Золотая Ладья

Глава 13. Князь Куян

…Когда пунцовое солнце стало оседать к окоему, утомленные битвой вои начали собираться на большой поляне за дубравой. Комонники в посеченных кольчугах на взмыленных, прихрамывающих жеребцах, мечники в порваных тягиляях[106], копьеносцы, опирающиеся на свои усеянные зарубками толстые пики. Лица у всех были черными после упорной сечи, но глаза пылали счастливым огнем. Вот она, долгожданная победа! Что может быть слаще и желаннее, чем разметать железную рать ненавистного ворога на его земле?

— Как мыслишь, княже? — басисто спросил крутогрудый гридень с висящими, как у сома усами, облаченый в броню из тяжелых круглых пластин, на которых запеклась черная кровь. — Пойдет василевс нынче на мировую? Всыпали от души, надолго запомнит…

— Обождем, Будила. Пускай оклемается чуток. Тогда и уразумеет, что против нашей силы ему дальше идти не резон. Советчики у Тиверия дельные. Понимают, что еще немного, и возьмем за глотку ромеев. Не спасут их ни высокие стены, ни прочные латы.

Князь снял с головы шелом, отер потные волосы и присел на щит под своим стягом, украшенным длинным пуком конских волос, который дружинники укрепили на взгорке. Положил на траву свою тяжелую булаву. Свершилось то, о чем он так долго мечтал, чего желали все вожди, годами угнетаемые и стравливаемые между собой ромейскими правителями.

Еще отцы Куяна ходили на земли Восточного Рума Тропою Трояновой, переправляясь через Дуну на легких лодьях-долбенках и совершая успешные набеги на грады и селения. Домой они привозили золото и серебро, полонян и породистых лошадей из царских табунов. Всегда казалось, что решающая уже победа близка, однако коварные ромеи неизменно вносили раздоры в стан Перуновых ратичей, разобщая их силы. Так было и при Юстиниане, и при его преемнике Юстине. А потом лазутчики василевсов и их патрикиев[107] умело сеяли семена разлада в самом краю варнов, вынуждая погружаться в затяжные распри с ближними и дальними побратимами.

Но Куян решил положить этому конец. Он знал, что сокрушить Царьград можно. Ромейские войска не единожды уже бывали биты, а народ, согбенный тяжестью поборов, не стремился защищать своих правителей, высасывающих из них последние соки.

Довольно уже было тревожить мелкими налетами злокозненных соседей, полагающих себя хозяевами мира, а всех остальных — дикими варварами. Князь варнов надумал начать большую войну, собрав могучий союз племен. Убеждать Куян умел, пользуясь заслуженным уважением среди всех свободных народов. Слова его обыкновенно находили дорогу к самому сердцу людей.

Несколько месяцев князь ездил по кочевьям ясов, утригоров, кутригоров и сабиров, по градам волгар, сагудатов, дулебов и тиверцев, по селищам валахов, драгувитов, рухов и угличей, встречался с вождями и старейшинами за братиной, склонял к совместному походу против Тиверия. Наконец, к концу лета союзная дружина была собрана.

Стремительно, словно большекрылая хищная птица, перелетела она через бурную Дуну, опустившись на ромейские равнины. Так же стремительно овладела градами Сингудун и Анхиал, а в большой долине близ града Тесалоника встретила рать василевса.

Жаркая вышла сеча. Искрящая снопами солнечных брызг конница ромеев, закованная в латы, катилась на союзников под гудение бесчисленных боевых труб. Взвились красные знамена Тиверия с золотыми орлами. Бронированная лава в центре неприятельского воинства была усилена на крыльях конными лучниками, громко гикавшими на скаку. Но вои Куяна знали свое дело. Притворным отступлением варны отвлекли на себя латников василевса, создав разъем в теле его рати. Туда, словно вода, размывающая плотину, хлыли сабиры и валахи, обрушившись на ромейскую пехоту, никогда не отличавшуюся большой стойкостью. Взлетели топоры и гибкие клинки, жадно вгрызаясь во вражью плоть. На крыльях же закипело буйное ратание конных стрелков Тиверия с утригорами и ясами, чьи стрелы били и злее, и напористее, и точнее. Они очень скоро смешали порядок строя ромеев. Тут уж сомкнула щиты пешная масса словенов, до поры стоявшая в стороне, дабы с раскатистым кличем довершить дело, выставив пред собой пики. А варны, вдоволь измотав скачкой тяжеловесных комонников в шеломах с личинами, развернулись вспять, встречая недруга всей грудью. Твердь на твердь нашла, железо на железо. Удали и упорства гридням Куяна было не занимать. Хоть крепки казались железнобокие вои Тиверия, да только ярости у варнов было поболее. Латы, что не прорубались мечом и копьем, хрустели под пудовыми палицами, точно орехи. Еще и валахи с сабирами, поклевав ромейских пешцев, будто полевых мышей, грянули в спину отборным латникам василевса. Затрещала сила ромейская, застонала, заохала. Стала рассыпаться, как снежный ком. Кто куда норовил улизнуть, лишь бы шкуру свою спасти. Дольше других добивали выпавших из седел железнобоких. Победители семью потами изошли, кромсая их непослушную броню…

