Золотая Ладья

Глава 3. В Воронце

Отец Энунда Раздвоенной Секиры по имени Торн Белый некогда был хевдингом[12] Смоланда[13] — самой южной области свеонских земель на границе с Гаутландом. Своей славой бесстрашного воителя он мог сравниться с великими хевдингами Сигурдом Одноглазым, Ингви[14] Пятнистой Шкурой, Бьерном Острым Зубом и Харальдом Каменной Спиной. К владениям Торна примыкал мыс Драконий Гребень, на котором стояло святилище однорукого Тюра[15]. Могучий хевдинг считал себя его хранителем и часто приходил к богу воинов, чтобы испросить совета в делах. Правил Торн столь мудро, что тинг[16] для разбора тяжб бондов[17] с его фьорда сзывался крайне редко. Но вот однажды каменная статуя Тюра покрылась черной кровью. В эти дни верховным конунгом Свеаланда стал Хальвдан Белая Кость.

Уже много лет минуло со дня смерти великого воина и правителя Ивара Широкие Объятия[18], сумевшего объединить весь Свитьод[19], Данланд, часть Саксоланда и оттеснившего последователей прежних владельцев этих краев — Юнглингов[20] — к самым восточным берегам моря. После гибели грозного конунга в неудачном походе против вождя рузов[21] Радбарда, в Скании вновь разразились большие распри, а владения Ивара рассыпались на множество разрозненных фьордов во главе со своими риг-ярлами[22] и хевдингами. Большинство родов свеев после стычек и скитаний осели в Вермаланде у Олава Лесоруба, сына упсальского[23] конунга Ингьяльда Коварного. Здесь были хорошие плодородные земли и пастбища. Олава признали верховным конунгом и принесли ему присягу. Успешно обживая еще недавно непроходимые леса и расчищая территории под посевы, Олав постепенно набирал силу. Он женился на дочери хевдинга из Солейяра Хальвдана Золотой Зуб по имени Сельвейг, от которой родились сыновья Хальвдан и Ингьяльд.

Однако вскоре удача отвернулась от конунга. В Месяц Жатвы Хлебов случился страшный неурожай, который поставил свеонов на грань выживания. Тут же было решено, что причиной несчастья стало пренебрежение конунгом своими обязанностями. Занятый вырубкой леса и постройкой новых селений, Олав редко приносил жертвы богам и не слушал наставлений готи[24]. Собравшись на совет, свейские вожди отважились поднять оружие против своего конунга — главного виновника их бед. Они полагали, что раз повелитель не может обеспечить пищей всех своих подданных — он недостоин стоять во главе их и заслуживает смерти.

Дружина нагрянула к озеру Венир, разметав немногочисленных хирдманнов[25] Олава Лесоруба, окружила его усадьбу и подожгла. Конунг сгорел в огне. Народу было объявлено, что такова жертва Одину, которая обеспечит благоденствие всех свеонов. После этого дружина прошла через лес Эйдаског к Солейяру. Там, в кругу родичей из семьи Сельвейг был найден сын Олава Хальвдан Белая Кость, которого единодушно провозгласили новым конунгом.

Придя к власти, Хальвдан проявил недюжинные способности к военному делу. За короткое время он подчинил себе весь Солейяр и Раумарики. Потом он породнился с Эстейном Суровым, конунгом Упланда, взяв в жены его дочь Асу. После брачных торжеств конунг посетил знаменитую Упсалу, Двор Богов.

Место это, с которым столь тесно был некогда связан прославленный род Юнглингов, являлось не только сердцем Свитьод, но и всей Скании. Для того чтобы почтить Асов, в древнейшее святилище съезжались и ярлы данов с юга, и хэрсиры[26] с западного побережья. Там они приносили блоты[27] Одину, Тору и Фрейру, чьи огромные каменные фигуры восседали на высоких тронах, а возле украшенного золотом храма помещалась тисовая роща вечнозеленых деревьев и священный Источник Вечности. Однажды Хальвдану во сне явился сам Отец Богов, повелев сложить воедино все рассеченные части коней, которых обычно приносили в жертву на большом каменном алтаре. После того, как конунг выполнил это желание, из многочисленных мертвых останков образовался один огромный восьминогий конь, который вдруг ожил и стал бить копытами, предлагая себя оседлать. Хальвдан Белая Кость сразу узнал Слейпнира[28] и расценил послание богов, как наказ объединить всю Сканию.

Начались большие приготовления к войнам и походам. В эту пору конунгом овладела невероятная подозрительность. Он собирал вокруг себя хевдингов из Гаутов, Аттундаланда, Нерики, Судрманналанда и других фьордов, чтобы заручиться их поддержкой. Однако душу Хальвдана грызли сомнения в верности и надежности своих подданных. С людьми, не оправдавшими его доверия, он расправлялся сурово в назидание остальным.

Когда перед началом большого похода на Хейдмерк конунг задумал созвать совет с участием всех вождей в усадьбе У Камня, Торн Белый лежал, прикованный к постели. На охоте его ранил вепрь и хевдинг залечивал тяжелую рану.

