скаку пропорол копьем. У урманина еще хватило силы перерубить торчащую в теле пику, однако конь сбил его на землю. Что было дальше, Рогдай не видел. Больше времени оглядываться у него не было.

Измученные слобожане бежали с трудом. Женщины несли на руках грудных детей, дети постарше тащили узлы с поклажей. Мужчины вели под руки стариков и старух. Отряд шел медленно, спотыкаясь на каждом бугре, и молодой послушник с тоской оглядывался, ожидая погони. Князь не возвращался, и не было гонца, который принес бы вести о нем.

— Догоняют, — с досадой произнес Кандих. Вдалеке возникли несколько темных точек, за ними еще и еще. Рогдай подумал было, что это спасшийся князь и его люди, однако точек было слишком много, и число их все росло.

— Выходит, Званимир погиб, — Кандих обнажил саблю. — А, стало быть, и мне суждено сложить здесь свою голову. Августин, веди остальных!

Посмотрев на Кандиха, Рогдай тоже снял с плеча лук и взял стрелу на тетиву. Умирать не хотелось, хотелось бежать вслед за селянами — но спокойствие молодого варна неожиданно передалось Рогдаю, вселив в него уверенность и твердость.

Возле них выстроился десяток слобожан постарше, с рогатинами и луками.

— Сметут вас, и не заметят, — покачал головой Кандих.

— Ничего, поглядим еще, — мрачно отвечал коренастый черноволосый мужик с окладистой бородой, натягивая лук. — Хоть одного я с собой унесу. Будут знать, как за нашим добром приходить.

Рогдай уже ничего не видел, кроме приближающейся стены щитов урман, искрящихся умбонами и железными скобами, как вдруг край этой стены дрогнул и раскрылся, а в образовавшийся проем вырвались всадники. Их было всего четверо, и впереди несся князь Званимир.

— Уходите! — кричал князь. — Туда, туда!

Рогдай оглянулся.

Там, куда отступили остальные селяне, на вершине холма медленно вырастала рать. Появились копья, потом островерхие кожаные, редко разбавленные стальными, шеломы, потом красные щиты. Наконец, над холмом возникли головы лошадей, и вот уже всадники со свистом погнали скакунов навстречу урманам.

Засвистели стрелы, сшибаясь в воздухе.

— Не зарываться! — князь командовал, точно только и ждал этого мгновения, с самого начала просчитав, когда появится Молнезар с дружиной.

Силы сразу качнулись в пользу радимичей. С Молнезаром прибыла вся дружина — более полутысячи копий, — они на ходу доставали луки, забрасывали щиты за спину и вступали с остановившимися урманами в перестрел.

Не привыкшие отступать без победы и добычи, те сгрудились, выставив щиты, из-за блестящей поверхности которых часто застучали стрелы финов, вырывая из строя отдельных комонников.

Но у радимичей каждый всадник был стрелок. Подскакивая к неприятелю, они кидали стрелы на сплошную стену врагов — и так же быстро отступали. В рядах урман множились раненые, так что Олав звуком рога велел первой линии встать на колено, прикрывая ноги товарищей. Теперь урманский строй превратился в сплошную скорлупу, выцарапать из которой воинов стало трудной задачей. Но такой боевой порядок не мог двигаться вперед. Осознав всю бесполезность стояния, ярл приказал отступать.

Медленно и шумно попятилась блестящая стена.

— Их нельзя упускать! — крикнул Званимир.

К нему подъехал Молнезар.

— Не пробьем мы их, — покачал головой воевода. — Много наших поляжет. Если они дойдут до леса — там отобьются, мы их не возьмем.

— Из леса выкурим, — резко бросил Званимир. — Никто еще, со злом на мою землю приходивший, с добром из нее не уходил! Забыть сюда дорогу должны!

Он на миг задумался.

— Отряди людей к реке. Пусть пожгут их ладьи. Еще отряд — вдогон. Всяко урмане наперерез бросятся, ладьи свои спасать. По частям их и будем бить.

Две стены — конная, ощетинившаяся копьями, и пешая, укрытая щитами, точно вросшая в землю — замерли друг напротив друга.

— Олав! — доложил ярлу Хегни Острие Копья, которому было поручено следить за тылами. — Два десятка гардских всадников поскакали к реке. Уж не за нашими ли драконами?

Медвежья Лапа вздрогнул. Второй раз за минувшие сутки он из охотника, выслеживающего добычу, опять превращался в дичь.

— Даг отбросит гардов, — с надеждой предположил он.

— А если они издали запалят стрелами? — настаивал Хегни.

Глаза ярла стали черными, как угли.

— Живее! — скомандовал он. — Отходить к роще! Держать строй!

Пешая стена продолжала пятиться, громыхая железом. Не сокращая расстояния, всадники шагом двинулись за ней следом.

— Без боя все одно не уйдут, — покачал головой Молнезар.

— Главное, чтобы бой был там, где мы захотим, — заметил князь. Он осмотрел все еще стоявших плечо к плечу селян, Рогдая и Кандиха.