Потом опьяненные торжеством ратичи колотили топорами, палицами и мечами о свои щиты, распевали песни во всю глотку, вызывая содрогание раненых ромеев, дергающихся на поле, как полураздавленные черви. Славили Перуна, Радогоста, Яровита, Подагу и Поренута — родных богов-воителей, ниспославших удачу.

— Надо бы тризну свершить по погибшим, князь, — воевода Безмер тронул Куяна за локоть. — Пусть огонь унесет в небеса души героев, а кости примет Мать Сыра Земля.

— Правда твоя, — Куян поднялся со щита, оглядев дальний край неба, застилаемый вечерней пеленой. — Сегодня битв больше не будет. Ромеи за стенами своего града затаились, думу думают. Можно не тревожиться. Однако об осторожности забывать не след.

Князь подозвал сотников, велел выставить дозоры. Разбили стан, оставляя за спиной рощу, чтобы в случае угрозы суметь уйти под полог деревьев, где ворог воевать не умеет. Плененных ромеев согнали в низину, повязав хомутами. Гридни запалили костры, а походные жрецы принялись готовить обряды.

Куян же продолжал неотрывно изучать просторы инородной земли, уже размываемой предзакатной дымкой. Здесь все было по-другому. На родине князя, средь густых лесов, раздольных степей и горделивых горных хребтов, через которые прокладывали путь чистейшие реки и ручьи, само небо казалось иным: близким, чутким и теплым даже в холода. Тут небеса взирали на человека отстраненно, от них веяло хладом и бесчувствием. Почва, лишенная сока и чернозема заливных лугов, была желтоватой, сухой и каменистой. Даже в деревах не было силы, что обычно выправляет маковицы в небо, свивает туго узлы ветвей, курчавит листву. Ромейские деревья стояли разрозненно, ветви их безвольно висели, словно поникшие руки. Скалистые кручи в краю Куяна все были подобны формою воинским шеломам, умбонам щитов и наконечьям пик. Здесь — больше походили на согбенные спины рабов, не способных распрямиться и вдохнуть воздух свободы. А ветер? Он не ласкал кожу по-дружески, он царапал ее своим шершавым языком.

Нет, не чуял Куян мощи в ромейской земле. Не чуял крепи богов, стоящих за ее жителями. В краю варнов каждая крупица воздуха была насыщена их присутствием, в каждом расщеле земли узнавались чудесные знаки, каждый мшистый камень передавал священный дух и послание вышних пращуров. А здесь край слишком походил на живущих в нем людей — был столь же бездушным и пустым. Куяну не хотелось оставаться в нем надолго.

Поутру князя разбудил звук сигнального рога. К стану союзников приближался конный отряд.

— Послы василевса прибыли! — доложил тиун[108] Велегой.

Куян, накинув на плечи отороченный собольим мехом плащ, вышел из шатра, чтобы посмотреть на ромеев.

Комонников было пятеро, все в нарядной одежде, расшитой вдоль подолов жемчугом, и без оружия. Курчавые, загорелые, с аккуратно подстриженными бородами. Первым спешился низкорослый и чернявый человек с миндалевидными, почти женскими глазами. Его синий плащ, скрепленый брошью, был весь покрыт тонким шитьем, изображавшим звезды, круги и кресты. Белую рубаху украшала позолота — две фигурки детей с крыльями за спиной. Нашивки и вставки на одежде были и у других ромеев, которые слезли с коней не так ловко, как первый. Было ясно, что все они люди не военные. Зашелестев рубахами с широкими, обведенными каймой рукавами, они встали перед Куяном, устремив на него изучающие взгляды.