Не дождавшись владетеля Смоланда, Хальвдан впал в неистовство, решив, что один из его сподвижников дерзнул ослушаться его воли. Не желая опускаться до разбирательств, он объявил Торна изменником и поставил его вне закона.

Энунд и сейчас хорошо помнил родовую усадьбу Гнездовье Каменной Ласточки. Огромный зал с земляным полом, устеленный медвежьими, оленьими и лосиными шкурами, щиты на закопченных стенах, покрытые рунами, самый большой из которых принадлежал его отцу. Там на красном фоне был выведен белый лев, сражающийся со змеем — символ рода. Помнил большой очаг в центре, обложенный камнями, в который неустанно подбрасывал дрова старый брити[29] Хейдрек, мощные опорные столбы, испещренные тонкой резью и отверстие под крышей, затянутое бычьим пузырем. За перегородкой в конце зала — широкое ложе отца, спинка которого была выточена в форме двух свившихся в кольцо драконов. Там Торн Белый любил отдыхать.

В самом зале всегда было не протолкнуться. Здесь жили и спали на земляных скамьях, покрытых соломенными и перьевыми подстилками хирдманны отца со своими семействами. Мужчины вечно сидели за длинным столом. Когда не было войны или охоты, они проводили время за разговорами и медовухой, которую пили из турьих рогов. Женщины готовили им еду возле больших чанов, чесали и пряли шерсть, хозяйничали в кладовой. А детям оставалось только резвиться и играть.

Шестилетний Энунд обычно ползал на полу вместе с сыновьями хирдманнов и простых траллов[30]. Торн рано овдовел, однако бдительное око рабыни-наложницы Гунлед неусыпно за ним наблюдало. Гунлед следила, чтобы сын хевдинга не подходил близко к жаркому очагу и не ссорился со сверстниками. Но юному Энунду и так было чем заняться.

Эрлинг Недотепа весьма ловко вырезал из липы фигурки разных зверей, которыми потешал детвору, обретающуюся под гостеприимным кровом Торна. Тут были и медведи, и туры, и лоси. Были и обитатели холодного моря — тюлени и киты, а также суда с парусами. Этими нехитрыми безделицами Энунд и его товарищи заигрывались сутками, раскладывая их на шкурах и устраивая игрушечные схватки.

Еще он хорошо помнил сухие, грубоватые голоса взрослых, плоские шутки и незамысловатые беседы. Но все это вмиг стихало, когда дед Греттир заводил сказы о богах и героях. Их слушали все, от мала до велика, несмотря на то, что часто Греттир повторял одно и то же или путал окончания преданий. Энунду больше всего нравились истории про злокозненные проделки Локи, особенно про волосы Сиф и похищение Идун, а также про подвиги Тора и про подземных гномов.

Как и положено, в усадьбе был свой скальд — чистоголосый мечтатель Риг Воробей с белыми волосами, завитыми в бесчисленные косички. Он выводил звучные драпы[31] о великих конунгах и складывал очень ловкие висы[32] обо всем, что еще видели его подслеповатые глаза. Самому поучаствовать в больших схватках ему почти не довелось, однако вдохновенно передать дух давних сражений удавалось столь безупречно, что поговаривали даже, будто его предка угостил медом поэзии сам гном Фьялар. Рига уважали во всем Смоланде, опасаясь силы его стиха. Ведь всех тех, кому по неосторожности случалось обидеть скальда, он беспощадно бичевал в уничижительных нидах[33].

Также Энунд помнил в кругу друзей отца бывалого воина Хомрада Однорукого, вся жизнь которого прошла в бесконечных походах, и корабельщика Свипдага Плосконогого. Первый восхвалял отчаянных рубак из дружины тегна[34] Фроди, младшего брата хевдинга, ходившего в смелый до безумия набег на Рейдготаланд. В том походе пало много достойных хирдманнов, а сам Фроди сложил голову у брода Скьотансвад от вражеской стрелы, попавшей ему прямо в сердце. Второй — удивлял слушателей описанием гигантских китов, тюленей и белых медведей, которых он видел у северных островов.

Детство Энунда под кровлей усадьбы было безоблачным. Играя с друзьями и собаками Торна, ласково лизавшими его ладони, слушая поучения взрослых и лакомясь изысканно приготовленной треской и скиром[35], он ощущал себя частью этой огромной и дружной семьи, не подозревая, что однажды всему этому может прийти конец. Когда как-то поутру тяжелые дубовые двери зала с грохотом распахнулись и внутрь ворвались незнакомые люди в кольчугах с обнаженными мечами, он еще ничего не понял. И только когда голова Хейдрека, вставшего у них на пути, пружиня об пол и отплясывая, полетела к большому обеденному столу, а лосиную шкуру перечертила кровавая борозда, весь мир для шестилетнего мальчика перевернулся навеки. Эта сцена до сих пор стоит перед его глазами.