— Ваша служба кончилась, — объявил он огнищанам. — Простите, что так вышло. Обещаю, коли добычу возьмем — вам разор возмещу.

— Не гони нас, князь, — возразил старший селянин, тот самый чернобородый мужик. — Возьми лучше в свою дружину. Все одно слободу пожгли. Где нам теперь семьи прятать?

Званимир переглянулся с Молнезаром.

— Будь по-вашему, возьму. А как боевую сряду нынче добудем — вся ваша будет. В том тебе мое слово. Молнезар, пора!

Воевода поднял рог и протрубил, звонко и протяжно. Отзвуки прокатились по окрестным лесам.

По этому знаку всадники стали собираться для удара в плотный строй.

Движение отступающих урман ускорилось. Вскоре они уже достигли березовой рощи, к которой выводил тайный лаз слобожан.

— Ну-ка, огня сюда! — приказал князь.

Запалили костер, селяне притащили смолы.

На наконечники стрел ратники принялись наматывать солому и паклю, окунать их в смолу. Вскоре полыхающие стрелы понеслись в березняки, расцвечивая деревья яркими огненными снопами.

— Мы задохнемся тут! — вскричал Альв Бешеный. Вокруг быстро задымила прошлогодняя листва и сухая трава. — Надо прорываться.

Гридни уже окружили рощу со всех сторон. Однако урмане внезапным броском разорвали их кольцо, отбросив преследователей с полуночной стороны. Из полыхающих клубов пламени они сумели пробиться поближе к своим судам.

За перелеском до самой реки вытянулось большое поле. Через пашню идти было неудобно и людям, и коням, так что оба строя нарушились. Опять взвились стрелы: схлестываясь друг с другом, впиваясь в руки и ноги, в тела и шеи лошадей. Теперь лучники Олава старались целить в коней радимичей, что замедлило продвижение комонников. Некоторые из них оказались на земле, а урмане шаг за шагом приближались к кораблям.

— Спокойно, — сдерживал своих людей Званимир. — Чем дальше пройдут — тем меньше их останется в строю. В дальнем бою мы их посильнее будем, а вот коли дойдет до съемного боя — тут как повернется…

Урмане отступали угрюмо, тяжело, с ненавистью глядя на недосягаемых для их мечей радимичей. Те легко гарцевали на конях, подскакивая, пуская стрелы — и вновь уносясь прочь.

— Ну, ничего, — бормотал Олав. — Доберемся до воды — там посмотрим. Все города твои, князь, на реках стоят — вот там будет моя воля…

В боевом строю осталось не более восьмидесяти человек — два десятка были ранены, в основном — в ноги, так что не могли сами идти. Другие не участвовали в схватке — они несли своих товарищей, укрытые в сердцевине строя.

— Чего мы ждем, Олав? — ворчал Хегни. — Как только зайдут в балку — бросимся на них и раздавим, как щенков!

Возле слободы начинался подъем на холм. Здесь уже стрелы полетели с другой стороны — часть отряда Молнезара зашла урманам в тыл.

— Вперед! — ярл бросил Братьев в яростную атаку на отряд, перерезавший им путь, но тот, не принимая боя, отошел в развалы слободы, откуда принялся редко огрызаться стрелами.

— Да они трусы, Олав! — рычал Хумли Скала. — Они не умеют драться, как настоящие мужчины!

— Однако это мы тащим на себе два десятка раненых, а не они, — возразил Медвежья Лапа. — Но мы еще вернемся сюда, только позже, клянусь тебе в том мечом Тюра. На драконы, Братья!

Урмане ринулись к берегу почти бегом. Комонники Званимира неслись на них со всех сторон, улюлюкая и метая стрелы на ходу, однако эти выстрелы почти не достигали цели. Одним могучим усилием суда столкнули на воду. Забираясь на высокие борта, урмане сразу хватались за луки и весла.

Часть всадников, поднимая густые брызги, влетела в реку. А на берегу уже закипела схватка между передовыми радимичами и отставшими урманами. Вода окрасилась кровью, зазвенела сталь. Озверев от своего бессилия, некоторые Братья теперь жадно бросались на врагов, чтобы выместить на них накопившуюся ярость. Торольв Огненный Бык успел зарубить трех воев Званимира, прежде чем товарищи за руки утащили его на корабль перед сгущающимся потоком неприятеля. Ярл звуком рога велел прекратить сражение.

— Умеют они драться, Хумли, — мрачно произнес Олав.

С берега на суда грянули горящие стрелы. Подхватив из вспененных вод упирающихся Братьев, некоторых из которых пришлось вязать плащами, чтобы унять порыв неуместного сейчас неистовства, урмане торопливо развешивали вдоль бортов щиты. Кормчие разворачивали драконов, правя к противоположному берегу. Широкая река все больше отделяла их от преследователей, и стрелы летели все реже. До брода дружинникам предстояло сделать немалый крюк, так что воины Олава Медвежьей Лапы получили время на передышку.