— Приветствуем тебя, великий архонт аваров, склавинов и антов! — заговорил на варнском языке человек в синем плаще, делая поклон в сторону князя.

— Кто вы такие? — спросил Куян.

— Посланники светлейшего автократора Флавия Тиберия Константина. Мое имя Нифонт, я состою патрикием и логофетом дрома[109] при дворе базилевса. Со мной протасикрит[110] Андроник и его секретари. Мы привезли великому архонту хрисовул[111], скрепленный печатью благородного Тиберия.

— Где же сам василевс? — на губах Куяна проступила улыбка.

— Вынужден был отбыть в Константинополь по неотложному делу.

«Небось, за подкреплениями подался, — подумал про себя князь. — Ретивый».

Нифонт между тем протянул Куяну пергамент. Князь кивнул Велегою и тот развернул длинный свиток, пробежав его глазами.

— Что там? — осведомился Куян.

— Не разумею, — тиун виновато пожал плечами. — По-ромейски писано.

— Благородный автократор[112] Тиберий, повелитель Византийской Империи, — пришел ему на помощь Нифонт, — предлагает достопочтенному архонту мир. Он готов оплатить все военные издержки, понесенные твоим воинствои, а сверх того — выдать двенадцать тысяч гривен.

— Это все? — голос князя показался послам холодным, и Нифонт поспешил прибавить:

— Нет, великий архонт. Базилевс согласен ежегодно посылать тебе богатые дары золотом и серебром, если ты согласишься увести свое войско за Истр.

— А если я пойду на Царьград и возьму его на щит? — Куян вдруг прищурил глаза.

Нифонт опустил голову. Он постарался говорить, как можно мягче.

— Тиберий любезно напоминает тебе, что у него еще много боеспособных тагм[113]. Они могут быть переброшены сюда в самые короткие сроки, и тогда неизвестно, чем закончится для тебя эта война. Стратиоты[114] друнгария[115] Фиофилакта из Никополя будут в Фессалонике уже к полудню.

Куян нахмурил брови.

— Мне нужно все обдумать, посол. Я хочу услышать слово всех князей и воевод, которые пришли сюда со мной.

— На то твоя воля, архонт, — Нифонт поклонился. — Мы останемся за чертой твоего лагеря, чтобы дождаться ответа, который ты соблаговолишь дать базилевсу.

После ухода ромейских послов князь собрал всех предводителей союзных дружин на сход. На лужайке между шатров он держал перед ними речь, озвучив предложение и условия василевса Тиверия.

— Что тут думать? — первым подал голос дулебский князь Волебор, раздувая ноздри, словно конь. — Надо брать добычу и возвращаться по домам! Когда еще будет такая удача?

— Толково говоришь, — поддержал Волебора Ирнек, князь кутригоров. — Если ромеи согласны ежегодно слать нам дань, то к чему впустую мечами махать? Держава у них большая и воев нагнать, в случае нужды, могут не одну тьму. Зачем на рожон лезть?

— Такой мир сердцу люб, — проговорил старый угличский воевода Милорад. — Малой кровью большую победу добыли. А с Царьградом — одна морока. А ну, как не возьмем? Стены там, говорят, саженей пятнадцати в высоту будут. Только гридней загубим. Нужно идти на мировую с Тиверием.

— Все ли за мир с ромеями? — Куян обвел взглядом собравшихся.

— Все! — дружно подтвердили князья и воеводы.

— Тогда — решено. Именем богов наших заключим договор с Царьградом. А ромеи пускай поклянуться своим богом не сеять впредь вражды промеж Свободных Племен и исправно засылать дань.

Распустив вождей, Куян велел отроку Ждану кликнуть послов василевса. Они явились настороженные, не зная, чего ожидать от князя варнов.

— Быть миру, — развеял все сомнения Куян. — Передайте Тиверию, что его условия нам по душе. Впредь будем жить в ладу, коли со стороны вашей не будет обмана.

Ромеи поклонились князю.

— Светлейший автократор Тиберий приглашает великого архонта в Константинополь, — сказал Нифонт.

— Это еще почто? — нахмурился Куян.