Хирдманны отца схватились за оружие, выкрикивая ругательства и опрокидывая скамьи. Однако незваные гости, грозно сверкая глазами, объявили, что Торн Белый — изменник, восставший против своего господина, и подлежит смертной каре. Дальше началась страшная резня. Силы были неравны — воинов Хальвдана оказалось слишком много. Они убивали всех — мужчин, женщин и детей, так что по полу зала побежали кровавые ручьи. Над головой Энунда уже занес топор длиннолицый воин, наносник шлема которого походил на раскинувшего крылья орла, как вдруг кто-то выкрикнул, что это сын хевдинга. Тогда мальчика сгребли тяжелые руки и куда-то уволокли. Последним, что он видел, были изрубленные тела родных, разметавшиеся посреди шкур, которые незнакомцы с презрением пинали ногами, поломанные лавки и разбросанная посуда.

Позже Энунд узнал, что своим спасением обязан сыну Хальвдана Эстейну Грому. Этому человеку еще предстояло прославиться своими великими походами. Должно быть, уже в то время сын конунга предвидел свое высокое будущее. Заступничество за юного Энунда он объяснил Хальвдану Белой Кости так: «В жилах этого парня течет кровь могучего вождя, род которого не следует прерывать. Скоро всем нам понадобятся такие герои».

Воинственный нрав Эстейна проявился быстро. Поставленный ярлом над Раумарики и Вестфольдом, он сильно тяготился опекой отца и грезил о походах за пределы Скании. Именно этот юноша собрал первый хирд Опоясанных Мечом Братьев или Волков Одина — особых воинов, связанных между собой кровной клятвой верности общему делу, своему предводителю и друг другу. Таких дружин в самой Скании прежде не знали, так как Братья могли быть выходцами из разных племен: свеев, данов, гутов, варингов. Всю добычу от походов они делили поровну, а в битвах стояли единой стеной.

Идею священного хирда Эстейн Гром позаимствовал у варингов, чьи могучие Братства раньше безраздельно господствовали на морях и побережьях. Самым сильным из них было Братство рузов, Воителей Свентовита, а после него — редариев Радогоста. Теперь подобное воинство появилось и у свеонов. Заручившись поддержкой своего тестя, конунга Эйрика, Эстейн Гром начал совершать успешные набеги на близлежащие земли — Тавастеланд и Вирланд, пока его грозный отец завоевывал Хадаланд и Тотн.

Эстейн прослыл первым сэконунгом, морским вождем, снаряжавшим боевые суда-драконы, пришедшие на смену грузным торговым кноррам. Все члены команды таких драконов являлись одновременно и воинами, и гребцами вне зависимости от их ранга. Даже после смерти Хальвдана Эстейн продолжал промышлять набегами, пренебрегая управлением страной.

Когда Энунду стукнуло шестнадцать, слухи о дерзких хозяевах морей из Свеаланда, превзошедших в своей славе воителей Гардара, уже гуляли по всей Скании. Под присмотром одного из брити конунга по имени Ботвид Криворотый подросток жил и воспитывался в Фьядрюндаланде, в местечке Лососья Заводь. Там, у опытных бойцов Грома он постигал ратную науку и радовал успехами скупых на похвалы наставников меча и топора. Благодаря опеке Эстейна сына Торна Белого приняли в братство Волков Одина и заставили принести клятву перед копьем Всеотца Гунгнир, хранившимся в Упсале.

Так судьба юноши сделала новый виток. Лишившись всего: отца, родовой усадьбы, фьорда и положения, он стал воином Одина, витязем удачи. Оставив позади все, что связывало его с прежней жизнью, он смело вступил в будущее, наполненное приключениями и подвигами.

Свеаланд между тем постигло внезапное потрясение. Эстейн Гром погиб во время набега на Варну. Произошло это так. Конунг уже несколько раз благополучно опустошил этот соседний край, которым управлял конунг Скьельд, забрав немалую добычу. Однако Скьельд считался могущественным чародеем, способным повелевать силами природы и применять сейд. Когда хирдманны Грома в очередной раз разграбили прибрежные селения, он появился в долине с огромной дружиной. Но Эстейн стоил своей славы — он был проворен, как ветер. Волки Одина, не вступая в бой, успели покинуть фьорд и отплыть от берега. Шли на двух драконах, увозя пленников, ткани и бочки с пивом — «Морском Коне» и «Льве Прибоя». Тогда Скьельд, провожая вражеские паруса, снял свой огромный плащ и подул в него, вызывая вихрь. Очевидцы рассказывали потом, что конунг стоял у руля «Морского Коня», когда тот огибал остров Ярлсей, и рея «Льва Прибоя» неожиданно зацепила его и сбросила в воду. Эстейн утонул, так как был облачен в тяжелую кольчугу-бирни. Конунга выловили и погребли в Борро, насыпав высокий курган у реки Вадлы.

Власть в стране получил сын Грома Хальвдан, прозванный в народе Хальвданом Щедрым на Золото и Скупым на Еду. В своей воинственности он превзошел отца, добираясь на своих драконах до Эстеланда, Семигалии, Бьярмаланда и Самланда[36] — диких восточных земель, ранее подчинявшихся варингам и отпавших от них в пору борьбы Скьелдунгов[37] с Юнглингами. Успешно противостоял сын Грома и судам самих вездесущих варингов, которые не обладали такой несокрушимой мощью. При нем в Сьвитьод было привезено столько золота, сколько свеоны никогда не видели прежде. Однако большинство бондов жили бедно и часто голодали, а пашни стояли заброшенными. Мужчин манили только морские походы, никто не желал тратить время и силы на обработку земли, так как это считалось занятием для рабов и покоренных народов. Даже дети с младых ногтей бредили набегами на дальние земли и битвами с неведомыми племенами.

Энунд помнил свой первый корабль, на который он нанялся в хирд тегна Ронгвальда Призрака. Это был не дракон, а змея — шнеккар[38], под названием «Птица Гнева» с пятнадцатью рядами весел. Покрытая позолотой голова устрашающего змея, венчающая штевень[39] судна, переходила в обводы корпуса, резные бортовые доски которого имели вид чешуи, и заканчивалась таким же позолоченным извивом хвоста.

Помнил он и свой первый набег на мыс Периной Дом в Самланде, который оказался не самым удачным. Братья, запевая во всю глотку гимн Волков Одина, напали на одинокое селение, располагавшееся между двух холмов. Врываясь в плетневые хижины, они убивали всех, кто пытался сопротивляться, резали скот и сгоняли на пустырь обезумевших от страха людей, которых предстояло затем продать в рабство в южных фьордах. Хирдманны так увлеклись грабежом, что позабыли выставить дозор.

Враг напал внезапно из-за перевала отрядом, втрое превосходящим числом воинов Ронгвальда. Как выяснилось, в Самланде прознали о прибытии «Птицы Гнева» и устроили западню, попытавшись отрезать Братьев от корабля, оставшегося в бухте. Бой был лютый, землю покрыли обезображенные тела и обрубки. Тегн лишился левого глаза, выбитого копьем, кто-то из хирдманнов потерял руку, кто-то нос или ступню ноги. Из той ужасной рубки Волки Одина вышли победителями, сломив упорство неприятеля. Это был настоящий пир мечей и топоров во славу владык Асгарда. Озверевшие воители никого не оставили в живых, так как за победу им пришлось заплатить слишком высокую цену.

Энунд помнил пропахшее кровью и смертью поле, на котором медленно остывали тела его товарищей, пораженные вражеским оружием. С ним произошло тогда непонятное преображение. Он смотрел на мертвых воинов и видел, как из груди каждого из них в перегретое солнцем сизое небо начинают подниматься струйки тонкого дыма, белесые облачка. Эти облачка воспаряли ввысь, вытягивались клубящимися нитями, потом становились еще белее и на высоте соединялись в одно большое облако, которое потом растаяло в поднебесье, растопленное золотом солнечных лучей. Энунд понял, что Отец Богов забрал души павших в свою небесную рать.

По возвращении из набега на остров Больм близ Смоланда, который сделался временным становищем хирда Ронгвальда, тегн пригласил знаменитого резчика и знатока рун Гисля Выдру, чтобы изготовить большой гранитный камень, на котором увековечил героев, погибших в битве у мыса Перяной Дом. Обтесав камень, Гисль выбил резцом туловище змея, свитого петлей, и нанес на него имена павших Братьев. Так был положен новый обычай Опоясанных Мечом — устанавливать памятные рунические камни после каждого похода. Его быстро подхватили предводители других морских хирдов.

С той поры у Энунда было еще много походов — успешных и не очень. Меч его служил разным вождям, век которых, как правило, был недолог. Домом сына Торна Белого стала палуба корабля, семьей — товарищи по ратному ремеслу. Братья прозвали его Раздвоенной Секирой за умение быстро убивать врагов в бою.

К своим двадцати двум летам Энунд не нажил никакого богатства, позволившего заиметь хотя бы маленький клочок земли и осесть на одном месте, занимаясь рыбным промыслом или ремеслом. Но к этому его и не тянуло. Любимой песней, ласкающей его душу, стал плеск морского прибоя и скрип судовых мачт. Оказавшись в дружине одного из самых удачливых свеонских ярлов Олава Медвежья Лапа, Энунд просто следовал нити своей судьбы. Ему не на что было жаловаться — он уже вдоволь повидал разные страны и поучаствовал в сражениях, о которых теперь слагали предания и стихи мирные люди фьордов. Об одном мечтал молодой воин — узреть своими глазами дивный Миклегард[40] — самый богатый город мира, о котором ему уже не раз приходилось слышать. Поговаривали, что дома там сложены из золота и драгоценных камней, а жители одеваются в изысканные шелка…

Энунд прервал цепочку своих воспоминаний и посмотрел на Рогдая и Сябра. Братья-меряне вот уже третий день подряд, затаив дыхание, слушали его рассказы, и глаза их светились словно янтарь. В повествованиях хирдманна из фьорда Каменная Куропатка их удивляло все — беспримерная отвага воинов севера, их дерзостный вызов судьбе, странствия среди бескрайних морей и неисчислимых земель, населенных необычными народами.

— Ты говоришь, что Волки Одина никогда не отступали в бою даже перед многократно превосходящим врагом, — Рогдай не отводил взгляда от обветренного лица Энунда. — Но как вы умудряетесь оставаться непобедимыми?