— Чтобы составить договор о дружбе, скрепив его взаимной клятвой и удостоверив по вере и закону обеих сторон, — промолвил Андроник. — Базилевс просит тебя прибыть с небольшим отрядом, обещая безопасность именем Господа Вседержителя.

— Еще благородный Тиберий желал бы одарить тебя шелками, жемчугом и скакунами из императорской конюшни, показать тебе красоты нашего города и оказать подобающие тебе почести, — прибавил Нифонт.

Куян на миг задумался, но сторожность взяла верх. Князь слишком хорошо был наслышан о ромейском коварстве.

— Нет, — ответил он твердо. — Мир заключим здесь, перед лицом моих сородичей и побратимов. Так и передайте василевсу.

Скрыв свое разочарование, послы вновь поклонились ему.

— Как пожелает великий архонт.

Два дня Куян и союзные князья прождали Тиверия под Тесалоникой. На третий день вместо василевса явился иллюстрий[116] Стефаний с пышной свитой и возами, нагруженными обещанными златом и серебром. Он заявил, что ему поручено скрепить договор от имени правителя Империи, спешно отбывшего в Брусу для подавления мятежа. Союзникам ничего не оставалось, как смириться. Куян видел настроения вождей: каждый горел желанием поскорее возвратиться в родные земли. А богатство ромейское, явленное их взорам, сильно их распалило. Так и порешили: ромеи на златом кресте поклялись соблюдать мир и выплачивать дань. Куян и предводители союзных племен — на своих мечах обязались сей мир не нарушать, призвав в свидетели родных богов. Забрав возы, дружина развернулась к Дуне.

И вот уже лодьи взрезали носами ледяные воды могучей реки, а вои ловили ноздрями и ртом порывистый ветер с родной стороны. Им казалось, что даже чайки, кружащие над их головами, кричат от радости, приветствуя героев. На берегу князь варнов распределил всю добычу между участниками похода. Здесь войско разделилось: племенные дружины расходились по своим владениям.

Куян с гриднями ехал через березняки, разглядывая блестящую от росы траву, глазки ягод брусники и исходящие сладким соком крапчатые стволы деревьев, вдыхал запах сырой земли. Сердце князя ликовало. Он возвращался с победой. Там, за волгарским краем его дожидались в резном тереме жена и сын-наследник.

Замечтавшись, Куян не сразу понял, почему двое комонников, скакавших впереди него, вдруг опрокинулись в высокую траву. И только когда со всех сторон запели, заныли и зажужжали стрелы, выцепляя из седел людей, смысл происходящего стал очевиден.

— Засада, князь! — прокричал Будила, прикрываясь щитом.

Откуда враги? Куян на миг оторопел, но быстро собрался с духом.

— Спешиться! — распорядился он.

Князь уже видел, что путь вперед отрезан — за всеми кустами и стволами дерев угадывались неприятельские лучники, бившие варнов густыми пригоршнями точных стрел. Белохвостые стрелы с колючими жалами сыпались и справа, и слева, немилосердно гвоздя лошадей и всадников. Конные гридни были для них слишком удобной мишенью.

— Назад тоже ходу нет, князь! — огорошил еще одной тяжкой вестью воевода Безмер. — Обложили, как волков!

— Поворачивай возы в круг! — принял решение Куян, стремясь уменьшить урон, который с каждым мгновением несла его дружина. — Ратичей — в щитоносный строй!

Варны сумели избежать паники и беспорядка. Зажатые в кольцо недругов, они сгрудились, закрываясь щитами. Коней и раненных товарищей переместили в середину образовавшегося боевого построения.

— Это волгаре, князь, — успел шепнуть Куяну Безмер. — Больше некому.

— Арпад, собака! — князь заскрипел зубами. — Ромеям продался.

Стала ясна причина, по которой волгаре в последний момент отказались от похода против Тиверия в составе союзного воинства. Как видно, василевс сумел подкупить их князя, устроившего западню на своих бывших побратимов. Время было выбрано удачно. Дальний поход и понесенные в бою с ромеями потери ослабили дружину Куяна. Ворог же был свеж и горяч, превосходя числом варнов не менее, чем в три раза. Да и добыча, привезенная с ромейской земли, явно бередила алчные волгарские сердца.