— Это зовется божественной неистовостью, — пояснил хирдманн, откинувшись на лавку в тесной мерянской избе. — Наш верховный бог — Повелитель Битв — вкладывает в наши тела свою силу, а в наши сердца — свой дух.

— И как это выглядит? — полюбопытствовал Сябр, чернявый беспокойный парень, двумя летами младше Рогдая. На шее он носил костяной оберег с трехглавым лосем.

— Как пламя, которое разгорается изнутри и неудержимо ищет выхода наружу, — ответил Энунд. — Когда сил, чтобы сдержать его больше не остается, мы испускаем боевой клич и кидаемся на врага. Но только врага перед собой мы не видим.

— Как это? — заморгал Рогдай.

— Не успеваем понять, кто стоит перед нами. Мы просто делаем то, что хотят наши руки, не замечая преград, а топор и меч сами находят дорогу, разделяя неприятельские тела на части. Как кусок дерева или ткань. Мы рассматриваем своих противников, а точнее — то, что от них остается, уже после боя, когда спокойствие возвращается к нам. Это и есть божественная неистовость или Медвежий Жар. Часто после битвы мы удивляемся, как много было врагов. Но мы никогда не помним, как и каким образом их убили.

— Я слышал, твои родичи одинаково ловко орудуют и мечом, и топором, — вставал Сябр.

— Меч оружие почетное, — заметил Энунд. — В наших фьордах далеко не каждый может позволить себе заполучить его. Люди у нас, как правило, небогатые, а услуги кузнеца стоят дорого. Еще и мало хорошей руды. Потому часто добычей, привезенной из походов, приходится расплачиваться с оружейниками. Ведь Медвежий Жар пожирает не только тела наших противников, его трудно выдержать даже железу. Вот мы и отдаем кузнецам свое золото или серебро, чтобы они ковали для нас надежные клинки, не рассыпающиеся после нескольких ударов. Порой жертвуем и своими траллами — так мы зовем невольников из других племен, — Энунд скользнул взглядом по затянутому слюдой маленькому оконцу. — Нашему ярлу Олаву очень повезло, что в дружине Братьев есть свой кузнец. Агнар перенял мастерство от Золоторукого Виги.

— Выходит, главное оружие ваших ратников — топор? — продолжал допытываться Рогдай.

— Пожалуй, — согласился Энунд. — Топор удобен в схватке. Им разрубишь любой щит и любой доспех, как бы крепки они не были. Еще он годится, чтобы прорубаться через лесные засеки, тесать бревна, чтобы построить ладью. Без топора нашему брату беда.

— И что же? — в глазах Рогдая появилось сомнение. — Неужто во всем белом свете не сыщешь ратников, что были бы так же отважны и неустрашимы, как вы? Неужто нет никого, кто умел бы делаться одержимым битвой, не чуя боли и страха?

Энунд слегка насупился.

— Есть только одно место, где воины могут потягаться с нами силой, — нехотя признал он.

— Что же это за место? — братья-меряне смотрели на хирдманна восторженными глазами.

— Город Архона в земле рузов. Там есть свое братство Волков Одина. Только Отца Богов они зовут Свентовитом. Его святилище похоже на нашу Упсалу, а их жрецы, как и наши готи, ведают прошлое и будущее, а также управляют природными стихиями. В Архону приходят люди с разных концов земли, чтобы услышать предсказания служителей, передающих волю Всеотца. Даны и гуты неустанно шлют туда дары.

— Ты бывал там? — полюбопытствовал Сябр.

— Да. Статуя Свентовита огромна и имеет четыре лика, чтобы надзирать за четырьмя сторонами света. Дружина его не уступит лучшим хирдам, которые я встречал в своей жизни, а может быть — превзойдет их все… В нее входят Триста Несгибаемых — воины-жрецы, которых, как утверждают, не берет никакое оружие, известное человеку. Они умеют соединить воедино магию и ратное мастерство…

Дверь избы тихонько скрипнула, и в дом ступил Турила. Энунд уже привык к визитам жреца мерян, который навещал его каждый день. На шее Турилы брякнула тяжелая гривна, изображающая оленя с человеческим лицом, звонко пропели бубенчики, нашитые на алый пояс, качнулся серповидный нож в кожаных ножнах.

— Ступай за мной, иноземец, — повелительно распорядился жрец. — У меня будет к тебе разговор.

Хирдманн вынужденно повиновался. Он уже знал, что Турила в Воронце не менее уважаемая фигура, чем сам вождь рода Белого Горностая.

После первой встречи со жрецом Энунд долго расспрашивал о нем братьев.

— Почему он так пристально на меня смотрит? — озаботился тогда он.

— Кто его знает, — пожал плечами Рогдай. — Его помыслы темны, и мы о них не ведаем. Он странствует между мирами живых и мертвых, легко перелетая Полночный Холм. На его груди родинки составляют рисунок Небесного Ковша — знак избранного. Я видел сам. Часто Турила отправляется в Вороний Лес, где вызывает Ящера Подземных Глубин. Тот открывает ему свои знания…

— Кажется, я встречал таких в краю эстов, — настороженно промолвил Энунд. — Там есть гора, которая зовется Аскала, Земля Колдунов. Она доставила нам когда-то много хлопот.