Сноровисто своротив возы в подобие круга, гридни Куяна приняли неравный бой. Пространство было недостаточно широко, чтобы составить четкий боевой порядок, тела павших воев и коней затрудняли движение, а стрелы лучников, пущенные в волгар, почти не настигали их, укрытых в зарослях, натыкаясь на древесные стволы.

Вскоре, однако, плотные цепи ворогов выступили из-под защиты ветвей. На варнов стремила стена овальных щитов с широкими умбонами, ослепительно сверкающие остроконечные шеломы с бармицами и длинные пики, на наконечьях которых трепетали цветные перья.

— Держитесь, братья! — воззвал к дружинникам Куян. — Родные боги с нами! Они не дадут лечь костьми на пороге отчей земли.

Разгорелось жестокое побоище. Среди волгар было много доспешников в крепкой броне и наручах, копья которых все чаще доставали варнов, обороняющихся возле возов. Из-за их спин без перебоя продолжали падать стрелы. Вои Куяна отвечали со всей яростью и непримиримостью, сражая недругов пиками, клинками, палицами и топорами. Горячее их дыхание вырывалось изо ртов, будто клубы пламени, глаза сыпали искры. Однако ненависть к предателям-побратимам слишком ослепляла взор, застилала разум, волгаре же бились хладнокровно. На место одного убитого гридня Арпада вставали двое новых. Перевес в силе все более начинал сказываться в этой нелегкой сече. Варнам все сложнее стало сдерживать не ослабевающий вражий натиск.

Некоторые дружинники Куяна забрались на возы и сверху побивали волгар копьями, пока те не поломались о твердь лат и щитов, не увязли в неприятельской плоти и не были посечены волгарскими мечами. Тогда крепко взялись за мечи и секиры. Никто не замечал ран, прекращая битву, лишь когда разжималась рука и дух отлетал от тела. Железо стучало, как в гигантской кузне.

Вои извергали боевые кличи и проклятия, но Куян бился молча, сокрушая головы и хребты супротивников своей шипастой булавой. Каждый взмах его тяжелой длани повергал волгар на кровавую траву, сеял вокруг пустоту. Гридни Арпада старались не приближаться к высокому плечистому ратнику с каменным взглядом. Рядом с князем сплотились лучшие его вои: Будила, Драга, Корибут, Олеб. Под их ударами нашли свою смерть многие волгаре. Богатыри высились, точно горный хребет. Однако в других местах варнского круга все больше появилось щелей, в которые вклинивался недруг.

— Уходи, князь! — с мольбой заглянул в глаза Куяну Будила. — Не выстоим днесь.

— Негоже князю бросать своих другов в тяжкий миг, — Куян лишь наморщил чело.

— Худо будет, коли все поляжем, — воззвал к нему Олеб. — Ежели ты сейчас голову сложишь — волгаре над нашей землей воцаряться. Грады наши порушат, семьи наши под корень выведут. Тогда не подняться более нашему роду. Но пока ты жив — будет надежда на возрожденье и победу над треклятыми отступниками. Ради детей наших просим тебя — уходи! Мы поможем тебе проложить проход к лесу.

Куян еще колебался. Он видел, как падают последние защитники кольца из возов, как слабеют их кисти, как подгибаются ноги. Князь издал долгий стон, воздев глаза к небесам. Страдание исказило его лик. Несколько мгновений он смотрел ввысь, словно дожидаясь ответа от богов, потом с отчаянной решимостью принялся ломать кости ворогов, очищая путь к зарослям. Ближники дружины держались рядом — плечо к плечу. Все свои последние силы вложили они в то, чтобы свершить этот прорыв. Однако с каждым шагом их становилось все меньше и меньше.

— Благодарю вас, други, — шептал Куян побелевшими губами, преодолевая настойчивое желание врезаться в гущу волгар с рычанием дикого зверя и найти нам достойную смерть.

Князь и его вои выстелили целый ковер из неприятельских тел. По этому кровавому, дымящемуся полотну предводитель варнов добрался до полога деревьев, разметав перед собой последние преграды. Закрывавшие его спину Будила и Корибут наконец осели в траву, вдоль и поперек посеченные вражьими клинками. И вот уже спасительный лес принял в себя Куяна, растворив среди стволов и ветвей.

Дальше князь просто шел, точно в беспамятстве, цепляя грудью сучья, задевая ногами коряги. Шум сечи позади него затихал. Березняки переростали в густой смешанный лес, который все сильнее затягивал Куяна в свое тенистое нутро. Землю покрыли толстые корни, усыпанные хвоей и палой листвой. Потом стало попадаться все больше поваленных сосен и елей, пни с облезлой корой и муравейники. Где-то высоко в ветвях лениво ворчал поползень.

Куян крутил головой по сторонам. Он не понимал, куда идет. Только сердцем ведал, что отчие боги сами должны направить его на верный путь, раз сохранили до срока его жизнь ценою жизней стольких родовичей. Князь перестал ощущать время. Должно быть, он брел уже очень долго, несколько раз спускаясь в заросшие дроком низины и на дно больших илистых оврагов, где скакали зеленушки, собирая рассыпанные по земле желтые семена. Дважды перед ним появлялись ручьи, которые Куян перепрыгивал. Один раз — дорогу перегородила гора старого бурелома, которую князь обогнул краем.

Лес потемнел и сгустился. Это была настоящая дремучая чаща, где не стало даже заячьих троп. Двигаться приходилось медленно, проваливаясь в ямки с сухостоем, увязая во влажных мхах. Неожиданно Куян остановился. Ему показалось, что в просвете ветвей мелькнула ивовая крыша какой-то лачуги. Сперва князь подумал, что ему привиделось от устали, даже глаза протер. Нет, лачуга не пропала. Прибавив шагу, Куян поспешил вперед, хрустя валежником. Ему вдруг сильно захотелось узнать, кто живет в такой глуши. Совсем скоро за шероховатыми ветлами и ракитниками открылась землянка. Жердяное перекрытье ее кровли было проложено земляным слоем, поверх которого крепились увязанные лыком ивовые прутья. Сомнений у князя не было: если тут приютилась какая-то волгарская семья, то для него она не представляла угрозы. Но уж скорее, ветхая лачуга походила на жилище отшельника.

Согнувшись в три погибели, Куян спустился вниз по скрипучим ступеням. Стены, проложенные мхом, явно состояли из дубовых плах — князь ощутил это по запаху. Пол был твердым, глиняным, гулко звеня под ногой. Но через два шага подошвы сапог коснулись мехового ворса. Видно, лежали расстеленные шкуры. Смутно проступили в жилище контуры очага, лежанки и столешницы.

— Ты кто, отрок? — лежак заскрипел, в углу кто-то приподнялся на локте.

— Какой я тебе отрок, дед, — ответил Куян, еще не зная, сердиться ему или смеяться. Даже впотьмах он различил, что перед ним старец.

— Да мне, сынок, все отроки, — молвил хозяин землянки, зажигая лучину и укрепляя ее в ставце. — Окромя, конечно, наших дубков. Они малость постарше меня будут.

— Сколь же тебе лет, дед? — Куян не сдержал улыбки. Он увидел седого, как лунь человека с почти коричневой морщинистой кожей. Космы волос доставали ему до пояса.

— Века полтораста точно отмахал, — отозвался старец. — Коли не больше. Считать устал.

— Ой ли? — усомнился князь. — Ужель Макошь так много людям отмеривает?

— Отчего ж нет? — пожал плечами старец, выпрямляясь на лавке. — Я ведь в лесу живу, со всеми духами его знаюсь, все секреты его давно выпытал. Вот только немощь с каждым днем все ближе подкрадывается. Стал часто в Страну Забвения уходить, Навь и Явь путать…

— Ты волгарского роду будешь?

— Нет, сынок. Из лугов я. Жили тут когда-то такие во времена давние, позабытые. Ты присядь. Угостить мне тебя нечем, разве что былицами попотчевать.

Князь оглядел скромное убранство лачуги. В ней не было даже посуды.

— Чем же ты кормишься, дед? — спросил он с недоумением. — Чем силы свои питаешь?

— Пища моя — свет Солнца, Луны и Звезд, соки дерев. Питие мое — все лесные яды.

— Чудной ты, старик, — Куян разглядывал отшельника во все глаза. — Сильно чудной.

— Поживешь с мое — и не таким премудростям научишься, — усмехнулся хозяин землянки. — Жизнь — наш главный наставитель. Надобно только уметь ее слушать. Тогда уразумеешь языки всех птиц и зверей, секреты всех навьев, сердце Нездешнего…

— Ты из жрецов что ли? — не понял его князь.