Вот и сейчас сын Торна Белого ступал за жрецом, опасливо поджимая губы. Он не знал, чего стоит ожидать от этого человека. Пребывание в Воронце затянулось, хотя гостю было позволено свободно перемещаться по всему селению. А неизвестность Энунд не любил.

Жилище Турилы примостилось на самой окраине Воронца. Это был приземистый дом с навесом на столбах, щели между бревен которого были плотно промазаны глиной. В пяти шагах от входа в жилище, под раскидистой ивой, высился выпуклый камень, верхушка которого была столь плоской, что казалась стесанной. Своей высотой он доставал хирдманну до груди. Это удивило Энунда. Он сразу вспомнил про камень перед домом вождя Осмака.

— Народ меря почитает камни, — Турила словно читал мысли воина. — Они есть вместилище душ наших предков. Во всем помогают и советуют. А этот валун — самый древний. Мы зовем его Сердце Зари. Посмотри на его навершие — там отпечатался след ноги солнечной богини Пейвы, когда она сходила с неба на землю за своим упавшим ожерельем.

Энунд действительно приметил подобие широкой выбоины на макушке камня, очертания которой были дугообразны. Потом взгляд его остановился на иве, которая окутывала камень густой тенью.

— Она тоже растет здесь не случайно, — способность Турилы следовать за ходом его помыслов начинала раздражать Энунда, но жрец делал вид, что этого не замечает. — Ты знаешь, что значит именное древо?

Хирдаманн покачал головой.

— У каждого из жрецов нашего племени, — доверительно вещал Турила, поглаживая ястреба на плече, — есть свое дерево, с которым он сохраняет тонкую связь. Эта ива — мое дерево. Она питает меня соком своей памяти и прогоняет из тела слабости. После смерти жреца умирает и его именное древо.

Турила отворил дверь избы и, пригнувшись, вступил в темное помещение, внутри которого плясал какой-то красный огонек. Энунд не отставал. Несмотря на теплый летний день в доме жреца горел очаг в кольце больших сизых каменьев. Попискивали дрова, но дым, поднимающийся от них был каким-то белым, почти молочным. Хирдманн уловил в воздухе кисловатый запах.

Турила указал на чурбан, который, видимо, заменял лавку, а сам прошел ближе к очагу. Энунд никогда еще не видел такого скудного убранства. В доме не было даже стола. Зато вдоль стен висели набитые войлоком чучела звериных голов: медвежьи, лосиные, кабаньи, а в правом углу, на древесной колоде, стояла непонятная фигурка всадника с головой орла из обожженной глины.

— Садись, — ободрил жрец. — У меня для тебя хорошая весть.

Энунд примостился на чурбан и выжидательно воззрился на жреца.

— Завтра ты сможешь покинуть наш починок, — слова Турилы оказались неожиданными. — Ты не солгал: угрозы для нашего рода от вас нет. Потому — вольно иди своей дорогой.

Энунд молчал.

— Наш Рогдай — птицелов проводит тебя до самого вашего стана, — продолжал жрец. — Это чтоб ненароком не вышло какой беды.

— Благодарю тебя, — ответил хирдманн. — Мои Братья не причинят зла твоему селению.

— Я это знаю, — прикрыл глаза жрец.

Убежденность его тона говорила о том, что сведения Турила черпает из какого-то более глубокого источника, нежели сообщения лазутчиков.

Перехватив взгляд Энунда, жрец улыбнулся. Он вновь уловил его мысли.

— Посмотри на огонь в очаге, — очень тихо предложил он. — Что ты видишь?

Хирдманн уже хотел сказать, что не видит ничего, кроме огня, однако Турила остановил его.

— Не спеши. Смотри не на пламя, а вглубь него. Огонь — живородящий светоч мира, главная сила жизни. На нашем языке он зовется «чигас». Он горяч и плотен, но многороден. В нем есть и вода, и воздух, и огонь, и ветер. Именно они рождают рисунок деяний, шепот судьбы. Ты слышишь, как дышит огонь? Каждый вдох его создает новую вязь времени, каждый выдох — разрушает старые нити.

Энунд лишь напрягся еще больше. Он упорно не слышал и не видел ничего.

— Ощути протяженность огня, его плоть, обнимающую весь белый свет, — толковал между тем жрец. — В ней отражаются цвета всех событий. Огонь — поводырь знания, вестник богов, связующий нас с их мудростью. Зри лики, что взрастают в его пылающем сердце, читай следы, торящие тропы судеб.

Воин смотрел в пляшущие языки огня, а голос жреца звучал нараспев, увлекая и завораживая…

— …Когда-то давным-давно далеко на юге жил великий народ, и правили им мудрые вожди. Народ процветал, не зная неурожая, болезней и угнетения чужеземцами, ибо удача всегда сопутствовала вождям, умевшим руководить сородичами разумно и дальновидно. Так продолжалось до тех пор, пока великий вождь перед смертью не разделил свои владения на три части между тремя своими сыновьями. Тогда в край их пришла беда. Двум старшим сыновьям показалось, что младший получил самые богатые и многолюдные земли. Началась суровая война — война братоубийственная, в которой младший сын сумел победить в битве, но пал на поле брани. После этого старший брат, не желая оставаться в разоренной стране, ушел на запад, забрав с собой своих подданных. Средний — отправился на север, где основал новое царство. А покинутые земли их отчизны вскоре пришли в запустение, ибо спустя несколько лет ее оставили даже потомки младшего брата. Теперь там — безлюдная степь…

Жрец прервал свое повествование, но перед глазами Энунда продолжали мелькать картины давних времен…

— С тех пор не прекращается война между потомками двух уцелевших братьев. Забыли они о своем родстве, хотя происходят из одного корня. За много лет изменился сам язык их, и уже не понимают они бывших единокровников. Однако война продолжается, и два разлученных народа теперь ненавидят друг друга лютой ненавистью, считая заклятыми врагами. Эта война будет длиться вечно, ибо каждый в ней — прав, и каждый — повинен…

На миг Энунду показалось, что он ослеп — столь сильно что-то сдавило глаза. После провала и пустоты он вновь увидел очаг. В ярко-алом бутоне огня, раскрывшем свои лепестки, зазвенели ослепительным златом изгибы изящной ладьи, напоминающей своей формой лебедя. Хирдманн видел ее всего одно мгновение. Потом вновь повалил густой белый дым, заполнив дом кисловатым ароматом, оседающим на гортани.

Какое-то время в избе стояла тишина. Потом Турила поднял на воина вопрошающий взгляд.

— Я видел ладью, — прошептал тот. — Корабль, подобных которому никогда не встречал прежде. И он весь был из чистого золота.

— Так и есть, — признал жрец. — Это — древняя реликвия. С ней будет связан твой предстоящий поход.

— Ты знаешь, что со мной случиться? — с беспокойством осведомился Энунд.

Турила улыбнулся.

— Ты и сам только что убедился, что подобное не столь уж трудно. Хотя иногда нужно уметь ждать, прежде чем грядущее обнаружит перед тобой свои лики. Бывает день, два, а то и месяц. Чтобы прознать, какую дорогу выбрали для тебя боги, у меня ушло трое суток.

— Что же будет со мной? И причем тут эта ладья? — недоумевал хирдманн.

Жрец негромко закряхтел, присаживаясь на одну из дубовых колод за очагом.

— Представь себе небольшой родник, тихо журчащий из-под древесного корня. Он сбегает в ложбину, наполняя ее водой, и в этом озере заводится рыба. По берегам, напитанным влагой, вырастает трава, поднимаются деревья, в ветвях их гнездятся птицы, среди корней бродят звери. Мир полон жизни, и мало кто сознает, что он всем обязан этому малому роднику. Что случится, если родник вдруг пересохнет?

— Не будет воды, — отвечал Энунд удивленно.

— Да. Засохнет трава, поникнут деревья. Умрет рыба, разлетятся птицы, разбегутся звери. Пройдет немного лет — и на месте зеленого леса начнет перекатывать свои пески пустыня. Так же и народ. Питаясь от незаметного родника связи с богами, с Высшим Миром, он растет и плодится. Князья его вершат суд и водят дружины в походы, селяне сеют и кормят семьи, воители защищают их от лихих людей, жрецы хранят источник в чистоте, блюдя обычаи и обряды. Но стоит иссякнуть этому источнику — и народ захиревает. Одни разбегаются по другим родам, становясь приживальщиками и рабами у соседей. Другие собирают ватагу отчаянных удальцов и идут грабить. Кто-то умрет, охраняя могилы предков, кто-то выживет в чужих краях, однако сам народ, питавший свое естество из источника жизни — погибнет, утратив живительную связь времен.

Турила замолчал, глядя в огонь. Энунд не сразу осмелился потревожить его молчание.

— Но причем тут золотая ладья?

— Иногда оказывается, — продолжил жрец, — что родник просто завалило камнем или подземным обвалом. И достаточно расчистить его, чтобы вернулась былая жизнь. Зная о подобном, жрецы далеких времен создали зримое воплощение источника жизни своего народа. Они придали ему облик золотой ладьи.

Помешав угли концом посоха, Турила продолжил рассказ.

— Ее отлили много сотен поколений назад по наказу великого вождя. Он правил могучим народом далеко на юге и создал страну, простиравшуюся от Меотийского Озера до реки Славутич[41] и до Белой Воды или реки Бож[42]. Ныне эта земля не знает покоя, разделенная меж хазарами, волгарами[43] и аварами. Но тогда, в стародавнюю пору там владычествовало совсем другое племя — грозное и неустрашимое. Оно звалось сколотами.

— Никогда не слышал о нем, — признался Энунд.

— А между тем, именно из этого степного края происходят предки словенских родов и твоих единокровников.

— Ты говоришь про Великую Свитьод, родину Одина у Танаквисля[44]? — внезапно осенило Энунда. — Там некогда была Страна Асов, где Всеотец жил со своими братьями Вили и Ве, а к западу от нее — Страна Ванов, с которыми они вели войну.