Старик покачал головой.

— Из воев, из вождей ратных — как и ты.

Сказанное отшельником еще больше удивило Куяна.

— Отец мой над лугами главатарем был, — прикрыв веки, заговорил старик. Он вновь откинулся на лежанку. — В походы дальние ходил под началом могутного Радагайса. Я — опосля него над родом встал…

— Обожди, дед, — насторожился Куян. — Ты про какого Радагайса толкуешь?

— Про того самого, которого ныне богом бранной удали почитают на севере.

— Радогоста?

— Как не назови: Ратигощем ли, Редегастом — а суть не изменится. И память людская о нем. Все племена восхода и полуночи съединил сей князь когда-то. Мой отец под стяг его встал, дабы край родной и веру пращуров отстоять от коварных ромеев и закатных готов, что им продались в ту пору. Лютый страх претерпел Рум, когда дружины Радагайса его землю топтали, а воинства ромейские — разгоняли, словно отары беспомощных ягнят. До самого Вечного Града едва не дошли. Ромеи-крестопоклонники, говорят, в те дни отвернулись от своего Единого Бога и вспомнили отчих богов. Знали они, что супротив детей Сварожичей ни одна сила не выстоит. Вероломством победили. Разобщили дружину князя: и алан на него натравили, и многих из уннов. Так и сложил голову Радагайс в западне вражьей, а с ним много славных воев и мой отец…

— Ты тоже ходил в походы? — спросил Куян.

— А то как же, — подтвердил старец. — Только уже под стягом Влиды. Мы, луги в его державе были. Тут уж за отца сквитаться довелось… И на восходные грады ромеев поглядел, и на закатные. Много побед одержали, тьму тьмущую ворогов повергли во прах. Я порой чую себя древним вороном, помнящим запах крови всех бессчетных ратаний. А как отлетела душа Влиды в Небесные Чертоги, так и воротился на родину. Войны шли еще долго. Гепиды с аланами ходили супротив уннов и ругов. Потом пришли с восхода сарагуры, принесшие самую большую напасть… Но я был уже слаб для бранных дел. Земля моя оскудела, села недруг повыжег, сыновья сложили головы в боях. Вот и подался я в лесные чащобы доживать свой жизненный срок. Не ведал тогда, что путь мой только еще начинается. С тех пор тут и живу.

Куян ощутил неожиданное доверие к словам странного старца.

— Видать, удивительные вещи еще случаются на свете белом, — сказал он более уважительно. — И что, не тревожат тебя здесь лихие люди и оружные вои?

— Я ж с лесом этим давно породнился. Он меня всему научил, силу свою дал, чарами, аки одежей облек. Сторонний человек меня сыскать тут не властен.

— А как же я? — захлопал глазами князь.

— Ты — другое. Тебе это на роду писано было. Доля твоя — силу мою в свои длани принять. Иначе не помру я, не отпустит меня Батюшка Сварог в светлый Ирий. Много годков уж тебя тут дожидаюсь, ноги едва волочу. Теперь, видать, обрету желанный покой от бренных трудов и земных забот.

— Обожди, дед, — озаботился Куян. — Ты о чем таком толкуешь?

Старец прищурил глаза.

— Да ты не страшись, — молвил, успокаивающе. — Не сегодня еще помру. Скидывай плащ, да омой лицо и руки — за домом жбан с водой стоит. Позже еще потолкуем.

И он затих, повернувшись к стене.

Куян прислушался. Тихое, но ровное дыхание вырывалось из груди хозяина землянки. Старец заснул. Что-то необъяснимое не позволило князю варнов покинуть этого чудного человека, имени которого он так и не спросил. Куян решил довериться своей судьбе и остаться с отшельником.

На другой день князь с позаранку отправился на охоту, смастерив себе нехитрый лук. Когда вернулся в землянку с подстреленным зайцем, старец сидел на лежаке с прямой спиной, однако не шевелился. Куян коснулся его плеча рукой — тело отшельника было твердым, как камень, и совершенно холодным. Он открыл глаза очень нескоро, узнал князя и едва заметно улыбнулся.