— Так и было, — подтвердил Турила. — После того, как боги покинули эту землю, на ней поселились их потомки — сколоты и ясы. После многих лет разделения могучий вождь сколотов объединил разные племена. Его звали Скилур[45], что значит Победоносный. Он построил Новый Город Сколотов, сделав его сердцем своей страны. На языке гречинов — Неаполь Скифский. Скилур вел успешные войны, народ его процветал. Но вот однажды он созвал лучших жрецов и пожелал узнать будущее своей страны. Все они с прискорбием поведали ему, что в правление его сына земля сколотов будет повергнута врагами, а Новый Город падет.

Энунд не прерывал Турилу, с напряженным вниманием следя за каждым его словом.

— Однако вождь был мудр, — продолжал свой рассказ жрец. — Узнав о предначертании богов, он решил самолично предстать пред их очами, дабы изменить уготованную его народу судьбу. С этой целью собрал со всей страны в Новый Город все золото, оставшееся от отцов и добытое в сражениях, пригласил искусных умельцев и повелел им отлить из него струг.

— Но для чего же нужен золотой корабль? — не понимал Энунд.

Турила ответил хирдманну снисходительным взглядом.

— У самых разных племен, — пояснил он, — сохранилось знание об особом магическом путешествии через кромки реальности. Золото — металл богов. Правильно изготовленный из него струг, заговоренный жреческими чарами, может служить проводником между низшим и высшим мирами. Наши пращуры ведали, что на подобном судне можно перенестись в Страну Богов. Потому корабль этот должен был стать тем зримым воплощением источника силы народа, тем чудотворным образом, что связал бы людей с богами.

Изумление Энунда все возрастало.

— Стало быть, взойдя на такую ладью, можно прямиком оказаться в Асгарде?

— Да. Для этого потребны лишь некоторые знания и умения.

— Что же было с тем конунгом? Попал он в Страну Богов?

— Увы, Скилур умер до того, как была закончена работа. Умельцы отлили струг, жрецы наложили на него силу священного заговора, но в стране сколотов уже правил молодой вождь Палак, что значит Длинноногий. Ему не было дела до встреч с богами. С первых дней прихода к власти он развязал войну с гречинами, которая стала для него роковой. Палак был разбит и пал в битве, оправдав предначертание судьбы. Страна его оказалась завоевана, а следы чудесной ладьи затерялись.

— Не мог же большой золотой корабль раствориться в воздухе! — возразил Энунд.

— Некоторые полагают, что Палак хотел расчленить струг, дабы присвоить золото, но сколотские жрецы схоронили его в тайном урочище. Другие — что он попал в руки алчных митридов, утвердившихся над степным краем.

— И что же? — хирдманна поразила неожиданная мысль. — Чудотворная сила золотой ладьи действует по сей день?

— Именно так. Многие вожди и правители искали ее. Толкуют, что вождь, ее заполучивший, сделает свой народ самым могущественным. Переместившись в высший мир и заручившись помощью Творцов, он будет властен изменить само течение времени, создать новую вязь событий и преобразить лик грядущего. Хотя я считаю, что лишь тот, кто будет стремиться к возрождению духа своего народа, а не к власти и могуществу, способен отыскать ладью и пробудить ее силу…

Энунд размышлял.

— Выходит, — осторожно предположил он, — совсем скоро золотая ладья конунга из Великой Свитьод вновь явит себя миру?

— Да. После многих лет небытия. И она окажется на твоем пути. О большем меня не спрашивай.

— Но для чего ты поведал мне столь важную тайну? — хирдманн уже сообразил, что у мерянского жреца есть какие-то веские причины вести с ним этот разговор. — Чего ты от меня хочешь?

— Чтобы ты взял с собой человека из нашего починка. Это Рогдай — птицелов.

Энунд захлопал глазами.

— Этот парень спас мне жизнь, — мягко заговорил он, — но я никак не могу взять его в нашу дружину без согласия нашего ярла. Ваш охотник не воин и он чужой для нашего Братства.

— Значит, тебе придется убедить твоего вождя. Я хочу, чтобы Рогдай стал очевидцем всего, что произойдет в вашем нелегком походе, который начнется уже через несколько дней. Если, конечно, боги сохранят его на тропах войн и раздоров. Он и правда не воин, однако найдет себя в вашем отряде. Лучшего следопыта в лесах вам не сыскать. К тому же он изрядно стреляет из лука и в обиду себя не даст.

Энунд кусал губы.

— Что ж, — ответил он после долгой паузы. — Я постараюсь уговорить Олава Медвежью Лапу. В последнем набеге на бьярмов мы потеряли Адильса Всадника Волн. В хирде свободно одно место. Только вашему парню придется научиться таскать суда на своем горбу, грести до изнеможения и рубиться топором в ближнем бою.

— Об этом не беспокойся, — махнул рукой Турила. — Рогдай способный малый. Я знал его отца. Он со всем справиться.

— Пусть будет по-твоему, жрец, — Энунд поднялся с чурбана. — Я в долгу перед вашим родом, а свои долги Волки Одина привыкли отдавать.

Турила удовлетворенно улыбнулся.