— Уменье замирать недвижимо, точно древесная колода, тоже открыл мне лес, — поведал он. — В тиши плотской очи зрят вещи тонкие, вещи глубинные. Впуская в себя совокупные токи Природы, достигаешь сердцем лона Всебога, из коего исходит все большое и малое. Ты вмещаешь Горный и Дольный Миры, пресуществляющиеся друг в друга, ты видишь все окраины Матери Сырой Земли, освещаемые оком твоим паче небесных светил. Ты воистину прозреваешь Нетленное средь коловерти событий.

— Стало быть, старче, меня ты тоже видел, когда я рыскал по лесу, пробираясь к твоему жилищу? — сообразил Куян.

— Видел, — подтвердил старожил. — Зерцало света самосиянного и во мраке каждый вершок высветит. Никакие покровы преходящего его не заморочат.

— Чудно, — проговорил Куян, задумавшись.

— Ты разум-то свой тщетными потугами не изнуряй, — посоветовал старик. — Пустое это. Слушай жизнь, что округ тебя сама раскрывает свои врата.

— Как же слушать? — князь почесал лоб в недоумении.

— Внимай исконному в шорохе листьев, в скрипе ветвей, в писке мошек и в стрекоте сверчка под лавкой. В царапаньи мыши, забившейся в холодную щель, в шепоте паутинки, качающейся над твоим лицом. Чуешь?

Куян прислушался, и ему вдруг показалось, что где-то в землянке забил ручей, гремя упругими струями и рассыпаясь целым ворохом брызг.

— Что это? — вопросил он.

— Родник Жизни. Тот зов Изначалия, что отверзается опосля того, как человек побеждает своих Стражей.

— О каких стражах ты говоришь?

— О Стражах нашего сердца, не подпускающих к зеву потаенной Прави. Зовутся они Страхами, Сомнениями, Думами, Ожиданьями и Надеждами. Всем тем, что заглушает источную песнь Богомирья. Когда Стражи уходят — ты можешь зрить вечное, толковать со светлыми богами в лучистой Сварге и с богами темными во Нави Священной…

Куян не заметил, как пролетели три дня в жилище лесного отшельника. Немало узнал он за это время. Старец поведал ему, как перенимать знание от камней и дервей, как облегчать вес плоти, становясь воздушным, словно тополиный пух, который возносится к небесным кромкам, с высоты различая все уголки леса. Поведал, как составлять чудодейственные взвары из кореньев, насыщать тело мощью от разных потоков ветров.

Однако с каждым днем старец слабел все больше. Он уже не вставал со своего лежака, уставившись в жерди кровли немигающими глазами. Когда говорил что-то, а когда впадал в забытье, начиная путать имена и события былого. Куяна он уже не видел. На исходе третьего дня подозвал к себе и велел взять за руки, соединив длани.

— Вот он, час мой пришел, — зашептали сухие губы отшельника. — Полог Сварги раздвинулся, златыми бликами заиграл. Лики и очи богов родных к себе призывают, в обитель Немеркнущего Огня Небесного…

Он вдруг издал долгий стон. Дряхлое тело зашлось судорогой, хватка на миг ослабла. Но вслед за тем старец вновь выдохнул и заговорил, не выпуская вспотевшие ладони Куяна. Последний остаток своей жизненной мочи он вложил в это рукопожатие, которое с каждым мгновением все больше разогревало кисти князя. Куян даже сжал губы — руки теперь жгло, как огнем. Он чувствовал, что этот огонь поднимается выше, распаляя плоть и разум каким-то ярым, дурманящим жаром.

— Кладезь силы моей отныне в тебе пребудет, а с ней — сила всех древних воев и князей, что землю сынов Сварожичей век от веку боронили и расширяли по воле их. Помни про то. Знаешь ли, что теперь деять должен?

— Знаю, — с неожиданной твердостью ответил Куян. — Возродить славу предков наших. Я создам державу, где люди будут жить по искону родов Даждьбоговых, сберегая обычаи и устои наших великих пращуров. Будет новый стольный град, который узнают среди всех морей и земель, будет могучая дружина, крепко стоящая на страже родных рубежей, будет лад в сердцах сородичей…

Куян еще говорил что-то с большим воодушевлением, пока не заметил, что сжимаемые им длани старца похолодели. Отшельник уже не слышал его. Дыхание его растворилось в предсумеречной дымке, душа — поднималась по сводам Калинового Моста в Вельи Луга.